Арсений медленно открывает глаза и морщится, потому что шея и плечи гудят и кажутся деревянными. Он часто моргает, пытаясь сфокусироваться на чем-нибудь, и вылавливает взглядом лохматый, взъерошенный загривок с бронзово-золотистыми прядями.
Антон жмется лицом к его шее, уткнувшись носом в кожу, как котенок, и вцепившись в его плечи с такой силой, что Арсений уверен — будут синяки. Но он почему-то не против — такой порыв Антона вызывает только что-то щемящее внутри, и Арсений с улыбкой наблюдает за тем, как подрагивают веки Антона во сне.
Он кажется совсем другим, более спокойным, расслабленным, морщинки разгладились, губы не кривятся от напряжения и переизбытка эмоций, огромные глаза не отвлекают от остальных частей тела, давая возможность рассмотреть получше.
И Арсений пользуется.
Приподнимается на локте, стараясь не потревожить спящего, и даже задерживает дыхание, скользя взглядом по его лицу, шее и обнажившимся из-за растянутого ворота футболки ключицам.
Антон худой, бледный, даже серый, под глазами синяки, губы искусанные и сухие, на носу родинка, на щеках — несколько дневная щетина, в мочке левого уха зажившая рана —
была сережка? — на шее несколько царапин, как и на ключицах, чуть сзади — едва заметное пятно —
засос? Последнее наблюдение самое неприятное, потому что Арсений представляет, как кто-то целует
его Антона со спины, как тот прикрывает глаза и дышит рвано, приоткрыв рот, и в груди все сжимается.
Арсений был уверен в том, что знает о мире соулмейтов все, до тех пор, пока не встретил Антона. Потому что их связь другая, их влечение другое, желание, порывы, болезненная зависимость — он никогда не слышал о чем-то подобном. И это пугает. Пугает до такой степени, что хочется содрать с себя кожу вместе с чернилами и сбежать в свою прежнюю жизнь.
А потом Антон что-то стонет во сне, ведет ладонью по плечу Арсения, спускается вниз по его руке, цепляя пальцы, сжимает бедро и притягивает к себе, а потом и вовсе закидывает на него ногу, притираясь пахом.
Арсений тонет. Тонет в приоткрытых губах, в подрагивающих ресницах, в жаре прижатого к нему тела, в теплом дыхании, опаляющем шею, во всем Антоне. Тонет и забывает дышать. Его воздух — в бледной коже и морщинках у глаз.
Он вспоминает прошлый вечер. Вспоминает сиплый голос Антона, вспоминает его взгляд, вспоминает его вкус, его пальцы в своих волосах, его дрожащие бедра, его желание и страх, его потерянность и потребность. Потребность в нем.
Антон…
нуждается в нем?
Арсению хочется в это верить. Потому что он понимает очевидное — он без него никак. Просто не умеет теперь. Ни дышать, ни думать, ни шевелиться, ни жить. Он — отражение Антона, его тень, его отпечаток. За ним, с ним, ради него.
Он свои желания не понимает на самом деле. Себя не понимает. Все слишком смешалось. Он помнит правила своего мира, помнит свои принципы, все это не стерлось, не забылось, никуда не делось, все — в мозговой коробке. Но это мусор. Лишняя информация, лишние факты, лишние заполненные ячейки, которые можно забить образами выпирающих ключиц и длинных пальцев.
Арсению мало. Он видит — Антон спит сладко, спокойно, и не хочет его будить, а от желания коснуться его губ, прижаться ближе, снова ощутить на языке его вкус, снова услышать рваный стон, снова чувствовать себя всесильным, пока он дрожит в его руках — Арсений
хочет.
Он хочет услышать от него свое имя на выдохе, хочет перехватить взгляд, хочет увидеть и почувствовать что-то, что будет только
его, что будет только у
них. Но Антон спит, и будить его кажется кощунством.
Арсений, попытки с третьей выбравшись из захвата, сползает на пол, поправляет помятую рубашку и, бросив еще один взгляд на Антона, выходит из гостиной, где они спали на узком, длинном диване. Он оглядывает полки, стол, старый выключенный холодильник — пусто. Только пара бутылок дешевого пива в углу на подоконнике да крекеры, которым явно больше года.
Все это не еда, даже не перекус. Нет даже нормального хлеба и масла, чтобы сделать сэндвичи, нет фруктов для смузи, нет ничего, чем можно было бы набить желудок с утра. И Арсений не то чтобы голоден — он ощущает пустоту в животе Антона и понимает, что хочет это исправить.
Он поднимает из кресла помятое пальто, надевает его наспех и, бросив взгляд в сторону гостиной, выходит на улицу. Он бы не сказал, что вчера запоминал дорогу, пока они шли к Антону домой, но у него внутри — карта, и он идет по наитию, надеясь, что не запутается. Хотя, с другой стороны, в каждом районе должен быть магазин, верно же?
Этот мир его пугает. Интригует, завораживает, но пугает. Тут все другое: серое, прогорклое, похожее на скомканную бумагу. Здесь мало цветов, мало света и чертовски много неприятных запахов.
Арсений кутается в пальто, задирая воротник разве что не до носа, прячет глаза от случайных прохожих и смотрит себе под ноги, почему-то боясь встретиться с кем-нибудь взглядом. Он чувствует себя лишним здесь, ему кажется, что он выделяется, что привлекает внимание, что все смотрят на него, и пытается дышать через нос, мысленно успокаивая себя тем, что это мир
его человека и он имеет право здесь находиться.
У Арсения в голове такой туман, что он то и дело моргает, пытаясь прогнать дымку. Его разрывает на несколько частей, и каждая мысль такая тяжелая, давящая, что в висках стучит до скрежета зубов. Он идет скорее на автомате, потому что его подгоняет желание разбудить Антона готовым завтраком. А ноги ватные, пальцы подрагивают, кожа горит огнем…
Стоп.
Арсений останавливается и, привалившись к стене, закатывает рукава пальто, разглядывая свои руки. Несмотря на то, что на его коже практически нет свободного места, он прекрасно знает чистые участки и сейчас понимает — их меньше. Значит, новые ленты появились прошлой ночью, а он даже не заметил, потому что другие эмоции перекрывали боль от чернил.
Но почему? Что он сделал не так? Когда оступился? Почему Вселенная решила, что он поступил неправильно и допустил ошибку? Он ведь всего лишь был со своей родственной душой и пытался сделать все, чтобы она была счастлива. Разве он не живет ради этого?
По горлу течет горечь, и Арсений, рыкнув себе под нос, поправляет рукава и уверенным шагом двигается дальше. Голова болит до скулежа, дышать тяжело физически, словно кто положил что-то тяжелое на грудную клетку, но он продолжает идти, потому что буквально видит широкую улыбку Антона, когда тот откроет глаза и увидит завтрак в постель.
От этой картинки тепло, тепло настолько, что хочется снять пальто, но Арсений держится, только чуть распахивает его и улыбается широко-широко, не боясь казаться идиотом. На него смотрят косо и непонимающе, но ему плевать — он видит в конце дороги грязную вывеску магазина и ускоряет шаг, мысленно накидывая, что он хочет купить.
Арсений хотел бы подарить Антону весь мир,
свой мир, хотел бы одеть его в нормальную одежду, накормить хорошей едой, показать его реальность, впустить в его жизнь краски. Но это потом, он успеет, он уверен — начинать нужно с малого.
Толкнув покореженную дверь, он проходит в небольшой плохо освещенный подвал и замирает на лестнице, оглядывая полупустые прилавки. По ту сторону — подозрительного вида мужчина в серой рубашке и мятых штанах. Он отрывается от газеты и перекладывает зубочистку из одного уголка губ в другой, щурится, пристально разглядывая его, приосанивается и подается вперед с таким взглядом, что Арсений с трудом подавляет в себе желание отступить.
— Че надо?
— Мне… Мне, пожалуйста, — Арсений сглатывает и скользит взглядом по прилавкам, — две булки… с маком и бутылку воды. Даже две. По два литра.
Продавец хмыкает и, кивнув, кладет на прилавок продукты, продолжая сверлить его взглядом. Этот взгляд Арсению не нравится. Очень. Даже учитывая его прошлое и отсутствие похабщины в нем, Арсений понимает, что значит этот взор, и нормально дышать из-за него не может. Он лишь надеется, что незнакомцу хватит такта не переходить грань.
— Можно… без сдачи, — он вдыхает посередине фразы, стараясь говорить ровнее, кладет на прилавок деньги, забирает пакет, который использовали явно не раз и не два, и делает несколько шагов назад, продолжая пристально наблюдать за мужчиной. Если он дернется и обойдет прилавок, то Арсений наплюет на все и просто сбежит. Но пока он старается действовать медленно, будто имея дело с диким зверем.
А потом он оборачивается и сталкивается взглядом с угрожающего вида амбалом под два метра. Дыхание предательски сбивается, в горле встает ком, и Арсений сглатывает, крепче вцепившись в пакет, смутно понимая, что это его не спасет.
Он надеется, что все обойдется, если он просто отдаст им деньги, но в то же время понимает, что, во-первых, у него их с собой не так много, а, во-вторых, в этом мире другие правила — здесь денег будет мало.
Он разом теряет все свое красноречие и спокойствие. Ему страшно. Так страшно, что он может только стоять на месте и пытаться хотя бы дышать, чтобы не отключиться. Ему не нравится ухмылка человека, стоящего напротив, не нравится его взгляд, не нравится дребезжащее дыхание за спиной.
Больше всего пугает мысль, что ему страшно не за себя. Ему страшно и обидно, что он, видимо, не сможет принести Антону эту чертову булку с маком, которая лежит тут явно не первую неделю. А ведь ему так хотелось, чтобы Антон просто улыбнулся…
— Сеня, блять!
Арсений замирает и, подняв голову, морщится от слепящего света, который врывается в темное помещение, когда открывается дверь. По лестнице, ярко выделяясь на фоне освещенного проема, появляется Антон. Лохматый, взъерошенный, хмурый, в наспех накинутой на ту самую футболку куртке и потрепанных штанах.
— Ант… — слова не идут, и Арсений впервые за несколько минут вдыхает, словно кто клапан открыл, и жадно вглядывается в черты лица своего соулмейта, который плечом отпихивает одного мужчину и, подойдя к Арсению, крепко сжимает его локоть, поднимает голову и смотрит ему за спину.
— Че, Тох, не спится? — скрипят позади, и у Попова мурашки бегут по коже от этого хриплого голоса. Пальцы Антона с такой силой цепляются за его руку, что кости хрустят.
— Это
мое. Не лезь, Морж. И пса своего убери, — он косит на стоящего позади амбала, — ненавижу, когда мне в затылок пыхтят. Я и въебать могу.
— Ну, — Морж хмыкает и разводит руками, — раз так, то валите. И следи за своими вещами — я люблю коллекционировать потеряшки, — и гогочет так, что в ушах звенит. Арсений жмурится и не сразу замечает, что Антон разворачивается и тянет его за собой вверх по ступенькам. Он лишь послушно следует за ним, стараясь дышать как можно ровнее, и не оборачивается, хотя ощущает устремленные ему в спину взгляды — все равно, что метнули ножи.
Антон буквально выволакивает его на улицу, торопливо идет по дороге, направляясь в сторону дворов, проскальзывает в их тень и, резко дернув Арсения на себя, прижимает к стене, вынуждая больно удариться спиной и затылком.
Как вчера. Но тогда зеленые глаза горели желанием, а сейчас — такой ненавистью, что глаза начинает щипать.
— Ты ебанутый?! — он не кричит — рычит, хрипит, шипит в самое лицо, вынуждая жаться к каменному дому. — Тебе нельзя, блять, ходить здесь одному! Ты… ты совсем, что ли, не понимаешь, где ты и что тут могут с тобой сделать? Ты же… Сука, ты как ходячий золотой слиток. От тебя ничего не оставят. Ни-че-го. Ты не понимаешь этого?
Антон выдыхает ему в самое лицо, а Арсений слова не разбирает — только, как завороженный, наблюдает за тем, как горят зеленые глаза, как кривятся пухлые губы, как напрягаются мышцы шеи, как сжимаются кулаки. И во всем этом столько жизни, что ему словно надевают кислородную маску и он снова чувствует, что дышит.
— А ты, что, заботишься обо мне? — роняет он едва слышные слова, и Антон каменеет. Сглатывает, облизывает сухие губы, скользит взглядом по его лицу и чуть усмехается, мотнув головой.
— А ты как думаешь? Черт… Ты… Что ты там вообще забыл? Какого черта вышел и не предупредил?
— Я… я хотел тебе покушать купить, — мямлит Арсений и раскрывает пакет, показывая бутылки с водой и булки. Антон разглядывает содержимое пакета, его брови медленно скользят вверх, потом он переводит взгляд на Арсения и замирает с приоткрытым ртом.
— Ты…
— Поцелуешь?
Жалобно, просяще, с мольбой, подрагивающей на ресницах.
Антон пялится на него, разглядывая словно впервые, потом хватает за грудки, вцепившись в воротник пальто, дергает на себя и накрывает его губы своими. Арсений роняет пакет, не слыша треск разбившихся бутылок, подается вперед всем корпусом и кладет ладони на шею Антона.
Он приподнимается на носки, ненавидя ощутимую сейчас разницу в росте, тянется всем телом, прижимаясь ближе, путает пальцами волосы на затылке, пропускает чужой язык в рот рваным стоном, прогибается в спине и почти скулит, когда тонкие пальцы скользят в задние карманы его джинсов.
Антон сжимает его ягодицы, вжимая в себя и поднимая еще выше, вынуждая разве что не завалиться на него, целует почти грубо, разве что не кусает, дразнится, рычит, корябает зубами чужой язык и сминает распахнутые влажные губы.
Арсений кладет ладони на его грудь, комкая тонкую ткань футболки, начинает напирать и давит до тех пор, пока Антон не сдается и, сделав несколько шагов назад, врезается спиной в противоположную стену, не выпуская ремень его брюк. Арсений улыбается в поцелуй, ощущая, как под пальцами бешено стучит сердце Антона, скользит пальцами ниже, чуть задирая футболку и лаская впалый живот, обхватывает зубами нижнюю губу Антона, мажет по ней языком и вздрагивает, как струна, когда слышит свистящий стон:
—
А-а-а-рс-с-с…
Этот звук отключает что-то в голове, и Арсений притирается ближе, обхватывает подбородок Антона, вынуждая его приподнять голову, и касается губами его шеи: цепляет зубами, втягивает в рот, больно зажимая кожу между губами, а потом, будто извиняясь, зализывает языком и задерживает дыхание каждый раз, когда из чужой груди рвется стон.
— Арс-с… — Антон вонзается пальцами в его плечи, сминая ткань пальто, и жмурится, упирается затылком в стену, разве что не шипит, ощущая прикосновение зубов и языка, и мелко перебирает ногами, — какого… блять, Арс, ты просто…
— Не называй меня «Сеней», — шепчет он ему куда-то в ключицу, оттягивая ворот футболки, — мне не нравится.
— Я… сука… Я в курсе… — Антон усмехается и облизывает губы. — Пусть эти уроды думают, что ты какой-нибудь там Семен.
— Дурак, — Арсений поднимает голову и касается губами подбородка Антона, его щеки, чуть прикусывает мочку уха и не сдерживает стон, когда Антон вдруг больно впивается пальцами в его волосы, зажав пряди на затылке в кулак, и ловит его взгляд.
— Пошли… пошли домой.
— К тебе?..
— К нам, — от такого взгляда Арсению умереть хочется. Слишком глубоко, слишком остро. Он буквально ощущает, как по горлу течет раскаленное железо, — если ты захочешь остаться со мной.
Он действительно сомневается?
— х —
Антон не помнит свою прежнюю жизнь. Даже не хочет. Он счастлив стирать ее каждым новым днем, ему нравится думать, что он только родился, что он теперь новый.
А все он.
Арсений.
Человек с другой планеты. Космос. Вселенная.
Его.
Он совершенно другой. Неожиданный, необычный, порой противоречащий всему, что Антон знал до этого. Он улыбается слишком ярко, говорит мягко и тепло, касается как-то по-особенному, смотрит так, что внутри все подрагивает.
Антон может слушать его часами. Чаще всего они сидят в гостиной на диване и разговаривают: голова Антона лежит на коленях Арсения, и тот, лениво перебирая пряди его волос, рассуждает о чем-то, делится историями из своей жизни, шутит, сыплет только ему понятными каламбурами и сравнениями, смеется каждый раз по-разному и улыбается щемяще-нежно, когда Антон, не выдержав, приподнимается на локтях, чтобы поцеловать его.
Он не может не касаться его. Ему постоянно нужно ощущать тепло его тела, видеть глаза и знать, что он рядом. Поэтому Антон то и дело норовит зацепить его плечом, пробежаться пальцами по руке, шлепнуть по заднице, наслаждаясь его вспыхнувшими щеками, потрепать по волосам, мазнуть губами по шее, пуская мурашки, и просто утопать в тепле взгляда голубых небес.
Небо в его мире серое, жженное, пустое, но теперь у Антона есть его собственное небо, где только для него горит солнце.
Когда Арсений снует на кухне, пытаясь сделать что-то на ужин, Антон сидит в кресле и разглядывает его взъерошенные волосы, оголившуюся шею, широкие плечи, мускулистые руки, узкие бедра, подтянутую задницу и дышит через нос, напоминая себе, что нужно контролировать себя.
Для Антона это показатель — он мог бы трахнуть его в их первый день, потому что — он уверен — Арсений бы не отказал. Он был готов, он хотел, это было очевидно по его взгляду, но Антон не смог. Он не знает почему, но что-то его тормозило.
Для него секс давно стал пустышкой. Чем-то менее значимым, чем выкурить сигарету. Он имел многих, не запоминая имена и не заботясь об удовольствии партнера — исключительно о своем. Он шел искать себе кого-то, когда дрочить надоедало, а трахаться хотелось.
Арсений — запретный плод. Антон знает, что он не девственник и у него были женщины, но это другое — они оба это понимают. И если Арсений и хочет рискнуть, то говорить боится — только периодически задумчиво смотрит исподлобья да кусает губы, из-за чего приходится выходить на улицу и курить.
Антон боится, что что-то сломается, если они переспят. Он не знает, что может пойти не так, какими могут быть последствия, но почему-то он представляет, как вжимает Арсения в кровать, и перед глазами все темнеет, а кожу рук начинает жечь.
Пугает его еще и тот факт, что периодически на коже Арсения появляются хоть и тонкие, но все-таки новые нити, все больше забивая его руки. Просыпаясь по утрам и щурясь от бьющего в окна света, Антон подолгу рассматривает угольную кожу и скользит по ней пальцами, а потом Арсений просыпается, встречает его улыбкой и тянется за поцелуем.
О будущем они не говорят, как и, по большей части, о настоящем. Только о прошлом и то изредка, мельком, а так они стараются не касаться тем времени и планов. Они говорят о фильмах, книгах, каких-то шутках, привычках и увлечениях, почему-то боясь шагнуть в более опасные темы.
Антон понимает — сейчас без Арсения никак. Он свет, он кислород, он дефибриллятор. Но это сейчас, а что будет завтра? Через неделю? Через месяц? Сейчас его тянет из-за их связи, сейчас он закрывает глаза на образ жизни, на дом, еду, общество, на все, но сможет ли он мириться с этим и дальше? Забудет ли он свой мир ради
них?
Антон не верит. Не верит даже тогда, когда Арсений котом забирается к нему на колени и утыкается носом в щеку, выпрашивая ласки. Не верит, когда тот целует его в шею. Не верит, когда прогибается в спине и стонет, прикрыв глаза. Не верит, когда смотрит в самые глаза и шепчет его имя.
Антон слишком реалист, и это его убивает. Он знает — Арсений уйдет рано или поздно. Или начнет учить его жизни. Или решит изменить его. Или захочет, чтобы они вместе жили в его мире, а Антон не сможет. Он слишком эгоист — он хочет оставить Арсения в своей реальности, а в его не пойдет.
— Антон?
— М? — он вздрагивает и фокусируется взглядом на Арсении, который вытирает руки о какую-то тряпку, подходит к дивану и, забравшись на него с ногами, кладет ладонь на шею Антона, скользит пальцами выше и довольно улыбается, выводя кончиками какие-то узоры.
— Теперь у тебя на коже мои следы, — и выглядит таким довольным, что Антон не может не засмеяться.
— И не только там, идиот, — ловит его подбородок, целует привычно жадно, нетерпеливо, толкает ладонью его колени, роняет на диван и, расположившись между его ног, целует глубже, вынуждая выгибаться в спине. Арсений обхватывает его шею, закидывает ногу на его бедро и блаженно улыбается в поцелуй.
В груди ноет чувство стыда, и Антон терпит мгновение, два, три, а потом с рычанием отстраняется и прижимается лбом к его лбу, смотрит в потемневшие глаза, ловит губами частые выдохи и жмурится.
— Арс, ты… Ты не хочешь сходить домой?
— Домой? — Арсений теряется, чуть хмурится, и Антон ненавидит эту складку между его бровей. — Зачем?
— Ну… Ты говорил, что твои родители о тебе пекутся, волнуются там… Ты не хочешь с ними поговорить? Рассказать о… — вдох, — нас?
Арсений продолжает хмуриться, неосознанно водя пальцами по его шее и груди, и нервно облизывает губы.
— Ты… ты хочешь этого? Чтобы я пошел домой и все рассказал своей семье?
— Я… — прикрывает на мгновение глаза и говорит максимально уверенно, — да. Хочу. Мне кажется, что это будет правильно.
— А ты? — Арсений вынуждает взглянуть на него и пристально всматривается в его лицо. — Ты пойдешь со мной? Я не боюсь. Я хочу, чтобы они узнали тебя. Я хочу, чтобы они все знали. Хочу, чтобы увидели нас вместе, — он ловит его руку и переплетает их пальцы, глядя на него с такой нежностью, что Антон давится горечью.
Он ненавидит себя заранее, но, зажмурившись на мгновение, распрямляется и, поднявшись на ноги, расправляет помятую одежду. Берет с полки сигареты и закуривает, забывая про то, что Арсений это ненавидит. Он курит, не глядя на него, и пялится в стену, ощущая, как по венам течет металл.
— Нет. Я не пойду. А ты сходи, хорошо?
Антон вздрагивает, когда ощущает на плечах теплые руки, и глубоко вдыхает. Арсений поворачивает его к себе, кладет ладони на его щеки и заглядывает в глаза, словно пытаясь прочитать его мысли.
— Ты ведь… не выгоняешь меня? — в его надломленном голосе столько страха, что Антон борется с желанием притянуть его к себе и никогда больше не отпускать. Но это будет неправильно. Он не может. Нельзя.
— Нет, что ты, — он выдавливает улыбку и щелкает его по носу. — Я буду ждать тебя. Так что не задерживайся. Хорошо?
Арсений хмурится, не понимая, что не так, но потом сдается, мягко целует его, продержав рядом чуть дольше, чем Антону хотелось бы, отодвигается, берет свое пальто и идет к двери. Оборачивается, светит такой привычной, почти родной, улыбкой и выходит на улицу.
Антон падает в кресло и стискивает зубы. Если Арсений не вернется, от него ничего не останется.
— х —
Арсений не понимает этого порыва Антона, но он чувствует, что успел соскучиться по своей семье, поэтому не спорит. Его напрягает выражение лица Антона и его голос, и всю дорогу до дома он пытается понять, что сделал не так и когда поступил неправильно, и не находит причину.
Его мир кажется чужим. Яркий, цветной, громкий, тут бурлит жизнь: люди кричат, машины едут, раздаются какие-то сигналы, играет музыка — голова начинает болеть. Поэтому он морщится от каждого громкого звука, шарахается от идущих навстречу людей и надеется, что не встретит никого из знакомых.
Перед своим домом Арсений замирает, медля, потом все-таки поднимается по ступеням и нажимает на звонок. Вдыхает раз, второй, третий, а на четвертый дверь отворяется, и он видит Диму, который застывает в дверном проеме, ошарашенно глядя на него.
— Арсений?
— Здравствуй, — он поднимает руку, приветствуя его, а сам сжимается под пристальным взглядом.
— Мы так волновались, — Дима практически насильно втаскивает его внутрь и крепко держит за руку. — Мы искали тебя везде. Никаких свидетелей, никакой информации. Почти две недели… Где ты был? Чем ты думал?
— Я встретил его, — Арсений перехватывает его руку и крепко сжимает его пальцы, смотрит в глаза, улыбается и разве что не дрожит от нахлынувших эмоций, — своего соулмейта. Я нашел его и…
— Нашел? — голос отца холоден — все равно что льдом по внутренностям. Дима отступает, а Арсений оборачивается к отцу, глядя ему в глаза.
— Да, нашел, — он все еще робеет перед ним, но взгляд не отводит — только чуть поднимает подбородок и дышит через раз. — Его зовут Антон, и мы…
— Антон, значит.
И тут Арсений понимает: ошибся. Сделал что-то настолько неправильное, что теперь не сможет исправиться, сколько ни пытайся. Он вдыхает глубоко, полной грудью, и делает шаг назад, смутно понимая, что не сможет просто уйти.
— Да, Антон, — повторяет он, сглотнув, — и он потрясающий, отец. Если бы ты только его увидел…
— Никогда, — не голос — рычание, и по коже ползут мурашки. — Как и ты. Ты больше не увидишь его, Арсений.
— Нет, ты не можешь… Сука! — ругательство само срывается с губ, когда в плечо втыкается игла, и кожу начинает покалывать. Арсений шипит, вцепившись в свою руку, оборачивается и видит извиняющееся выражение лица Димы, который сжимает шприц и хмурится, боясь встретиться с ним взглядом. — Папа, пожалуйста, я…
Ноги становятся ватными перед глазами все плывет, и Арсений часто моргает, запрещая себе вырубаться. Он ощущает чужие руки на своих плечах, пытается отмахнуться от них, приваливается к стене и дрожит всем телом, не в силах сфокусироваться на фигуре отца, который подходит все ближе.
Последнее, что мелькает в голове Арсения прежде, чем он теряет сознание, — лицо Антона, когда он сказал, что будет ждать его. А потом — темнота.
— х —
Антон сидит на диване, тупо пялясь в экран телевизора, и держит в руках уже третью бутылку пива. Он не поднимается ни чтобы закрыть окно, когда становится холодно, ни чтобы включить свет, когда темнеет, даже не проверяет, закрыл ли на ночь дверь. Ему настолько похуй, что он даже дышит исключительно по привычке.
Арсений ушел день назад, и каждый час — пытка. Антона буквально ломает изнутри, выворачивая суставы и кроша кости. Хочется скулить, выть на разные голоса, бросаться на стены, сбивая кулаки в кровь, но не получается — слишком слаб.
Алкоголь не обжигает горло, Антон давно уже перестал следить за тем, что происходит в фильме. Он даже не замечает, как один сменяется другим, как появляются разные актеры, звучит музыка, за окном начинается дождь.
Просто похуй.
Антон делает глоток, еще один, ставит бутылку прямо на диван и откидывает голову назад, жмурится, облизывает сухие губы и прислушивается к своему сердцебиению, думая о том, каково это — когда сердце перестает биться.
От удара в дверь его подкидывает, и Антон чуть не прикусывает себе язык. Поворачивается в сторону выхода, непонимающе хмурится и медленно поднимается на ноги. Каждый шаг — как по раскаленным углям. Он дрожит, пошатывается, напрочь забывая дышать, берется за ручку, распахивает дверь и чуть не падает, когда видит стоящего на пороге Арсения.
— Ты…
Антон разглядывает его всклокоченные волосы, помятую белую футболку, подранные явно не специально джинсы… Грязь. И кровь. Он весь в них. На щеке ссадина, ботинки и низ штанов в толстом слое земли. Задыхается, подрагивает чуть ли не в конвульсиях и смотрит голодным, горящим взглядом.
— Что ты… — Антон не успевает вдохнуть, когда Арсений делает шаг вперед и разве что не виснет на нем, прижавшись к его губам. Льнет всем телом, цепляется за плечи, руки, стонет в поцелуй, скользит ладонями по груди и бедрам, вынуждает пятиться вглубь комнаты и на каком-то автомате ногой запахивает дверь.
— Я из окна прыгнул, — шепчет Арсений ему в губы, обхватив дрожащими руками его голову. — Они решили, что я сумасшедший, назначили какое-то лечение, врачей пригласили, хотели запереть меня в доме… А я сбежал, — и улыбается, как псих, глядя в глаза. — Окно открыл и прыгнул. А там дождь, лужи, земля мокрая…
— Твое лицо, и руки, колени… — Антон путается в словах, не успевая переваривать информацию, только перехватывает руки Арсения и вздрагивает, ощущая, какие они холодные. — Ты, блять, ледяной, Арс, ты чем думал вообще?
— Ничем, — выдыхает он, притираясь ближе, и мажет губами по шее и скуле. — Только о том, что мне к тебе надо. Я без тебя ничто, Антон, я просто… — тычется носом в щеку и часто-часто моргает, тяжело дыша. А потом вдруг хватает его за воротник футболки, сталкивается взглядом и с надрывом просит: — Люби меня. Пожалуйста, Антон, люби, люби,
люби… — и снова целует.
Антон капитулирует.
