Стигма дьявола

Она разложила карты на траве, потом быстро смахнула их в сторону и принялась копать землю, обнюхивая почву. — Что ты там роешь? — парень удивлённо встал с места, осторожно оглянулся на друзей. — Тут что-то не так, я чувствую, — ногти снова разгребали грязь. — А ну встань! — он дёрнул её за плечо. От внезапности Маргарита упала на спину, поджимая ноги. Её глаза бегали из стороны в сторону. Рядом с парнем появились ещё двое и аккуратная девушка, с выведенным контуром губ и идеальными стрелками. Она носила белое платье, такое, как первый снег. — Тебе какая разница? — она поднялась с земли, цепляя за собой горсть травы и почвы. — Всё равно своей кровью через пять лет захлебнешься. — Что ты сказала? — её одноклассница сильнее прижалась к парню. — Ничего, — земля полетела в платье, оставляя большой осадок пыли на подоле. Марго развернулась, подхватила колоду карт, и пустилась со всех ног по нечастому лесу, перепрыгивая кочки. За ней неслись остальные, сбоку показался рой мух, но всё равно не смог догнать. Пару раз пришлось проскользнуть под корягой, потом пригнуться около огромных веток, а затем она выбежала на небольшую тренировочную поляну. На лавке, которая находилась на другом конце площадки, сидели двое. Думать долго не пришлось, девушка выставила вперёд левую ногу, падая на землю. — Помогите! Они меня убьют сейчас! — ползти по траве было противно, сзади уже слышались шаги и недовольный крик. — Вот она, — её схватили за воротник и подняли над собой, вглядываясь в глаза. — Отпустите! Не надо! — приходилось барахтать ногами, она раскусила губу, и по бледному подбородку потекла струя крови. От боли мгновенно навернулись слёзы. — Что происходит? Быстро прекратили! Как она и рассчитывала, один из тех, кто сидел на лавке, не смог противиться своему геройскому призванию. Под ногами наконец-то пропало воздушное пространство, она встала, сделала шаг назад и снова нервно начала перемешивать карты. — Мне Всемогущему рассказать? Что за травля? Бакуго поймал за руку Маргариту, которая падала, закатив глаза. По щекам всё так же не переставая текли слезы. — Она сама виновата! — парень ударил ногой в землю и приобнял девушку, что молча рассматривала своё грязное платье. — Не видно, — Бакуго начинал злиться. — Извините, — компания удалилась. Он сел рядом, осторожно опуская на землю хрупкое тело. Девушка поправила косы и прищурилась, осматривая спасителя. — Всё нормально? — Уже да, — карты снова закружились туда-сюда, совершая движения по орбите вокруг головы. — За что они так тебя? Женская рука вцепилась в воротник, но не очень сильно, ткань натянулась. Трясущиеся пальцы поймали другую карту, она приложила её к своему плечу и широко распахнула глаза, вдыхая полной грудью воздух. — Я тебя понимаю, очень хорошо понимаю! Одиночество и ссоры! Да, ты такой же, как я! Она усмехнулась и провела языком по кончикам зубов, как бы пробуя слова на вкус. Затем быстро начала искать что-то в карманах и оттуда выпали кости. Несколько кубиков покатились по её ногам, упали на траву, и две огромные красные точки загорелись непонятным светом. Маргарита подхватила кости и снова сунула к себе, растягивая губы. — Так значит два… — Что? — Два более-менее близких человека! — карманы снова оказались вывернуты наружу, а трясущиеся руки искали очередной атрибут. Бакуго отпрянул, сердито скалясь: что было на уме у спасенной никто не знал. Она нелепо встала на ноги и снова начала хромать, пытаясь спрятаться от солнечных лучей. Карты следовали за ней, словно маленькие утята за гусыней, а потом и вовсе собрались в одну кучу рядом с её рукой. Марго свистнула, потом надула щёки и стала смотреть в одну точку. — Спасибо, — она качнула ногой, рассекая туфлей воздух. — Не за что. — Помочь? — голос был хорошо знаком. Как не вовремя. Бакуго повернулся, замечая у себя за спиной Тодороки, который не комментировал ситуацию. Сколько он тут стоял — непонятно. Это начинало злить, в конце концов, почему от него не дождешься помощи, только взглядом сверлит и сверлит, а что делать не знает. Наконец, Маргарита убрала карты в небольшую сумку и снова вернулась к настоящему времени. Она грызла ноготь, рассматривая шрам Тодороки. Совершенно бестактно, так, как никто и никогда не смотрел. — Нельзя же так громко ходить! — Марго закинула ногу на ногу. — Тебя враг может услышать. — Ты его слышала? — Кацуки сам поднялся, отряхивая колени. — Я нет. — Пф, так ногами загребать будет — все злодеи слушать придут. Даже по траве грохочет сапогами. Кстати, ничего такие! — В смысле по траве? — Шото наконец-то заговорил, оскорбленный замечанием младшего поколения. — Это тут при чём? — Ха, ну знаешь, трава как ковер. По ковру ничего не слышно, не слышно скрипа пола, шарканье ступ, — она снова вскочила на ноги. — Слышно только по досчатому полу, по паркету. Знаешь, вот у Сталина ковра дома не было, он боялся, что не услышит того, кто придёт его убивать, предавая все принципы. Кацуки в смятении смотрел на девушку, что подобрала подол платья и, прихрамывая, пошла дальше, совершенно не оборачиваясь и не откликаясь. Она же только что бежала через весь лес и совершенно не была похожа на инвалида. Минут десять назад он, не раздумывая, вскочил с лавочки, чтобы помочь этому человеку, который так отчаянно цеплялся за траву и землю, пытаясь убежать от других. Девушка буквально вгрызалась в шанс уйти не пострадавшей, на глазах блестели слёзы, у него даже сердце от испуга за неё сжалось, а такое бывало довольно редко. — Блин, Бакуго, — Шото снова сел на лавку, всё ещё провожая взглядом ребёнка. — Ты так быстро сориентировался что надо делать. Я так не смог, вообще не ожидал такого поворота. Признаться, Тодороки не сразу понял, что происходит. Он успел только осознать, что Кацуки уже там, где проблема. Ни капли не грубый, а в глазах самое настоящее волнение и понимание, от увиденного было странное ощущение. Бакуго мог быть добрым, мог прийти на помощь и быть рядом, если это необходимо. Он помог девушке сесть, поймал её, ни разу не накричал и даже сейчас всё ещё находился в подобном состоянии, осматривая свои руки, которые тоже были в земле. Это поведение казалось непривычным, он редко давал волю своим эмоциям и теперь не мог собрать их и закрыть на долгое время. Внутри постоянно крутились воспоминания, из-за этого не получалось обращать внимание на реальность и действительность. Проскочила мысль, что эту минутную слабость может видеть Тодороки, но потом тревожность по данному поводу сменило равнодушие. Пусть, неважно, перед глазами всё ещё крутился образ девочки и её слова о том, что они похожи. — Всё хорошо? — Шото едва толкнул его в плечо, пытаясь обратить на себя внимание. — Нет, — он всё же повернулся, встречаясь с встревоженными глазами. Так странно, так нетипично, но отвести взгляд не получалось, внутри было так пусто, а этот самый взгляд заполнял пустоту, разогревая внутри самые потаённые уголки души. Он сел рядом, отмахиваясь от воспоминаний. Такое бывало редко, почти никогда, хотелось вернуться в то время, когда люди ещё не загнали его в угол и не приходилось всем подряд грубить, уже не разбираясь кто друг, а кто враг. И всё изменить. — Она что-то сказала? Мне вчера тоже какой-то бред выдала, не обращай внимание, — Шото невозмутимо смотрел на небо и тучи, что собирались в одно большое синее месиво. — Нет, ты не поймёшь, — он отмахнулся от Тодороки, медленно приходя в себя. — Почему ты так думаешь? Я могу просто выслушать. Тодороки первый раз видел его таким. Задумчивым и грустным, непохожим на обычного Бакуго, каким-то разбитым и потрясённым. Да что уж там, он даже разговаривал без лишних слов, выдавая каждое слово через силу. — Нет, — Бакуго снова опустил глаза, прикрывая их. — Почему? Мы вроде как друзья, родственные души? — играл не только интерес, но и внутри начинала стыть кровь в жилах. Он незаметно провёл языком по руке, замечая оставшуюся кровь на коже. В подобные моменты Шото думал, что Дьявол видит абсолютно всё, любой их повод сблизиться, и устраивает эти невыносимые боли, чтобы пути обратно не было. Да куда он денется? Он уже и так раб, шут и всё прочее, что имеет к этому отношения. — Ты будешь смеяться, наверное. Бакуго никогда не слышал, чтобы его называли другом, уверял себя, что и не хотел подобного вовсе, но сейчас ситуация показала обратное. При произношении этих четырех букв сердце практически остановилось, замерло, отдышалось и снова взяло разгон. Так хотелось кому-то хоть когда-то рассказать о детстве, о самой больной проблеме, которая сделала его таким, какой он есть. Она глодала изнутри, о подобном даже мать не догадывалась, ведь Бакуго говорил ей, что в школе всё просто отлично. Ну и ничего, что друзей он домой не водит — учится, старается, хватает каждые правила на лету и много читает. Некогда гулять и играть. На самом деле, только потом он осознал, что быть с головой в учёбе — это было намного полезнее, чем перекидывать друг другу записки на уроках. Но это было в тот момент, когда он поступил в академию, и жизнь хоть немного поменялась. — Не, ошибаешься, — Шото кивнул и сел удобнее, чтобы дышать было легче. — Знаешь, — Бакуго говорил неуверенно, словно шёл по очень скользкой тропе. — Дети по одному — это довольно милые существа, дружелюбные, весёлые, но стоит им собраться в группу — они становятся такими жестокими и непоколебимыми, что не каждый взрослый способен с ними соревноваться. Кацуки снова вспоминал то, как грустно было сидеть одному за партой, стоять на переменах или идти домой, когда кругом так много веселья и смеха. Вот она — толпа народу, которая находится в постоянном движении и общении, кругом так весело и интересно, а ты как призрак. Такой фантом, который никто не замечает и даже не хочет, как пустое место, как белое на белом, а чёрное на чёрном. «Всем и без тебя хорошо, зазнайка!» Да, первые дни в школе дались тяжело. Всегда, когда он ходил гулять во дворе, вокруг него кипела жизнь. Соседские дети играли только с ним, постоянно потакали его желаниям и капризам, потому что он был старше. Возраст и рост решали абсолютно всё, во всех спорах. Когда же он пришел в первый класс, то быстро понял, что из-за этих качеств выиграть не удастся, они все родились в один год. Тогда и началась эта история длиною во всю школьную жизнь. Он привык получать всё, что хочет, привык, что с ним никто никогда не спорил, и он просто так может заявиться к кому-нибудь за парту, отобрать вещь или взять её без спроса. Да, но не привыкли к этому другие. — Меня не любили в классе, все травили и постоянно унижали, — он сжал кулак, говорить было так трудно, да и не верилось, что он рассказывает это хоть кому-то. Он не нашел друзей на первой неделе, на второй. Пока все делали какие-то неловкие детские комплименты друг другу или обсуждали любимый журнал, он носил на голове невидимую корону, которая совершенно не жала и не давила. Некоторые компании сформировались так быстро и нашли общий язык, что уже были горой друг за друга. Бакуго даже не заметил, как со своими закидонами остался один. — Не удалось ни с кем подружиться, а, когда все уже общались, им стало скучно. Дети часто ищут мишень для насмешек или травли, так что мешает всё это обрушить на того, кто один? — Бакуго, — Шото не ожидал услышать подобное, перехватывало дух от жалости. — Молчи, мне уже всё равно, — он ударил по руке, что Шото на автомате протянул к чужому плечу. — Мне вообще всё равно на любые слова, да даже на мысли обо мне. Меня волнует только то, что я сам о себе думаю. Тодороки молчал, сказать было нечего. Он никогда не думал, что Бакуго стал таким не просто так, а из-за давления общества или каких-то жизненных обстоятельств. Просто грубит всем, потому что не знает о том, что такое хорошее отношение, взаимовыручка, помощь, дружба. Знает только стёб и грубость, оскорбления и то, как начинать ссоры на пустом месте, лишь бы ударить кого-то больнее, чем били в детстве тебя. Это было, на самом деле, очень страшно. Бакуго сам понял, что был звеном этой безжалостной цепочки, когда травил Мидорию с остальными, но было уже поздно раскаиваться. В его голове появилась одна очень простая мысль — либо унижаешь ты, либо тебя. Другого в его жизни просто не существовало, а потом уже и он как бы не стал на подобное способен. — Забудь, — он очухался, стал приходить в себя. — Как её зовут, ты же вчера говоришь, видел её? — Маргарита, — Шото не мог уже по старому смотреть на Бакуго.

***

— Вот объясните, сколько можно валять дурака? — Всемогущий стоял перед линейкой учеников, отчитывая за безделье. — Тренировка — это тренировка, а не какие-то игры. Вы вообще осознаёте, что из вас герои будущие делаются тут? Все смотрели в пол, старались не поднимать глаз и не совершать каких-то лишних движений. Это продолжалось уже десять минут, Шото до сих пор не понял, почему он и Минору обязательно должны тут присутствовать. — Да, Тодороки? — А? — он был невнимательный, особенно после случившегося утром. — Говорю, что это поколение уже не осознает ответственности, которая лежит на их плечах. Вот вы не такие были, — Всемогущий снова пошел вдоль строя. — Да, точно, — Тодороки закатил глаза. На самом деле это говорили и им, когда на первом курсе кто-то тоже особо не стремился выкладываться на полную. Кажется, что подобную речь каждый учитель просто обязан вдолбить новым ученикам, но она не производит должного впечатления. Нужны методы куда проще, например, учить, мотивировать не с помощью угнетения и сравнения, а поощряя каждый удачный шаг. — Тодороки, — Минору пихнул его в руку. — Что? — А что ты так с Бакуго хорошо общаешься? — Минета даже поджал под себя ноги. — Не вижу причин отвечать. — Вы что, теперь любите друг друга, да? Соулмейты что ли? — он протянул небольшую конфету и положил её перед ним. — Как в кино. Шото выдохнул, шёл третий месяц, какие вопросы про родственные души, ну серьёзно? Уже никому не интересно, все устали. — Лучше, — он ухмыльнулся. — Как в драматическом романе. — Правда? — глаза Минору округлились и были переполнены непониманием. — Нет, конечно, а тебе не всё равно? Я тебя каким местом касаюсь, чтобы волновать? — Так, Тодороки, — Всемогущий вернулся в начало строя. — Хватит уже говорить, нужно делом заняться. Следи за их тренировкой — сам тоже не забывай, через час доложить обязательно! — Понял, — он встал со стула и поправил костюм. Честно, эта синяя обычная тряпка ему уже надоела, раньше хотелось как проще, теперь же вкусы немного менялись. Хотелось и не сложно, и удобно, но ничего не сделать, уже поздно. — Ты такой грубый стал, Бакуго номер два просто! — Минору развернулся и пошёл в сторону своего дома. Шото недовольно закрыл глаза, стараясь не отвечать ничего. Сейчас самым плохим вариантом будет ссора, как ни крути. К тому же, поспорить с высказыванием оказалось очень трудно, ведь Минору уже не первый, кто говорит подобное. Он коснулся метки, ощущая гон крови там, где были рубцы, неужели?