***
Болела голова, напоминая о том, что уже прошло более суток. Бакуго лежал на кровати, рассматривая потолок и ничего не делая, потому что мир вокруг ездил туда-сюда, стоило только начать чем-либо заниматься. Он ожидал щелчка двери, снова измученное чужое лицо, но ничего подобного не произошло ни вчера вечером, ни сегодня утром. На подсознательном уровне должна была появиться тревога за другого человека, но появилась только смертельная тоска и тягучая грусть. Ни с того, ни с сего, просто так. Не хотелось ничего делать, общаться тоже плохо удавалось, Киришима был сегодня занят. Бакуго даже написал Каминари, всего пару слов, но ответ так и не приходил уже второй час. Видимо, никто не горел желанием веселиться. Уныние пропитывало всё, что находилось в его радиусе, пропитывало насквозь, а мир медленно утрачивал свои яркие краски. Он даже не встал с кровати к завтраку, потому что не видел в этом смысла. Наконец, телефон зазвенел. «Извини, не могу» Конечно, на что ещё рассчитывать? У Каминари много знакомых, не то что у Кацуки — всего два номера вбиты в книге абонентов. С недавнего времени появился третий, который он выпытал у Изуку. Потому что когда нужно было срочно сообщить Тодороки своё недовольство, оказалось, что Кацуки Бакуго находится во всех чёрных списках. Мда, надо было не вести себя так агрессивно в начале знакомства и не писать тысячи насмешек под чужими фотографиями, тогда не пришлось бы трясти Мидорию, чтобы получить заветную цепочку цифр. Чтобы развеяться — нужно сменить обстановку; это вроде известное лекарство, которое обычно пропагандируют путешественники или активные люди, привыкшие не сидеть на одном месте. Бакуго думал, что это поможет, поэтому принял решение, что пора бы выйти на улицу, а не лежать на кровати до самого вечера. Он уже не помнил, в какой момент его начали пугать лестницы. Такие крутые, с высокими ступеньками и изящными перилами или обычные, обитые плиткой, которые находились в академии. Знал только, что это случилось недавно, а на той неделе его страх упасть оправдался. Нога соскользнула с конца ступеньки и он пролетел вниз, но чудом сумел зацепиться за гнутый чёрный прут и не покатиться кубарем до первого этажа. Интересно, он бы сразу умер или остался инвалидом, если бы всё случилось немного по-другому. Сейчас та самая лестница на первый этаж, по которой он мог пройти даже с закрытыми глазами, навевала дурные мысли. Миновав её, он выдохнул, понимая, что детский страх позади. — Вот увидишь, — Мидория поднял палец вверх. — Самый что ни на есть научный доклад, я два дня делал. — Хорошо, уже морально готов, — Шото смеялся, но быстро затих, переводя взгляд. Они шли навстречу, им было весело. Хорошая картина, но не для Бакуго. Уныние питалось завистью, которая внезапно проснулась и открыла свои хищные глаза. Голова всё так же трещала и единственное, что могло сейчас спасти — это время, проведенное с Тодороки, его потрёпанный вид говорил сам за себя: «Плохо, но лучше будет хуже, чем идти первому». — Э, Шото, — они почти уже поднялись на второй этаж, когда Бакуго окликнул его. — Подойди. — Чего? — он даже не думал сдвинуться с места, лишь смотрел на Кацуки сверху, готовясь к очередной стычке. — Я и тут слышу. — Пошли на улицу? Хотелось сделать шаг навстречу и действительно пойти, но он остановился и повернулся на Изуку, который испуганно наблюдал за ситуацией, это не очень сильно читалось, но было заметно. К горлу подступала тошнота и снова едкий вкус крови, который уже был привычен. Это подгоняло идти на улицу, к избавлению от подобных страданий. Бакуго легко ударил рукой по перилам, вырывая из размышлений. — Не, я Изуку обещал помочь, — Шото отвернулся, ощущая, как в очередной раз стягивает горло. — Мы ещё утром договорились. — А мне ты помочь не хочешь? Я правильно понимаю? — его вроде не били арматурой по голове, но она разрывалась. Шото стоял, не поднимался ни на одну ступеньку и не опускался, застыв на нейтральной полосе. Сейчас нужно было обдумывать каждый шаг, чтобы не оступиться на линии жизни. — Что этот сопляк сам не справится? Мидория отвернулся, не показывая того, что слова действительно задели, Тодороки это чувствовал. Его нога уже была занесена, чтобы ступить вниз, но вернулась на место. Решение нужно было принимать как можно скорее, Бакуго уже начинал злиться, а Мидория с надеждой смотрел в разноцветные глаза, ожидая решения. Футболка Бакуго открывала метку, которая тоже начинала краснеть, но у него это происходило медленнее. Да блин, за него уже всё давно решено, нет смысла отрицать — его жизнь и не его вовсе. — Тодороки, пошли на улицу, — это было похоже на приказ, а не на дружеское приглашение, которое звучало несколько минут назад. У этого была причина, шрам начинал щипать, словно на него сыпали соль. Шото виновато повернулся к Изуку, дёрнул плечами и сделал шаг вниз. — Извини, я позже послушаю, вечером. Ты не против? — Нет, — Мидория уже уходил, медленно, но верно ступал прочь от лестницы. Тодороки хотел было ещё раз попросить прощение, чтобы наверняка убедиться, что на него не будет затаена обида. Всё же Изуку был его лучшим другом. Его со всей силы дёрнули вперёд и подтолкнули в спину, ускоряя тем самым шаг. — Давай, до лавки в парке, — Бакуго успокоился. Его выражение лица наполняли лишь полное ликование, восторг и торжество. Он всё-таки урвал ту самую игрушку, хотя она ему и не нужна, непередаваемое чувство победы, как и в далёком детстве. Скрыть это не удавалось, Кацуки торжествующе скалился, приятным дополнением был тот факт, что боль в голове начала затухать. Эту игрушку он не сломает, по крайней мере не сейчас и не здесь. Шото неспешно переставлял ноги, всё ещё неуверенный в правильности своего решения, он повернулся назад, но весь вид заслонял непривычно довольный Бакуго, который в коем-то веке не орал, а выглядел вполне дружелюбно. Это пугало, в такой обстановке они ещё не общались. Шото прибавил ходу, размышляя над тем, как же с Кацуки вообще кто-то дружит, как это происходит? Киришима постоянно терпит унижения и насмешки или нет? А может они привыкли, не против подобного — оставалось только гадать. — Мы надолго? — Как пойдет, где-то час, — солнце слепило, было довольно тепло. — Надо тебя узнать получше, мне внезапно захотелось. Шото не понимал что происходит, не был готов к такому повороту событий. Внутри всё сжималось от отступающей боли, а также от подозрений и настороженности. Что-то тут было нечисто, но вот это было загадкой. — С чего бы вдруг? — С того, что ты моя родственная душа. Ладно, всё-таки в одной из всех страшных теорий насчёт будущего, Шото допускал такое развитие событий, но оно было настолько ироничным и фантастическим, что серьёзно не рассматривалось. Тем более, Бакуго сам пошёл на это, пригласил хотя бы на улицу. Бежать и спасаться бессмысленно, можно было расслабиться и просто поддержать недолгое общение, от которого всем должно стать легче. Мимо них пробежал удивлённый Иида, выворачивая голову и провожая взглядом. Он даже ничего не сказал, только нахмурился и исчез за дверями в общежитие. Пришлось сесть на ближнюю лавку. Они сидели молча, не зная с чего начать диалог, ведь это вроде как знакомство (?). Шото всегда думал, что нельзя сказать «Я знаю человека» опираясь на тот факт, что известно одно имя, но с Бакуго это негласное правило не работало. Он был уверен, что знает его как свои пять пальцев, потому что Кацуки всегда был недоволен, грубил, не отличался особыми положительными качествами — за три года он не продемонстрировал большего, а, значит, не был на это способен. Кацуки, в свою очередь, то же мог сказать и про Шото — холодный, отстраненный, гордый и знающий себе цену. Часто спокойный, даже в самых непривычных ситуациях — это выводило из себя. Мог рушиться мир, а половинчатый опирался только на свои внутренние чувства, но держал их под контролем. Это его сильная сторона, которая для Бакуго была как тёмный лес в плане понимания. Как же так, не идти на поводу у желаний и чувств? — Ну, может ты что-то спросишь? — Шото повернулся, откидывая чёлку с глаз. — Я не знаю что, — нужно было говорить начистоту. — Может ты? — Сложно, — на губах проскочила улыбка. — Что ты думаешь обо мне? — Ты хочешь спровоцировать скандал? — Бакуго удивился. Ведь когда откровенно говоришь человеку все свои мысли, то он обижается, начинает оспаривать, несмотря на то, что сам попросил. Сейчас хотелось максимально избежать ругани, которая сидела в горле, даже у него. — Нет, ты говори, а я буду с чем-то соглашаться. Так будет легче, надеюсь. Всё равно идея Бакуго не нравилась, она была какой-то странной, он никогда ещё так не пытался разговаривать со знакомыми людьми. Прокрутив в голове несколько вариантов для вопроса, он всё же остановился на фразе Изуку из вчерашнего диалога, что состоялся утром. Хотелось проверить, правду ли вчера наговорил ему Мидория, который снимает свои розовые очки только по особым случаям. — Что ты думаешь о дружбе? — заходить Кацуки начал издалека, чтобы осторожно прощупать дозволенные темы для вопросов. — Ха, — Шото смотрел на кроны деревьев, что колыхал лёгкий ветер. — Знаешь, эта тема спорная. Я рад, что у меня друзья есть, но они чересчур волнуются за меня. Думаю, что им в тягость, но они не сознаются как ты. Лучше, чтобы они были, но выживать самому. Я понятно объяснил? — Такое себе, — Бакуго покрутил рукой. — Это надо попытаться понять, — голова совсем прошла, остался только противный звон в ушах. — А ты? — Не знаю, я мало кому доверяю и не с каждым общаюсь. — Я заметил, — Шото снова улыбнулся, но попытался это скрыть. — Мне Изуку сказал, что ты «жертвуешь собой для того, чтобы друзья были счастливы», — Бакуго всматривался в бледное лицо, которое изменилось в одно мгновение. — Не думаю, что это так. Скорее я делаю это неосознанно, — Тодороки нахмурился. — Ты с Мидорией разговариваешь? — Исключительно для того, чтобы узнать необходимое. — Я — необходимое? — он засмеялся, прикусывая губу. Бакуго вытянулся, не понимая суть вопроса, но она быстро дошла. — Блять, нет, ты искажаешь сказанное, — становилось уже веселее, уныние отступало. Тодороки ещё много чего хотел спросить, но пока решил остановиться на примитивных вопросах, которые затрагивали планы на учебу, будущее, геройскую профессию. Они были нейтральными, о таком говорил каждый, кто стоял на перемене в учебном заведении, мечтал о ближайшем будущем, строил какие-то грёзы по поводу грядущих дней. Всё это звучало наигранно, неправдоподобно, ведь каждый хотел показаться лучше, чем является на самом деле. Многие девушки говорили о том, что мечтают о любви, семье, хорошей карьере, некоторые мальчики тоже присоединялись к ним и вторили практически всему. Бакуго же сразу разбил этот образ. — А о чём думать? Я вот собирался уехать в глушь и радоваться жизни, — он тоскливо посмотрел в сторону выхода, где появилась красная голова. — А тут ты со своими метками, как снег в Африке. Разве в этой жизни можно строить такие масштабные планы? — Почему нет? — Шото не понимал. Он всегда думал, что залог успешного и хорошего труда — это, во-первых, чётко поставленная цель, во-вторых, грамотно распределённые силы и время, в-третьих, планы на будущее, которые будут мотивировать что-то делать. Тодороки уже сбился со счёта, забывая в который раз уже не понимает свою «родственную» душу. — Смотри, простой пример, — пришлось повернуть голову, ведь Бакуго показывал рукой на ворота, которые открывались Киришимой. — Я сказал тебе, что мы посидим тут час, а вот пришел Эйджиро, который явно не в настроении. Мы тут всего сорок минут, заметь. Сейчас он дойдет до нас и придётся беседу отложить до лучших времён. Даже план на ближайшее время не сработал. — И правда, — Шото обдумывал сказанное. Всё давило на то, чтобы согласиться с чужой точкой зрения. Киришима упал рядом с ним на лавочку, подкидывая сумку с книжками ногой. Куда он ходил — было непонятно, но, видимо, это его расстроило. Эйджиро пару раз хотел начать орать, смотрел на Тодороки и сдерживал себя, просто кивал головой. Казалось, что Бакуго понимает его без слов и тихо аплодирует, даже не услышав рассказ. — Ну это пиздец, — Киришима заговорил, но всё так же косился на Двумордого, не желая просвещать того в свою тайну. — Ладно, Шото, пока, — Бакуго снова толкнул его в спину, прогоняя с лавочки. Тодороки хотел было возмутиться, но вспомнил, что надо идти к Изуку и слушать доклад, ведь обещание никто с него не снимал. Может, поздно, но он всё равно придёт и будет даже сам читать этот доклад, лишь бы загладить эту вину перед Мидорией. Если бы не метка, то он бы никогда не нарушил данное слово. Но получается всё так прискорбно.***
Изуку всегда знал, что мир несправедлив. Это он понял ещё тогда, когда у него не проявилась долгожданная причуда, обошла его стороной и появилась у кого-то иного. Да, это был удар по детскому сознанию, которое отчаянно верило в сказки, в мультфильмы и яркие комиксы, что на протяжении долгого времени заменяли ему общение с друзьями. Яркие картинки учили его никогда не сдаваться, бороться с неприятностями и самое главное, что он вынес с аляпистых страниц, — нельзя быть счастливым в одиночестве, которое словно паразит разъедает сознание. С тех пор у него было две цели. Одна — найти тех людей, которые его понимают и хотят дружить, вторая — во что бы то ни стало тренироваться, своим упорством сломать такую преграду как «невозможно». Сразу две мечты сбылись в один год, словно судьба заметила его горькие детские слёзы, которые он проливал каждый вечер, когда на экране телевизора начинали крутить интервью с героями. Да, небеса услышали, волей случая у него появился квирк, а вместе с ним и друзья. Урарака — весёлая и добрая, сильная духом и верой в хорошее. Они познакомились на вступительных экзаменах — это он помнил словно вчера. Найти общий язык оказалось не трудно, девушка много улыбалась, шутила и не замечала небольшой неуверенности в Мидории. Через какое-то время он уже мог без колебаний гордо заявить — Очако его друг, самый настоящий, самый первый. До этого он, конечно, общался с другими, но они часто говорили: «Такой слабак, да ещё и примерный, с тобой не интересно». Урарака же громко кричала, что это не беда, они обязательно будут много тренироваться и станут самыми сильными. Потом, через какое-то время, удалось найти общий язык с классом. Тсую, Мина, Иида — они были хорошими, просто хорошими, могли помочь и выслушать, объяснить, если что-то было непонятно. Большего и не надо, только человеческого понимания и немного общих тем, чтобы поддержать разговор во время перемен. От этого на душе играла лёгкость, осознание полного счастья, которое перерастало в благородные поступки и в желание учиться. Тодороки Шото появился в его жизни очень странно, не так, как остальные. Эти соревнования, когда случилось очень странное — Шото использовал огонь, затем череда странных диалогов, которые ничем не заканчивались, а затем, внезапно, они сели за одну парту и говорили так, словно знали друг друга всю жизнь. Мидория наблюдал за каждым его действием, постоянно анализировал чужие поступки, которые никогда не были случайными. Тодороки думал над каждым действием, над его последствием и тем, как всё повлияет на окружение, на остальных. Изуку невероятно ценил подобное качество в людях, ведь в комиксах они всегда были приписаны положительным героям, настоящим идеалам. Шото помогал одним своим присутствием, единичным взглядом. Однажды он сказал, что нельзя быть кем-то другим, нужно быть в первую очередь собой. Нельзя, чтобы общество диктовало тебе какую-то роль, необходимую для толпы, нужно принимать решения самому. Эти слова врезались в сознание, а через некоторое время и другие. «Какая разница, что они думают?» — Шото в тот момент даже оторвался от учебника. — «Главное, что ты — мой друг, мне нравится общаться с тобой». В это мгновение Изуку пообещал себе, что больше никогда не обратит внимание на чужие насмешки и оскорбления, ведь кто это такие, те, кто пытаются унизить? Неважно, важно только то, что думают родные и близкие. Мидория не сразу понял, почему сердце бьётся так нелепо, так странно, словно он бежал без остановки всю ночь. Оно хотело выпрыгнуть, иногда замирало в предвкушении чего-то особенного, когда Шото был близко. В одночасье пришло осознание. Он влюблен, так странно и так неестественно, что от одной мысли корежило. Влюблен во всё, что связано с другим человеком: в каждый предмет, что окружал Тодороки, в рассудительный взгляд и непоколебимую спокойность, в разноцветные глаза, в красный шрам, который был как украшение, в разные силы, которые собирались в едино и дополняли друг друга, в монотонную речь и редкую улыбку. Полюбил за то, что научился принимать себя таким, какой есть, быть внимательным к мелочам и другим людям, не переживать по пустякам. Просто полюбил. Уже два месяца эта мысль вертелась в голове, с каждым днём подобную правду скрывать было всё тяжелее и тяжелее. Хотелось как раньше: прийти на порог к Тодороки, махнуть рукой и упасть на кровать, смотря в потолок, говорить обо всем, что лежит грузом на душе — рассказать о чувствах, что губят. А Шото, как всегда, восседая в кресле у окна, подумал бы обо всём на свете, вынося вердикт, как решить эту внезапную проблему. Да вот только духу и смелости не хватало, а когда всё-таки Изуку смог собраться с духом, то узнал — Шото Тодороки — феномен современного мира, внезапно стал им. Пробудилась злосчастная метка, что связывает чужие жизни, приводит к вечному счастью. Всё указывало на то, что между родственными душами появляется любовная связь. Соулмейты и без любви? Бред, не может быть, ведь это… Это должно быть лучше всех грёз, а в некоторых книгах писали, что интимная близость и вовсе решает пару рассудка. И вот, выяснилось, что второй счастливчик — Бакуго. Изуку ещё долго отгинал свой воротник, закатывал рукава, пытаясь найти метку, он был уверен — ошибка, не может быть, чтобы родственной душой Шото оказался Бакуго. Но, видимо, судьба, что однажды помогла обрести супергеройскую силу, безжалостно требовала вернуть долг и забрала то, что было необходимо. И вот, надежда, самая настоящая — Каминари говорит о том, что метки ничего не значат, и говорит так уверенно, словно знает об этом всё. В россказни верит даже Яойрозу, что живёт одной мыслью, почему бы не поверить Мидории, тем более сознание требует. Сейчас было плохо, просто очень-очень. Изуку не помнил, как дошел до двери, но радовался, что никого не встретил, иначе бы вопросов было много. На глазах предательски блестели слёзы, а голос Тодороки стоял в ушах звоном. Бакуго оказался лучше, по крайней мере Мидория так думал. В который раз повторяется одна и та же картина? Кацуки забирал игрушки, отнимал какие-то вещи, но сейчас было абсолютно другое — предметы не могли выбрать, с кем идти, а Шото мог и совершил шаг осознанно. Всё-таки, люди выбирают не по душе, а по каким-то другим критериям, которые Изуку не понимал. Сколько лет жил, а всё напрасно, не знает ничего. Он поднял голову с рук, когда услышал за дверью шаги и даже попытался протереть красные глаза, но звук замолк, ручку отпустили, и пронзительно зазвонил телефон. Теперь уже в коридоре уходили. Пришлось закрыть дверь на замок и лечь спать, потому что стены и время лечит, а в ночи много минут.***
Признаться, ему ещё не было так интересно смотреть за смертными людьми. Такого давно уже не было, да и жизнь текла так стремительно, как продуманный сюжет. В чёрном блокноте, рядом с небрежным портретом Бакуго появилась ещё одна запись. «Уныние» Рядом изящно нарисовалась двойка, небольшая стрелка шла к единице. Использовать уныние, чтобы питать зависть и наоборот — высшая степень интереса, не у каждого подобное может проявиться.