* * *
В больничном крыле. Мадам Помфри кружилась возле слизеринца Генри Гойла, который сломал вчера ногу на вечере Слизнорта. Он был под магической анестезией уже несколько часов и не собирался просыпаться. Целительница исследовала его пульс, состояние костей и прочие штуки. И, как только в крыло пожаловали еще студенты, отстала от Гойла и принялась расспрашивать, что произошло. Спустя пару минут женщина уже готовила из волшебных трав быстродействующий раствор. Сириус сидел один на койке, от скуки поглядывая на суетливую мадам Помфри. Остальные Мародеры сели напротив, охая от одного только вида на побитый глаз Сириуса. — Джексон, ты это… не расстраивайся, — говорит Джеймс. Он вспомнил, что здесь Шанель, поэтому перестал ржать и посмотрел на подругу, которая сидела как одичалая возле тумбочки. — Макгонагалл просто не знает, что вчера произошло. Если мы выведем Розье на чистую воду, то она быстро вернет тебе должность. А для тяжелой артиллерии можно взять Дамблдора. Он точно тебе поверит, ты же это… типа отличница и все такое. Скажем, что это Розье во всем виноват, ведь ты попала в ту же ситуацию, что и Мэри. И должность снова твоя. Она ничего не отвечала. Только переплетала пальцы на коленях. — Эй, — тихо протянул Джеймс. Он дружески обнял Джексон за плечи. — Не переживай ты так… Зато сейчас у тебя будет больше времени, — заметил Джеймс, покачав головой. Его порадовал факт, что Сириус посмотрел на Джексон. — Да и ты слишком крутая, чтобы быть старостой. Джексон молча улыбнулась и сомнительно посмотрела на Джеймса. Ремус после этих слов фыркнул. — Говорят, у старост вырастает горб… а еще усы! — словно это было большой тайной, зашептал Джеймс, совершенно серьезно посмотрев на Джексон. А потом он покосился на Ремуса: — А ты же не хочешь быть горбатой и усатой, как наш Лунатик? В Джеймса прилетела подушка. Джексон улыбнулась еще шире, опустив взгляд и отстав от колен. — Ребята! Не шумим! — воскликнула Помфри, взбалтывая пузырьки для раствора. — Я же тебе лучшего желаю, Лунатик! — поспешил объясниться Джеймс. — Тебе давно уже надо побриться! Спустя пару минут прозвенел колокол на урок. К койкам подошла целительница и строго сказала: — Так, всем пора на уроки! Мистер Блэк, как только я обработаю ваш глаз, можете идти. — Да я не тороплюсь, мадам Помфри! — Сириус обольстительно улыбнулся. Парни снова засмеялись. Они пожелали удачи Сириусу, а Джексон, как только встала с кровати, отошла на несколько шагов и остановилась посмотреть, как мадам Помфри будет обрабатывать ему синяк. — Мисс Джексон? У вас разве сейчас не Травология? — поинтересовалась Помфри, не опуская бинт от лица Сириуса. Он посмотрел здоровым глазом на девушку. — А откуда вы знаете? — удивилась она, убрав руки за спину. — Я у всех знаю расписания, дорогая, — улыбнулась она, обратно повернувшись к Сириусу. Она говорила, уже не глядя на девушку. — И лучше тебе не опаздывать к профессору Стебль, — предупредила она. — Сегодня все профессора раздражительные. — А… — замешкалась Шанель, прикусив губу. Она очень глупо выглядела в этот момент, топчась на месте. — Мадам Помфри? По-моему, у меня кружится голова. — Голова? — спросила целительница, вскинув брови. Она продолжала обрабатывать синяк. — Да… — Шанель болезненно сморщилась и оперлась рукой о бортик койки. На нее все так же не обращали внимания, поэтому она повысила голос: — Наверное, это из-за моей болезни. — Ох, Мерлин! — воскликнула целительница, наверное, из-за того, что пролила раствор на кровать. — Какой вашей болезни, мисс Джексон? Сириус поджал губы. Мадам Помфри, осознав, что придется готовить новый раствор, отошла от него и взяла слизеринку за руки, посадив на больничную койку. — Нервно… — припоминала Джексон, щуря глаза. — Нервно-патологическое…. обострение. Да, точно. — Странно… — смутилась мадам Помфри, сделав выражение лица сложным и задумчивым. — Никогда не слышала раньше о такой болезни. — Она очень редкая, — закивала Шанель. Она вспомнила, что у нее должна кружиться голова, поэтому резко схватилась за нее. — Помогает только постельный режим и… липовый чай. — Моргана Всемогущая! Я выпишу вам справку, хорошо? И можете идти к себе в подземелья, — целительница поднялась с места, оставив Джексон одну, и направилась к дверям. — Боюсь, я не смогу дойти… — бессовестно давила на жалость Шанель. — Только если здесь… — Хорошо, мисс Джексон, — выдохнула мадам Помфри. — Так и быть. Оставайтесь. Только не будите мистера Гойла… Мадам Помфри взялась за ручку двери. — Я пойду разберусь со справками и вашим раствором, мистер Блэк. Придется снова идти к профессору Слизнорту… И сделаю вам, мисс Джексон, липовый чай, раз вы так серьезно болеете. Целительница улыбнулась и ушла за дверь.* * *
— Черт возьми, Хвост, ты только что потрогал мой зад! Мародеры упали на предпоследней лестнице — так они спешили на Трансфигурацию. Они лежали друг на друге, хохотали во весь рот и искали свои палочки, чтобы убрать сине-черные пятна с рубашек. Пузырек чернил вывалился из сумки Джеймса, лопнул и все вокруг испачкал. — Слезь с меня, Сохатый! — Ты задавил мне ногу! Они снова расхохотались. Потом поднялись, отряхнулись, забыли про чернила и, как ни в чем не бывало, направились в кабинет, мимо которого терлись две слизеринки с четвертого курса. — Я терпеть ее не могу! — кричит Маккензи Джексон и прижимает к груди учебник с тетрадями. Она спешила на зелья, поэтому шла очень быстро, переглядываясь с Габриэль Лестрейндж. — Дядя подарил ей на день рождения обустроенную виллу в Сан-Тропе! Ты представляешь?! Виллу! Во Франции! — Девочка взмахнула рукой, посмотрев в потолок, и затопала ногами еще звонче. — Она, видите ли, уже совершеннолетняя, пусть ездит туда на каникулы! — кривлялась слизеринка и морщинила свое красивое лицо от злости. — А знаешь, что он мне подарил? Она резко отвернула голову от Габи и столкнулась с Ремусом Люпином. От испуга Маккензи выронила все из рук, смотря на гриффиндорца как на ужасного великана — он был очень высоким по сравнению с ней. Из его рук тоже все выпало, потому что встретить сестру Джексон за углом было немного… неожиданно. Он заметил, что у нее был немного потекший макияж. Тушь была размазана на нижних веках темно-серыми линиям и точками, а брови были светлее и выглядели не такими форменными, как обычно. Они долго друг на друга смотрели, пока Маккензи с перманентным презрением не задрала подбородок: — Чего уставился? — рявкнула она, но не грубо, а скорее жалобно. Было видно, как сильно она перебарщивала, стараясь казаться круче и высокомернее. Ремус слегка растерялся, не отрывая от нее взгляд, и потом начал собирать учебники с пола. Он видел мыски глянцевых черных туфель в самой наглой позе, которая может быть у четырнадцатилетней девочки, но вид сменился, и Ремус увидел ее белые руки с испачканными в туше пальцами и слегка покусанными ногтями. Она их не красила, а забинтовывала. И этот покусанный бинт очень напугал Ремуса. Она не по-дамски шмыгала носом, пока собирала тетрадки. Ей было плевать, чье есть чье. Ремус не возражал, когда она хваталась за его тетрадки и клала к себе. Кажется, Маккензи этого не замечала. Сердцу Ремуса стало тесно в груди, когда девочка одернула свою руку от его галстука. Ярко-красного, как кровь, галстука, который случайно упал на ее предплечье. — Хм, — негромко хмыкнула Маккензи, когда встала с корточек. Она держала в руках множество своих и не своих тетрадок, вглядываясь в то, что написано на корочках. — Ремус Джон Люпин… — Ремус, собрав все до единого, встал чуть позже и снова посмотрел на нее. — Ни разу не слышала о тебе. Габриэль хохотнула и без всяких усилий прожгла в Ремусе дыру, взяв Маккензи под руку. Мародеры стояли в сторонке — Джеймс сжигал взглядом заносчивых слизеринок. — А-а-а, ты тот сумасшедший, который пропадает из школы в полнолуния, — вспомнила Кенз, указав в сторону Ремуса забинтованным пальцем, и высоко подняла брови. Габриэль снова посмеялась. — Слюнтяй Снейп о тебе постоянно говорит… Ну что ж. Будем знакомы, — Маккензи быстро подмигнула, но без игривости, и улыбка сошла с ее лица. Слизеринки торопливо отправились в соседний кабинет. Ремус все еще смотрел Маккензи вслед и не мог понять, почему в ангельских глазах младшей Джексон столько злобы. Джеймс сказал что-то грубое, но Ремус его не услышал. Парень заметил, что среди его учебников осталась чья-то незнакомая тетрадь. Она была небольшой, голубо-синей и чистой, а на обложке было выведено имя: «Маккензи Эллада Джексон».* * *
Они смотрели друг на друга несколько минут. Шанель робела, когда он вновь ловил ее взгляд, а Сириус злился, когда она его отводила. Они просидели в тоскливой тишине, разбавленной сопением Генри Гойла, еще минуту, а потом девушка медленно встала с места. Он не смотрел на нее, когда она села рядом. Продолжал отчего-то сердиться, сжимая в руках мокрый толстый бинт, пропитанный раствором. А Джексон вдруг взяла его и своевольно расправила, превратив толстый квадратик в полупрозрачную пелену. А потом заново завернула, но по-другому, как учили лекари во Франции — в прямоугольник, чтобы он облегал кончики пальцев. — Ты ужасная актриса, Джексон. Ему понравилось, что она стала чуть краснее. А еще ему нравилось, что сегодня Джексон была не накрашенной. Без косметики она выглядела моложе и как-то добрее. — Я знаю, — она села чуть ближе и дотронулась бинтом до его жуткого синяка. Сириус выглядел уставшим. — Тебе больно? — А. — Сириус болезненно сморщил нос, а потом, когда Джексон убрала от синяка бинт, попросил еще. — Пустяки. Синяк стремительно белел. Правда, раствора все так же не хватало, поэтому он снова стал темно-синим. В крыле было много окон. Одно из них открывало вид на водяную гладь, над которой расплылись алые, апельсиновые горизонты. Скоро рассвет. Когда в окно забил рыхлый снег, Шанель испугалась и повернулась. Сириус заметил, что у нее сегодня были кудрявые волосы, прямо как раньше, убранные в низкий хвостик. Их колени немного соприкасались. Сириус чувствовал в груди что-то непонятное, неопределенное… Что-то вроде смущения. Он уже не был таким смелым рядом с ней. — Из-за меня еще никто не дрался, — призналась Шанель, когда снегопад стих. Она видела, что Сириус смотрит на нее, но сама глядела вниз, перебирая в руках высохший бинт. Он тоже никогда не дрался из-за девчонки. Только заметил это уже позднее. — Знаешь, что делали рыцари после того, как спасали своих дам? — вдруг спросил Сириус. Джексон медленно посмотрела на него своими любопытными глазами и слабо улыбнулась. — Что? — грустно-любознательно поинтересовалась она. Больше всего Джексон напоминала сейчас расстроенного ребенка, у которого на миг вспыхивают глаза при виде чего-то интересного. — Они назначали им свидание, — совершенно серьезно произнес он и сделал вид, что задумался. До чего же нелепы были его попытки сделать обстановку менее угрюмой. — Если память мне не изменяет… — протянул Сириус, посмотрев в сторону, — в Хогсмиде, в «Трех метлах» и… по-моему, в пять часов. Сощурив глаза, Джексон взглянула на вполне отрезвевшего Сириуса. Она сделала вид, что удивилась, и вскоре уже улыбалась, чувствуя смущенный жар на щеках. — И они не имели права им отказать, — продолжал Сириус, подавляя в себе соблазн поцеловать ее. Это был такой подходящий момент, прямо-таки идеальный — их колени уже соприкасаются, пальцы слабо переплелись, а губы так и жалят друг друга с расстояния. Его сердце бешено застучало. — И как тебе все еще не стыдно, Джексон? Я за тебя заступился, а мы до сих пор не сходили на свидание. Отвернула голову. Губы замолкли, и она ослабила улыбку. Джексон, немного подумав, посмотрела на Сириуса. — А если серьезно, — прошептал он, — то прости. Мне не нужно было уходить вчера. — Сириус… — Я оставил тебя, — выдохнул Сириус, сжав ладонь в кулак. Он безотрывно смотрел в глаза девушки. — Теперь все будет иначе. Я с тебя глаз не спущу. Парень положил ладонь на щеку девушки. — Конечно, если ты этого сама захочешь, — поправил себя Сириус. — Я себе не прощу, если с тобой снова что-то случится. Сириус коснулся ее предплечья. Поднялся до локтя, погладил плечо и заглянул ей в лицо. — Ну так что насчет свидания? — немного помолчав, с надеждой спросил он. — Ты согласна? — Как-нибудь в другой раз, — ответила Джексон. — Я решила, что соберу сегодня вещи и уеду домой. Не хочу здесь больше оставаться. И все. Убила его одним выстрелом. Сказала так быстро, что Сириус не успел опомниться. Она уедет… Голова отключалась сразу, как он смотрел на нее. Сириус повторял про себя те слова и не заметил, как вдруг Джексон опустила взгляд на его руку и убрала ее со своего плеча. Осталась глядеть в никуда и сдерживать себя, сдерживать, сдерживать, а потом резко стискивать свои же пальцы и раздирать кожу. А потом снова сдерживаться и щуриться, чтобы не заплакать. — Зачем? — Сириус почувствовал, как внутри начинает все обжигать. — Ты не останешься на последнюю неделю? — Нет, не останусь, — решительно ответила Джексон. — Я не выдержу еще одну. В голове Сириуса пронеслась мысль, что он ведет себя как мямля. Он понял, что хотя бы один из них должен разобраться во всем, что произошло. — Ты объяснишь, в чем причина? — невыразительно, небрежно спросил он. Она посмотрела на него оскорблено, обиженно, но смогла лишь поджать сухие губы и не менее сухо выдать: — Мне плохо здесь, — Сириус переменился в лице. — Я чувствую себя здесь бесполезной и глупой! Ненужной! — Она в порыве выкинула бинт, который все еще был в ее руках, и невесомые слезы покатились из ее глаз. Сириус еще тогда, когда она села к нему, хотел разобраться насчет того, что произошло вчера. Узнать, верит ли она ему, что он совершенно не заинтересован в Маккензи и никогда и пальцем до нее не касался. Узнать, как она себя чувствовала после выходки Розье. Узнать, есть ли у него все еще шанс… Но теперь он чувствовал, как в горле засел комок. Его Джексон страдает, и каждая ее слеза для Сириуса как капля смертельного яда. — Меня здесь больше ничего не держит, — сипло сказала Шанель. — Обязанностей у меня больше нет, и сил… тоже. — У тебя есть я. — Щемящее чувство давило на грудь долго, пока Сириус не решился заговорить. Он знал, что Шанель его услышала, хоть и не поворачивала к нему голову. В какой-то момент их руки снова приблизились, а потом небрежно вцепились друг в друга. Девушка сжала его пальцы. — Ты? — переспросила она. Сириус кивнул. Сел к ней ближе и обнял. Так, словно пытался забрать ее боль. Шанель обвила его грудь руками и прижалась к нему, чувствуя, как бешено стучат их сердца. Сириус наклонил голову и уткнулся в ее макушку. До сих пор не целовал и не ласкал Шанель, а лишь… думал. — Я. Он так боялся… Он думал, если не сейчас — значит никогда. Никогда больше не дотронется ее кожи и губ, никогда больше не почувствует этот узел в груди, который то завязывается, то развязывается, когда она рядом. Он так боялся проснуться и осознать, что все это был лишь сон. Ее дыхание, руки, пальцы, губы — одним словом, всё дрожало от волнения и стыда. Вдруг стало тревожно, боязно; нечто особое, столь исключительное чувство вспыхнуло между ними, и Сириус, наконец, поцеловал ее. Глубоко в душе зарождалось такое теплое, знакомое чувство, похожее на что-то, что они уже испытывали, но не смели друг другу признаться. Это была страсть — страсть пламенная, неаккуратная… Ноющая в животе, в ногах, в висках — везде, где только можно. Сириус обхватил ее спину и затем опустил руки к бедрам, собственнически схватив их снизу. Они легли на койку. И снова начали целоваться, хватаясь за все, что только можно: Джексон обхватила бедрами его таз, а Сириус держался руками за гибкую талию, потом опустился ниже, огибая все выпуклое, и вдруг остановился, сжав посильней упругие бедра. Сириус не собирался быть снизу. Он рывком поменялся с ней местами и открыл на секунду глаза. Джексон тоже их открыла и, судя по всему, рассердилась, поэтому ей пришлось согнуть руки и вцепиться в его плечи для поддержки. Беспокойство накрыло их в какой-то момент. А именно, когда Сириус начал расстегивать пуговицы на рубашке. — Я не готова, — остановила Сириуса Шанель, грубо схватившись за его пальцы. — Прости, — прошептал Сириус после паузы. Он облизал губы и послушно откинулся на другую сторону койки. Он дышал через раз, смотря в потолок и пытаясь заглушить в себе бурю прошлых ощущений. Он никогда еще не был так готов — во-первых, Джексон, а во-вторых — утро. Плюс ко всему, острое начало дня — утренняя медовуха и драка с Розье. Ах, да. Они совсем забыли про сегодняшний рассвет. Джексон первая обняла Сириуса, легла на его грудь и посмотрела в заиндевелые окна. Рассвет в них казался еще волшебнее: медовое солнце, окруженное алой пеленой, золотистые влажные лучи, медные облака вдалеке и серо-голубое тоскливое небо. Сириус обнял девушку. — И что теперь?.. — так же тоскливо, каким было небо, спросил Сириус, поглаживая кудрявые волосы Джексон. — Что теперь? — переспросила она, посмотрев на Сириуса. — Да… — выдохнул. — Что теперь будет между нами? Шанель замерла. — Все не так просто, как ты думаешь, — промолвила она. Волнение стянуло шею. — Я не могу так быстро… привыкнуть к тебе. — Хочешь сказать, мы поторопились? — Да. Молчание. Сириус больше не слышал ее возбужденного дыхания. И больше не чувствовал ее теплой ладони на своих пальцах. Она охладела окончательно. Прошла еще минута. Сириус почувствовал ее дикое сердцебиение на своем животе и вновь решил задать вопрос. — Так ты… — протянул Сириус. Он закрутил одну кудряшку на палец, потом отстал от нее и немного пожевал губу. Хорошо — подумал он — Джексон не видела его глупого лица. — Ты уедешь? — Да, — сразу ответила она, нисколько не изменив свою позу. Снова молчание. Сириус ненавидел эту тишину, он неожиданно для себя напрягся и вновь начал громко раздраженно дышать. Он чувствовал себя таким… одиноким. А еще злым. Расстроенным. Рассеянным. Он чувствовал, как сгорает в собственных чувствах. — Сириус, — тихо позвала она. — Я говорила, что подумаю о нас. И… я всё обдумала и приняла решение. Сердце Блэка испуганно замерло. Она приняла решение? Какое же? Его немного обезнадежило то, что девушка слабо улыбнулась ему. — Ты должен понять, что мы слишком разные, — сказала Шанель. Она медленно встала с койки и вдруг отвернулась, взявшись за локти. Сириус увидел ее спутанные кудрявые волосы. — Я не хочу тебя обманывать, Сириус. Ты правда замечательный, но… — Джексон посмотрела на него и прищурилась, как будто в глаза насыпали песок. В лучах восходящего солнца ее кожа была еще золотистее, она уже не казалась смертельно-бледной. — Но мы не можем просто так взять и… Я имею в виду, что между нами не может быть ничего, кроме дружбы, — договорила она на одном дыхании и осталась стоять в ожидании. Сириус лежал на койке, смотрел на Джексон не моргая и уже ни о чем не думал. Ее слова отрезвили его, а потом нещадно выпотрошили. Он не мог поверить, что это именно тот момент в жизни, когда тебе разбивают сердце. Но Сириус до последнего считал, что все это шутки Джексон. Ведь она такая шутница. — Назови мне одну причину, — начал Сириус, встав с кровати, и важно расселся на краю, поджав ногу, — почему мы не можем быть вместе. — У нас много причин, — скрестив руки, отчеканила Джексон немного грубо, с долей раздражения. — А я прошу всего одну, — тем же тоном, так же быстро сказал Сириус. — Я же сказала! Мы слишком разные! — Это не причина! — рявкнул Сириус так, что Джексон вздрогнула. Она начала бояться его. Девушка отошла от койки, на которой сидел Сириус, и взялась за бортик соседней, быстро думая о настоящей причине… «Первая причина — Маккензи. Вторая…» — Кажется, — начала девушка и осеклась. В детстве она часто лгала и делала это со спокойной душой. Но сейчас все изменилось, — я люблю другого, — тихо выдохнула Джексон, не глядя на Сириуса. Сердце забилось как бешеное, она чувствовала на себе его взгляд. Пронизывающий и скользкий. Уничтожающий. Джексон почувствовала, как дрожат ее пальцы, поэтому сцепила их между собой. Глаза вновь защипало, дыхание перехватило, а кровь застыла, когда Сириус спросил: — Кто он? — Разве это имеет значение?.. — все так же не оборачиваясь, поинтересовалась Джексон. После ее слов Сириус встал, обогнул шагами койку и оперся прямыми руками на бортик. Он бесился, дрожал от злости и сжимал кулаки, наклоняя голову к груди, чтобы не сорваться. Как же он хотел, чтобы этот кошмар кончился… Она разбивала ему сердце прямо здесь, прямо сейчас, после всего, что между ними произошло. Разбивала его сердце в тысячный раз… И каждый раз как первый. — Для меня — да! — прошипел Сириус, оттолкнулся от койки и добрался до Джексон всего за два шага. — Как ты могла так хорошо притвориться вчера, что между нами что-то может быть?! А сегодня? Зачем ты поцеловала меня? — Хотела убедиться, — начала она, но на одно мгновение осеклась, — что между нами ничего не может быть. Пойми… — прошептала она и хотела коснуться его груди, но посчитала это лишним, — во мне ничего не пошевелилось. Я не люблю тебя. Его руки дрожали, пальцы краснели, лицо заливалось чем-то неестественным. Его глаза слезились, но не так, как у Шанель, а лишь влажно сверкали, как у злого, голодного животного. — Я не поверю тебе, пока ты не ответишь, кто он. Он стиснул ее запястье своими горячими пальцами. Парень упорно игнорировал все, что было сказано Шанель после того, как она созналась, что любит другого. Джексон боялась пошевельнуться. Она не узнавала в нем Сириуса, веселого семилетнего мальчика, не по годам умного, смышленого, игрового и смелого. А он не видел в ней больше ту глупую зазнайку с красными щеками, которая только и умеет, что стрелять из пластмассового пистолета… Он не узнавал его маленькую живую Джексон, которую любил так долго, хоть и неосознанно. — Ты делаешь мне больно… — дрожащим голосом проговорила Джексон, игнорируя подступившие слезы. — Ты мне тоже! — рявкнул Сириус ей в лицо. Он дрожал больше, чем она, и не мог объяснить то, что бушевало в его груди. Он чувствовал такую… злость. — Скажешь — и можешь идти. Словно небеса услышали ее в тот момент, и в крыло зашла мадам Помфри с кучей медикаментов, справок, трав, пузырьков и кувшином в тележке. Она удивленно посмотрела на этих двоих, потом поднесла к груди руку и завертела головой. Сириус не обратил на медсестру никакого внимания, продолжая стискивать покрасневшее запястье. Шанель окончательно расплакалась, и только тогда он отпустил ее. Девушка посмотрела на него как на чудовища, а потом сорвалась с места и вышла за дверь, охватив пальцами ноющее запястье. Целительница вздохнула, не успев сказать о заваренном липовом чае, и печально посмотрела на Сириуса, который едва себя контролировал. Затем перевела взгляд на проснувшегося Генри Гойла, который не упустил возможности выпить свежего чаю.* * *
Двадцать пятое декабря. Рождество. Малфой-Мэнор. — А мне кажется, что эти реформы совсем не повлияют на систему образования! — восклицала миссис Блэк, завораживая собеседников полуулыбкой и неприлично дорогими украшениями на теле. Вальбурга Блэк, как бы она не старалась, не могла вписаться в мужскую компанию. Орион Блэк, Абраксас Малфой, Жан-Поль Дюбуа и Климент Джексон сидели напротив нее и вовсю обсуждали новый законопроект в Министерстве, а Сириус и Регулус сидели неподалеку. Второй внимал их каждому слову. — Oui, мадам Блэк, я согласен с ваш-шим мнением, — с кошмарным акцентом говорил месье Дюбуа, волшебный министр Франции и один из главных политических деятелей волшебного мира. — Но позвольте сп’госить. Если вы не согласны с нами, то как вы тогда хотите уп’гостить сложившиеся, м-м… нюансы? — Стоит ли напоминать, какие проблемы возникли в семьдесят первом? Когда австрийцы опять сунули нос не в свой вопрос? — подал голос мистер Малфой, выдохнув дым из широких ноздрей. Как хозяин дома, он затмевал любую люстру в поместье и сиял ярче золота. Он был одет не богаче, чем министры, но выглядел на весьма дорогой вкус. — Австрийцы сейчас тихие, — улыбнулся Климент Джексон, закурив. Он медленно выдохнул дым, быстро оглядел Дюбуа со всех сторон и качнул головой. Тот вскинул брови и коснулся золотого перстня с рубином. — Так что снова разбомбить французское Министерство они не сумеют! Министры громко посмеялись и вновь выпили, не обращая внимания на других. Те замолчали, угодливо улыбнулись и покачали головой. Они не понимали, о какой бомбежке речь. — Вы довели меня до сльоз, Жексон! — вытирая слезы на розовых пухлых щеках, сказал Дюбуа. — Вам бы в юмо’гисты, Жексон, с’гочно! Г‘ади Нот’г-Дама! — снова засмеялся он, а Джексон за ним. — Вот это да, я все еще помню вашего Феликса Хофера. Как будто это только вчера было! — Джексон взмахнул руками, как будто отбивал волан. Его глаза всегда светились при разговоре с Дюбуа. — Помнишь, сколько журналистов набежало, когда он устроил форс-мажор? — Тыс’ячи! — громко охнув, вскрикнул французский министр и хлопнул себя по толстому колену. Он был облачен в широкий золотистый костюм с черными рукавами и бабочкой. Его лицо было глянцевым и красным, как туфли Джексона, а руки — полными и устрашающими. Правда, добродушная улыбка до ушей компенсировала его жесткий статус. — А потом его посадили в Азкабан! Вот смеху-то было! — вновь засмеялся он грудным голосом и достал белоснежный шелковый платок, чтобы вытереть вспотевшее лицо. Успокаиваясь, Джексон затянулся и вспомнил про присутствующих. Они молчали, как партизаны, и не понимали, что может быть смешного в заключении человека в Азкабан. Для Абраксаса Малфоя присутствие министров на Рождестве было, как минимум, большой честью. Он не мог наглядеться на Жан-Поля Дюбуа, которого захватил с собой сам английский министр Джексон. А Джексон так вообще вызывал у него полнейший восторг. Он был так доволен его победой в выборах, что едва ли не выпрыгнул из штанов от счастья. Джексон был их человеком — человеком, выросшем в светском чистокровном обществе; аристократом до мозга костей. — К слову, — промолвил Джексон, щурясь и выпуская дым из приоткрытого рта и ноздрей, — как прошла свадьба вашего сына, Абраксас? — Ох, помилуйте, — произнес Малфой. — Свадьба будет в июле. А тогда была лишь помолвка. — Невероятно пышная, — улыбнулся Джексон. Хоть он и был аристократом, ему не нравились малфоевские вычурные повадки. — Все для детей, — тут же заговорил Малфой, терпеливо сцепив пальцы. Даже если Малфой не признавал, это было печальной правдой — Джексону хотелось угождать. — Нарцисса и Люциус безусловно прекрасная пара, — улыбнулась Вальбурга. Она перестала курить и обратила внимание на племянницу в пышном наряде с женихом в серебристо-голубой мантии. — Они очень подходят друг другу. Оба белокурые, голубоглазые, до совершенства вычищенные… — Вы как всегда правы, миссис Блэк, — сдержанно кивнул Малфой будущей родственнице. Он хотел было начать беседу о предстоящей свадьбе, рассказать о всех тонкостях брака Сириусу и Регулусу, сидящих с отцом, как вдруг услышал рядом громкий храп. Дюбуа уснул, скрестив пухлые белые ручки, а Джексон громко зевал и сонно щурил глаза, оглядываясь. Тяжело это — быть министром. — Ну наконец-то! — радостно воскликнул Джексон, вскинув руки и вздохнув полной грудью. Он порывисто встал и, задрав подбородок, чтобы лучше разглядеть гостей, посмотрел далеко, в конец зала, освещаемого голубо-белыми лампами. — Приехали! Он встал с изумрудного кресла, похожего на царский трон, и прошел мимо небольшого стола, обходя собеседников. Вальбурга Блэк посмотрела в тот же конец зала и засияла. — Миссис Блэк? Идем встречать? — Джексон подставил для нее руку и заулыбался так обольстительно, что Вальбурга забыла, что она замужем. — Пойдемте, — кивнула она и неторопливо встала с места, улыбнувшись до боли в щеках. Джексон был очень доволен видеть рядом с собой такую красивую женщину. Они сделали пару шагов вперед, и потом Вальбурга повернулась к сыновьям и потребовала, чтобы они немедленно отправились с ними. Посмотрела также и на Ориона, только тот успел увлечься спором с Абраксасом о предвыборной кампании австрийского политика Феликса Хофера. …Женева Джексон, выглядевшая едва ли не моложе своих дочерей, держала Клода под руку и улыбалась, демонстрируя идеальные жемчужные зубы. Она была облачена в тяжелое бархатное платье изумрудного цвета. Жемчуг блестел в ее ушах, бриллианты украшали шею, аквамарин сиял на безымянном левом пальце. — …Но, мама! — Никаких «но». Посмотри на Маккензи — ей ничего не жмет, — говорила Женева сквозь широкую улыбку и зубы. Она не смотрела на дочь и держала ее на расстоянии. — Может, потому что она худая? — Шанель! — рявкнула Женева, окончательно рассердившись. Улыбка сползла с ее губ. — Клод? Ты не хочешь меня поддержать? Клод уже заговорил с лакеем, снимая с себя зимнее пальто, и взял у домовика с подносом сигару. Свои он забыл в кармане пальто. Он был одет на свой статус — черный костюм из Швейцарии с блестящими запонками и изумрудной бабочкой, под цвет платья жены. — Женева, а дочки-то тебя уже догоняют! — поприветствовал семью Климент. Клод трепетно пожал руку брату и перевел восторженный взгляд на Вальбургу. — Прекрасно выглядишь, миссис Блэк. Ты способна затмить луну на сегодняшнем небосводе. — Спасибо, Клод, — сдержанно улыбнулась она. На скулах выступил лоснящийся розовый блеск, как у школьницы. — Ты мне льстишь. Он не торопясь подошел к ней и украл у брата, поцеловав ее бледную тонкую руку в черных полупрозрачных перчатках. Вальбурга выглядела чудесно в любом цвете платья и в любом его фасоне, но черные, длинные, шелковые мантии с серебристыми нитями по краям были ее лучшим выбором. Сверкающие дорогие украшения были разбросаны по зоне декольте, а платиновые кольца блестели на длинных пальцах. Это была не женщина, а само олицетворение элегантности. А вот Женева была женственностью. Она поцеловалась с Вальбургой, перед этим недобро посмотрев на мужа, и направилась к Сириусу и Регулусу, будущим зятьям. А Вальбурга — к Маккензи и Шанель, будущим невесткам. Вечер начался превосходно. — Здравствуй, Маккензи, — улыбнулась она. — Ты выглядишь как принцесса. Это из Франции? — Обняв ее, Вальбурга заметила ее очаровательные бриллиантовые серьги. — Из Италии, — улыбнулась в ответ она и едва не пискнула, когда Вальбурга сжала ее ладони. Маккензи была с ног до головы в красном. Алая, кровавая пена обсыпала ее подол, а светло-бардовые рукава обтягивали жилистые, грациозные, как у матери, руки. Лиловые нити на пояске окружили осиную талию. На белокурых волосах до пояса была скромная диадема с звездчатыми рубинами, вокруг шеи обмотана красная шелковая лента, а ее знаменитые ножки как у балерины были прикрыты блестящей пламенной пышной тканью, отдающей на свету золотом. Она бы затмила любую звезду на сегодняшнем небе, но могла едва выдавать улыбку на своих алых капризных губах. Она задыхалась от красного цвета. — Моя дорогая!.. — с придыханием произнесла Вальбурга, быстро отстав от Маккензи. Она посмотрела на Шанель. — Ты просто… — Она изобразила вселенское восхищение на своем лице. Актриса. — Ты неотразима, милая. — Она подошла к ней, взяла за руки и тепло обняла, как будто обнимала дочь. В отличие от Маккензи, Вальбурга несколько раз поцеловала ее, как делают французы — в обе щеки. — Сириус Блэк! — крикнула она так громко, что Шанель испугалась. — Немедленно подойди сюда! — …Меня поражает твое стремление, Регулус, — говорила Женева, держа под руку своего мужа. — Ты занят всем, чем только возможно. Это действительно поражает… Кстати говоря, Клод тоже играл в сборной. Правда, милый? — Джексон кивнул, высматривая вдалеке знакомых. Он не говорил с будущими женихами своих дочерей, как будто ему было это неинтересно, а лишь обильно курил и щурился. — А ты, Сириус? Это правда, что в прошлом году Гриффиндор выиграл в финальном матче, обыграв Слизерин? Сириус как бы невзначай посмотрел на Регулуса и улыбнулся так, как улыбался Нюниусу — то есть, в издевательском тоне. — Правда, миссис Джексон. — Чтобы еще больше ему насолить, он стал таким же вежливым и услужливым. Все внимание супругов в один только момент переключилось на него. — Слизерин проиграл нам с больши-и-им отставанием. — Невероятно, — улыбнулась Женева, вскинув брови. — В годы, когда мы учились в Хогвартсе, побеждал только Слизерин. А до Клода — только Когтевран. — Она вновь посмотрела на мужа влюбленными глазами, а он в этот момент лишь выдохнул дым. После ее слов Сириус притих и закатил глаза, пока Джексоны не видят. Регулусу стало неловко. Он повернулся в другую сторону, где была мать с сестрами Джексон и министром, а потом скрестил руки. — Тебя мать зовет, — буркнул он. Они успели отдалиться от них и даже не заметить этого. Регулус знал, зачем Вальбурга зовет Сириуса. — Спасибо, братец, — усмехнулся Сириус, повернувшись в их сторону. — Что бы я делал, если бы не ты… — грустно протянул он, затем снова усмехнулся и засунул руки в карманы брюк. — Не скучай, — подмигнул парень и двинулся в сторону матери. Честно признать, ничто не екнуло у Сириуса, когда он увидел ее. Шанель была в обычном платье, с обычным выражением лица и с привычной тонной макияжа. Но когда она повернула к нему голову, все еще держа Вальбургу за руки, у Сириуса случайно дернулось веко и подкосились ноги. Нет, он не упал, но мог бы вполне это сделать, только упасть не на пол, а к ее ногам, потому что она выглядела как самый ужасный ночной кошмар и одновременно самый желанный сон Сириуса — Шанель выглядела как невеста. Ее платье было сделано из девственно-белого атласа, а на подоле виднелась серебристая пена. Оно обтягивало девушку со всех сторон, что заставляло оборачиваться ей вслед, но обтягивало не так, как делало то платье, которое она надевала на вечер Слизнорта. В этом же Шанель задыхалась, не могла нормально пошевелиться. Приходилось всегда держать осанку, чтобы не упасть, и идти прямо, никуда не оборачиваясь, словно плыть как лебедь по водяной глади. Она не выглядела в этом платье сексуально, как в том, черном, но была настолько… чистой и непорочной, прямо как ангел. До локтей у Шанель виднелись серебристые полупрозрачные перчатки, а плечи были голыми, лишь только грудь была запакована тесным кружевным лифом, который — Сириус мог поклясться — при каждом ее вздохе силился лопнуть. В ушах был жемчуг, а на шее — ожерелье, сверкающее не ярче, чем глаза Вальбурги Блэк, когда она увидела свою будущую невестку. — Мисс Джексон, — сказал Сириус и с терпкой сухостью поцеловал ее руку. Он так долго не произносил ее имени, что уже забыл, как оно звучит. Даже в мыслях он не позволял себе называть его. — Мистер Блэк, — в той же манере. Но с таким металлом в голосе, с такой томностью… Они посмотрели друг другу в глаза для вежливости. Точнее, Шанель для вежливости, а Сириус — для того, чтобы матушка потом не бесилась. Его глаза холодны. Ничего в них нет, кроме серой безжизненной радужки и черного, как его фамилия, зрачка. А ее глаза несчастны. Нет в них прежней яркости, задора, молодости. Они были до боли тусклыми, безрадостными, неживыми. Наверное, подумал Сириус, она много плакала в последнее время. И, наверное, из-за него. — Вы не возражаете, если я украду мисс Джексон для первого вальса? — прервал их контакт Климент. Сириус оторвал свой взгляд от Шанель и посмотрел на ее дядю, а мать быстро сказала: — Конечно нет, Климент, дорогой… Только не забудьте вернуть! — посмеялась она, тут же схватив Сириуса за руку. Когда они ушли, Вальбурга все еще возбужденно дышала и переводила дух. С лица сползла счастливая широкая улыбка. Ее губы теперь были растянуты в напряжении. — Как же это плохо, Сириус… — тихо сказала Вальбурга, взяв сына под руку и глядя вслед Шанель и Клименту. Сириус взглянул на нее и заметил, что глаза у матери влажно поблескивают. Еще никогда она не была так напряжена и одновременно рассеяна. — Ты не представляешь, как плохи наши дела… — Дядя, я плохо танцую… — призналась Шанель, виновато закусив губу. — Какое совпадение — я тоже! — подбодрил дядя Климент. — Надеюсь, первый танец не мазурка… Племянница рассмеялась тихо и завораживающе, точно жемчуг звенит, и стиснула его теплые пальцы. Первым вальсом оказался английский. Климент с облегчением выдохнул, потому что этому его еще обучали родители, а Шанель поджала губы, потому что готовилась к венскому вальсу. — Мерлин, — выдохнула она, когда заиграла музыка. — На меня смотрят. — Неудивительно, — спокойно улыбнулся дядя, подхватив племянницу. Он начал вести, но Шанель не успокаивалась. В корсете она выглядела слишком стройной. Плюс ко всему, на ней были высокие и, судя по звукам, очень тонкие каблуки. Казалось, если Климент отпустит ее хоть на секунду, то Шанель упадет и разобьется. Настолько она была хрупкой. — Что тут делает Дюбуа?! — испугалась она, с ужасом вглядевшись в танцующих. — Дядя, ты же поссорился с ним! — После выборов мы помирились, — ловко поменяв позицию, сказал Климент. — Он собирался посетить и наше поместье в Манчестере, но решил пока не торопиться. Сказал, что лучше приедет на весенние каникулы. — Я не понимаю… — растерялась Шанель. — Почему и его дети с ним? Почему Пьер тут?! — Не знаю, — пожал плечами дядя. Он отвел невинный взгляд от племянницы и задумался. — Наверное, это все из-за тебя… Вальс продолжался. Дядя Климент соврал — он танцует превосходно. Он успевал и говорить, и вести, а Шанель то и дело задыхалась — на ней затянули самый узкий корсет на свете, надели на нее самое тугое платье за целое состояние (настолько, что было боязно взглянуть на чек), обули в туфельки на размер меньше, а сейчас и вовсе заставляют танцевать. — Из-за меня?.. — рассеянно переспросила она. — Он мне сам так сказал, — загадочно улыбнулся дядя и закрутил Шанель в два круга. — Ты разве забыла, что через несколько дней ему исполнится восемнадцать лет? В этом возрасте наследники обзаводятся собственными наследниками… Шанель чуть не стошнило. Она случайно наступила на ногу дяде и поперхнулась — подавилась, судя по всему, воздухом. — Дядя? — прищурилась она. — Что происходит? — Что происходит? — в другой интонации переспросил дядя. — Вы хотите… вы снова собираетесь… — Шанель осеклась и растерялась на секунду, а потом начала заново: — Это что, тайная помолвка? В тот же момент вальс начал тихнуть. Пары не кружились уже так часто. Люстры, правда, засветились еще ярче, так как на улице стало темнеть. — С чего ты взяла? — довольно правдоподобно смутился Климент, вскинув брови. — Лакей проболтался, — опустила взгляд. В ее тоне было много разочарования. — Белые розы, белое платье, — Шанель провела по атласу тыльной стороной ладони. — Рождество. Пьер с белой бабочкой. Традиции… — Ну, — облегченно вздохнул Климент. — Раз ты все уже знаешь… — Дядя! — воскликнула она громче, чем хотела. Соседи по танцу повернулись к ним на несколько секунд, а затем снова погрузились в танец. Разговаривать во время вальса было не очень-то вежливо по отношению к другим парам. — Я не хочу! Вздохнул. Опустил взгляд на племянницу. И вновь закружил, следуя вальсу уже не с таким хотением. — Я его едва знаю! — вновь заладила девушка. — Я не хочу с ним помолвки! — Дай ему шанс, Шанель. Я общался с ним, и он показался мне начитанным парнем… — Климент виновато поджал губы, но продолжал с надеждой вглядываться в лицо племянницы. Его министерский нрав вдруг покинул его не попрощавшись. — Начитанным? Он озабоченный, — возмутилась девушка. Слава Мерлину, рядом были малознакомые люди. — Ну ты чего? Ты же его не знаешь, а так плохо отзываешься… — рассуждал Климент, мотая головой. Вальс совсем стал медленным. Шанель недовольно тряхнула волосами. Они не были закручены в мудреную прическу — они касались локтей и обрамляли побледневшее от страха лицо. На ее глазах выступили слезы. — Шанель. Ну хватит, — подтрунивал дядя племянницу, которая научилась от матери лить слезы при желании добиться своего. — У меня договор с Сириусом… Блэком… — сказала после паузы. — За тебя решили это еще в семь лет. — Вдруг стал серьезным дядя. Посмотрел в глаза, зеленые в точности, как у него самого. — А сейчас тебе шестнадцать. Ты вправе выбирать сама… — Вот именно — «сама». А ты мне привязываешь этого Пьера! — Она закружилась в последний раз, подавляя желание нахамить «соседям», которые то и дело пялятся на нее весь вечер как на ненормальную. Вальс закончился. Шанель поклонилась, только грубее, не так, как сделали другие дамы, и подала руку Клименту на прощанье. — Я не привязываю, — сурово сказал он и поцеловал тонкую, холодную руку племянницы. Взял под руку и направился с ней к столу. — Но если ты так не хочешь — то ничего не будет, — через силу промолвил он. Расстраивать любимую племянницу не хотелось, но и отказывать министру — дело опасное. — Просто Жан-Поль так расстроится… — поджал губы и грустно качнул головой. Заметив испуганный взгляд Шанель, он вновь заговорил: — Ладно, не переживай, — поторопился Климент, улыбнувшись. — Я отвечу ему отказом. — Я хочу сама ему об этом сказать.* * *
Люстры блестели ярче, чем звезды на ночном куполе. Сириус смотрел на них и не понимал, как он мог оказаться в таком месте… среди таких людей. Его мать очень крепко держала его под руку, вцепившись ногтями в плечо, шла очень медленно и вела с сыном беседу. Он ничего не понимал. Не понимал, как может так спокойно выслушивать мать и где-то в глубине души, на самом дне сердца соглашаться с ней. Он понимал только то, что поменялся местами с Регулусом. Теперь Сириус исполняет роль любимого сына их алчной мамаши. Но Сириус не понимал почему. — Пожалуй, с этого дня мне стоит относиться к тебе снисходительнее, — говорит Вальбурга и сосредоточенно смотрит вдаль, в толпу. — Ведь уже через два года ты женишься на ней. На самой завидной невесте волшебной Англии. Не глядя на мать, не удивляясь ее словам, не писая от радости, Сириус переводит взгляд на ту же толпу. И быстро замечает ее. Она стоит с семьей и улыбается. Стоит в белом платье, белая как невеста… как, черт возьми, его невеста. Затем поднимает руку к волосам и впускает в них пальцы, слегка приглаживая их. Краснеет. Принимает чей-то комплимент. Говорит по-французски с дядей и министром. Улыбается. И снова краснеет. — А не ее ли вы, матушка, называли… леди с пошлой внешностью и грубыми манерами? — подтрунивает Сириус. — Как ты не понимаешь, сын мой, — улыбается мать, продолжая огибать зал, — именно она получит все, что Климент Джексон накопит за годы у власти. — В смысле? — В прямом, Сириус! — Вальбурга улыбнулась Нарциссе Блэк, будущей миссис Малфой, и грациозно махнула ей рукой издалека. — Министры меняются как перчатки на дамской руке, а Джексон будет долго на своем посту. Он умен, жесток и беспрекословно состоятелен. На его счету многомиллионные состояния, и расходует он их только на одного человека. И ты знаешь, на кого? Сириусу больше не хотелось тратить на нее время. Опять она начала свою серенаду… — Надеюсь, ты понял, что на Шанель. — Женщина приподняла голову и прищурилась. — У Джексона никогда не было детей и не будет, у него есть только его племянница, которую он любит как родную дочь. А вот Маккензи… — Она сделала невинное выражение лица, пожав плечиком как юная девица. — Ее Джексон не так сильно жалует, к превеликому сожалению. Уж слишком она… Гринграсс, — рассуждала мать и попыталась найти белокурую макушку Маккензи. Не спутав ее с Малфоями, Вальбурга продолжила: — Она такая же циничная и пустоголовая… как, собственно, и ее мать. А вот Шанель… — Вальбурга поймала недоверчивый взгляд сына и медленно качнула головой. — Вот она из другого теста — ленивая, упрямая, слишком простая и до ужаса грубая. В точности как ее дядя. Она истинная Джексон. Поэтому он так ее любит. Но у нее есть и одна слабость, Сириус. Ты подозреваешь, какая? Вздохнув, Сириус прикрыл глаза и отвернул голову. Он не отвечал матери, но ей это было не нужно — Вальбурга продолжала изрекать свои мысли, с которыми Сириус часто соглашался, к своему же ужасу. — Она слишком привязана к своей семье. Она ненавидит мать, но все равно жаждет ее внимания: ругается, лжет, оскорбляет, но все равно липнет. К сестре она относится слишком хорошо, все ей прощает, все ей позволяет — это сразу видно. А вот отца Шанель просто обожает. Я бы даже сказала, она его боготворит. Но вот дядя для нее — совсем другая тема. Его нельзя даже ни с кем из них сравнить — Джексон для Шанель как второй отец, как наставник. Боюсь, любовь к родной семье ее однажды и погубит, но мы с тобой, Сириус, все-таки надеемся на лучшее, так ведь? — Маменька, да вы монстр, — сместив брови, сказал Сириус. Он не понимал и половины ее слов, едва улавливая суть. — Притворюсь, что этого не услышала, — решила для себя Вальбурга и продолжила: — Ты уже понял мою мысль? Эта девушка не золото, Сириус. Она самый настоящий бриллиант. Бриллиант, на который позарились наши соседи… — Магглы? — Французы! Видишь того холеного мальчика? — как можно пренебрежительнее и небрежнее сказала Вальбурга и незаметно указала на него пальцем. Сириус быстро его заметил, так как он стоял рядом с Шанель. Миссис Блэк прошипела: — Пьер Дюбуа. Сын французского министра. Его папаша изначально надеялся на такой выгодный брак: племянница министра Магической Британии и сын министра Волшебной Франции. Джексон сначала согласился, осознав выгоду, но потом вдруг Шанель сказала, мол, что не хочет и на этом все, и он мгновенно разорвал все договоры ради любимой племянницы, — рассказывала она так красноречиво, что Сириус увлекся. Он вдруг вспомнил, что Шанель говорила о нем однажды. — И теперь, когда Дюбуа снова сюда приехали, они не могут свести с нее глаз… — А ведь Пьер все еще смотрит на нее, — продолжила она после паузы. — Наглядеться не может… Видно, Маккензи ему совсем не нравится. А вот Шанель другое дело — внимательная, скромная, естественная — оттого и обаятельная. Прилаживает свои плечи, робеет рядом со взрослыми мужчинами. Не боится краснеть, очаровывать… Слушая мать, Сириус неосознанно и незаметно влюблялся в нее снова. Он глядел в ее сторону и начал замечать такие детали, на которые никогда не обращал внимания. — И самое печальное здесь то, — Вальбурга села на кресло и отстала от рук сына. Сириусу пришлось сесть рядом, — что теперь она может собственноручно аннулировать ваш договор. Просто щелкнув пальцами. Вот так, — для иллюстрации женщина щелкнула пальцами и посмотрела на сына. — И не видать нам ничего, Сириус… Ты пока не понимаешь, насколько нам важен ваш брак. Ты молод и глуп, и совершать ошибки в твоем возрасте — недопустимо! Она сорвалась на высокие тона и закурила. — Я испугалась за ваш договор. Ты даже не представляешь как. Мне кажется, я постарела на несколько лет, когда увидела ее платье… — У нее был несравнимый ни с чем голос и разочарованные темные глаза. Сириусу все это жутко надоело. Ему хотелось сбежать отсюда. — Белое, Сириус. Что-то екнуло внутри у обоих. — Платье, какое надевают на помолвку. Мир раскачался. На помолвку?.. На помолвку. Шанель оделась не на свадьбу. На помолвку. Но она помолвлена уже с Сириусом! Он снова ничего не понимал. — Чувствую, Джексоны снова затеяли игру. Боюсь, они хотят устроить тайную помолвку. Сириус вновь завис. Его мозг взрывался. — Возможно, вашего Договора уже нет, Сириус, — совершенно серьезно сказала Вальбурга, слегка запрокинув голову на спинку кресла. Выдохнула недамский клубок дыма. — Это умалчивается, как ты знаешь. Не выдержал. Сириус слишком долго смотрел на то, как Вальбурга курит, поэтому стырил сигареты со стола (зажигалка у него была), пока мать вздыхала как самая несчастная женщина на планете Земля. — Я очень переживаю, — глядя в одну точку и вздымая грудь, говорила Вальбурга. Она подвела к бескровным губам сигарету и затянулась. — Если помолвка действительно будет, то мы не сможем заключить ни одного Договора с тобой. Тебе уже шестнадцать, ты слишком стар по их меркам. — Женщина сжала двумя пальцами салфетку и прижала к лоснящейся скуле. Сириус никогда бы не подумал, что мать может так волноваться. — Смотри, сколько белых роз. Лакеи слишком подвижны. Подготавливаются… — Вальбурга очень тяжело вздохнула. — Думаешь, почему французы заявились именно к Малфоям? Именно на Рождество? Потому что здесь Джексоны. Потому что у Дюбуа традиция устраивать помолвки на Рождество. А Абраксас, старый черт, не упустил такой возможности. Все Малфои такие. И наша Нарцисса такой станет, как выйдет замуж. Кошмар… — Вальбурга перестала курить и прикрыла глаза. В помещении стало теплее. Люстры вновь зажглись, только намного ярче, и в центр зала выставились пары для следующего вальса. Хотелось перекурить. Сириус убедился, что сигареты никуда не пропали из кармана, как часто бывает в Хогвартсе, и неторопливо встал с кресла. — Ты куда? — с опозданием спросила Вальбурга. — Пойду прогуляюсь. — Отстранился от нее сын и обошел кресло матери. Как кошка вонзает зубы в птенца, так и Вальбурга сейчас вцепилась ногтями в руку Сириуса и остановила его. Сын замер и, как будто ему не больно, спросил: — Что-то еще? Вальбурга пронзила сына змеиным взглядом и, не моргая, проговорила: — Заставь ее полюбить тебя до беспамятства, чтобы она и не подумала расторгнуть Договор. И не спускай с нее глаз, Сириус. Что он и делает. Постоянно. Сириус не дернул ни одной мышцей лица, но чувствовал, как внутри все сгорает. — Будь мужчиной, в конце концов. Докажи мне, что ты чего-то стоишь. Доказать? Запросто. Сириус еще всем всё докажет.* * *
Рядом с поместьем Малфоев, буквально в двух шагах, был волшебный грот. Здесь жили павлины, пикси, светляки и всякая другая ползуче-летающая нечисть. Грот украшали белые, как мел, статуи и колонны, на каждом квадратном метре стояли высокие вазы с белыми розами (в других случаях они были алыми), серебристо-голубые дорожки огибали синие, зеленые, золотые кусты с, как оказалось, несъедобными ягодами. В одних местах стояли пухлые банкетки и небольшие столы с гурманскими угощениями. А в других — парящие качели. На одной из них сидела Маккензи. Она не раскачивалась — только прислонилась головой к подвесной веревке и спала, удерживаясь каким-то образом в таком положении. Сириус сел рядом, на соседние качели. Он курил, выдыхал дым в другую от нее сторону и вдруг запрокинул голову. Небо сегодня было волшебным. Полнолуния нет — значит, Лунатик спит сегодня спокойно. Это хорошо. Ему не хотелось ни о чем думать. Его пугал белый цвет кругом. Белые розы, белые колонны, белая свадебная арка, белые павлины. Этот грот еще в конце лета был совершенно другим — с алыми розами, с голубыми колоннами, с разноцветными павлинами. А теперь он стал белым-белым. Не хватало лишь снега. Сириус мечтал сейчас об одном. Поспать. Хорошенько поспать, проснуться и осознать, что это был лишь глупый, бредовый сон. Что нет никакой помолвки, нет никакой Джексон, нет Малфоев, нет этих назойливых белых роз и белого платья… Что весь этот белый кошмар всего лишь ужасный плод его воображения. Он так хотел избавиться от всего этого. Он ненавидел ситуацию, в которой оказался. Если бы не та драка в Большом зале, то Джексон осталась бы старостой. Хотя бы на большее время. Если бы не тот разговор между ними в Больничном крыле, то, наверное, Джексон бы не надумала уехать за неделю до каникул. И если бы она осталась, если бы она провела с ним чуть больше времени, то у них могло бы что-то получиться. «Я не люблю тебя». Он вспоминает эти слова и вновь погружается в мрак. Нет. У них все равно ничего бы не получилось. Затянувшись еще глубже, Сириус опустил локти к коленям и выдохнул дым. Посмотрел на фонтан. На розы. На арку. Это помолвка. Точно помолвка. Сириус ненавидел в тот момент больше всего не Джексон, нет. Он ненавидел политику. Ведь все это — племянница и сын министров магии, Рождество, помолвка перед високосным годом, даже эти белые розы как символ мира, союза и дружбы — все сулит о политической сделке. И этот брак, эта помолвка лишь для того, чтобы укрепить отношения между странами. И во все это вплетена Джексон. Его Джексон, эта маленькая безобидная дурочка, которая и слова сказать не может о международной политике. Сириус до последнего в это не верил. Раскачавшись на качелях, Сириус не заметил, как проснулась Маккензи. Они долго не говорили друг с другом. Просто смотрели. У Маккензи не получалось выразить недовольство, потому что у нее было спящее, немного опухшее и до жути милое лицо. — Я разбудил тебя? — Нет. Она возненавидела себя из-за того, что так легко унизилась перед Сириусом — заговорила с ним. Она все еще не простила ему вечер Слизнорта, но сердце ее таяло при одном только его слове. Она не могла простить себе такую слабость. — У тебя красивое платье, — зачем-то сказал Сириус и выпустил сигарету изо рта. Фильтр был так изжеван, что парень просто выкинул сигарету в фонтан и еще покачался, посматривая иногда на Маккензи. Профиль у Маккензи был как у миссис Джексон. Она вся была как миссис Джексон, как ее маленькая копия. Белокурые волосы до пояса блестели на ее плечах, длинные ресницы, похожие на полумесяцы, были опущены вниз, а плечи, окутанные в тонкий кровавый бархат, мелко дрожали. Ночь холодела, и это сказывалось на гроте. — Держи. Сириус встал, засмотревшись на замерзшую девочку, и снял с себя пиджак. Он одел ее, пригладил ткань по плечам и принял ее растерянный, томный взгляд из-под ресниц. Неторопливо сел на свое место. Маккензи теперь не мерзла. Она все еще держала руки там, на плечах, где только что лежали ладони Сириуса. Внутри загорелось маленькое пламя. Растопило лед. — Прости меня, Маккензи. Я не должен был так поступать с тобой. Он еще никогда не извинялся перед девушкой. То есть, извинялся, но не всерьез — лишь бы отстала или вернулась обратно. Но теперь он был совершенно серьезен и искренен, голос его внушал доверие. — Ты простишь меня? — Он медленно повернулся к Маккензи, поднял на нее глаза и молил, чтобы она не уходила. Чтобы она всегда сегодня рядом. Ведь все с ней забудется… пропадет. Пропадет Шанель, пропадут проблемы и заботы. Пропадут его страдания. Пропадет все, на чем так долго держалась его жизнь. Встав с качелей, Маккензи отвернулась и обняла свои ребра, впустив руки под его черный пиджак. Казалось, она хотела заплакать. Но не заплакала, ведь уже устала это делать. Устала бежать от проблем. Устала жить как прежде. — Только если ты не уйдешь от меня. Маккензи обернулась. Сделала несколько шагов вперед, а Сириус встал и слабо кивнул. Увидел ее влажные голубые глаза, грустную улыбку и ямочки. И видел перед собой уже не сестру Шанель, а Маккензи Джексон. — Нет, — тихо произнес Сириус. В груди оседал пепел. — Сегодня я от тебя не уйду.