Стигма дьявола

Он слышал неуверенные шаги за спиной и слегка улыбался, понимая, что близится что-то очень интересное. Вообще, по расчётам Бакуго, Мидория должен был остаться около Тодороки и так же жалостливо лепетать, как это происходило обычно, но нет. Сегодня, видимо, было что-то особенное, раз Изуку навязчиво следовал уже через добрую половину лагеря и никак не решался начать разговор. Кацуки не думал об этом, точнее думал, но совсем немного. Все мысли сейчас были заняты иным. Он отчаянно хотел владеть другим человеком, знать, о чём Шото думает, что хочет, какие у него цели и мечты, а самое главное — какое прошлое скрывается за этим непробиваемым спокойствием. За его жизнь это было впервые, ну, то есть, интересоваться судьбой какого-то знакомого, потому что она вдруг стала не совсем безразлична. Если бы Бакуго сейчас кто-нибудь предложил несметные богатства, то это бы не удовлетворило всю корысть и алчность, что внутри начинали разрастаться, словно злокачественная опухоль. К тому же, Тодороки вроде был сам не против общения, а это вызывало гордость. Почему же, задумайтесь вы? А Бакуго не знал ответа, просто чувствовал своё превосходство, хотя бы над писклявым Изуку. — Каччан, — стоило только подумать о нём, как тут же позвали. Кацуки нехотя развернулся, осматривая с презрением однокурсника, заостряя внимание на красных щеках. Да, видимо, диалог обещал быть действительно не скучным, потому что Деку редко теперь начинает разговор сам. — Ну, только быстро и не скули, — он перемялся с ноги на ногу. — Ты куда-то идёшь? Пошли вдвоём. Они продолжили путь, Бакуго искоса наблюдал за Мидорией, который хрустел пальцами и всё никак не мог собраться с мыслями, чтобы говорить. Это начинало раздражать, да и как бы это особый пункт в их отношениях — беситься с любой мелочи. — Ты либо говори, либо иди нахуй, — Кацуки не выдержал и закатил глаза. — А, да, конечно, — Изуку остановился и зажмурился. — Мне кажется, что ты на Тодороки плохо влияешь. — Чего, — Бакуго даже вывернулся, услышав подобное. — Это каким образом, скажи мне? — Ну, не знаю, он какой-то отстранённый, грубый, постоянно усталый, — Мидория открыл глаза. — Просто пойми, он не виноват, что вы родственные души, не надо на него давить этим. В конце концов, если тебе не к кому цепляться, то можешь приставать ко мне, я выдержу. Отстань от него. Кацуки сначала хотел было засмеяться, но потом уставился на горизонт, понимая сказанное. Дурацкий, глупый Деку, который дальше своих розовых очков совершенно ничего не видит и даже не пытается. — Хм, ну ладно, а ты его спросил? Он за мной носиться перестанет? А то я ночью только и делаю, что от стука в двери просыпаюсь. Заявляется ко мне, умирает прям на руках. Говорит, Бакуго, жить без тебя не могу! Мидория побелел, затем нервно сглотнул и поднял глаза. Ха, он попадался на закинутую удочку, так просто и легко, что даже стараться особо не нужно было. Бакуго подавил желание оскалиться, продолжая наблюдать за ситуацией, что разворачивалась прямо перед ним. — Слушай, Каччан, хорошая попытка, правда, но ты врёшь. — С хера ли мне тебе врать, а? Ты говоришь мне отстать, но не я пристаю.  — Шото не мог, — Изуку удивлялся всё так же, как в далёком детстве. Когда он вырастет Кацуки не понимал, от этого накатывала очередная волна злости. — Нет. — Всё твой Тодороки мог! При слове «твой» Мидория вздрогнул, зрачки расширились. Он отвернулся, хватая губами вечерний воздух. Внутри свёртывания ком некой ревности. Да, он не верил в слова Бакуго, практически никогда не верил и не хотел, но сейчас они казались настоящими и неподдельными. — И приходить ко мне посреди ночи, и сидеть на кресле несколько дней, ожидая, когда я проснусь, а затем под руки поставляться, как кошка бездомная. А, ещё знаешь что? — Бакуго несло, он входил в какое-то безумие, перечисляя этот список. — Он повис на мне вчера, я даже опомниться не успел. Поцеловал, представляет твой непорочный мозг, да? Прям по-настоящему! — Хватит! Перестань! — Изуку приложил ладони к ушам, чтобы больше этого не слышать. — Ты врёшь! Ты… так быть не может! — Ой, а что глаза на мокром месте? Бакуго придвинулся ближе, наблюдая за тем, как белок оплетается красными капиллярами. Зелёные глаза мутнеют, наполняясь солёными слезами обиды и боли. Это доставляло удовольствие, вызывало чувство ностальгии по ушедшему времени, когда они собирались все во дворе. Наверное, это не очень правильно — радоваться чужому отчаянию, но по другому он просто не мог. Его не научили. — Замолчи, Каччан, — Изуку старался изо всех сил держать слёзы в себе, но получалось плохо. Он так долго держал эту драму внутри, что уже потерял счёт дням, начал считать упрёки Урараки и её поучения. Внутри была уверенность, что сегодня мир станет намного лучше, а на щеках, возможно, останутся следы от поцелуев, таких желанных и нужных, чтобы чувствовать себя живым. Как жаль, что со слов Бакуго, эти самые прикосновения не принадлежали ему. Кацуки наблюдал за тем, как привычное и наивное лицо изменяется, грубеют черты лица и Деку стискивает зубы изо всех сил, поднимая глаза полные ненависти. Вообще, Бакуго думал, что Изуку даже не знает этого слова, да и чувства тоже, но нет, оказалось всё не так. Из миллиона эмоций Бакуго мог узнать этот гнев и злость, которые были ему такими родными. — О, какая жалость, да неужели? — он засмеялся, понимая как больно смог надавить. — Ты что, его любишь? Серьёзно? Этот пазл он собирал достаточно длительно для такой простой истины. Бакуго долго следил за Мидорией, пытался понять, почему тот внезапно сияет от счастья в коридорах академии или почему он так внимателен к Шото. Ловит практически каждый его взгляд, каждое слово, постоянно норовит быть ближе или невзначай прикоснуться. Теперь же всё встало на свои места, да и при таких удачных обстоятельствах. — И молчишь, да? Боишься сказать? Получить отказ? Мидория хотел провалиться сквозь землю, Бакуго тянул каждый вопрос, как бы пробуя слова на вкус. Торжествующий смех заседал в голове, к горлу подступала горечь поражения. Он мог противостоять ударам, каким-то причудам, но никогда не мог дать отпор психологическому давлению, которым Каччан так умело пользовался. — Ты его не получишь, знаешь почему? — Бакуго был совсем близко, шепча на ухо. — Потому что ты жалкий неудачник, помнишь? На улице раздался треск. Кацуки отчаянно взвизгнул от неожиданности и внезапной боли, схватился за щеку. Это была ошибка, которую Изуку не сразу осознал, он смотрел на свою трясущуюся руку. — Каччан, извини, прости, я не хотел, честно. У него перехватило дух оттого, что глупый Деку смог дать отпор. Бакуго был не готов к такому, внутри словно произошел взрыв. Он рванул вперёд, вцепляясь в воротник Изуку, отрывая того от земли. — Ах ты сволочь. — Отпусти! Они упали на траву, Изуку чувствовал, как земля прогибается под его лопатками. Красные глаза Бакуго смотрели в разные стороны, он всё же пытался контролировать ситуацию, но получалось плохо. — Я тебя сейчас убью! — Как и Сюин? — это вызвало минутное замешательство. За это время Изуку смог освободиться и вскочить на ноги, но его перехватили за щиколотку. На этот раз пришлось падать на землю лицом, впечатываясь локтями. Он отчаянно попытался уползти вперёд, но Бакуго держал его за ногу. Мидория не хотел использовать причуду, только не на знакомых людях и не сейчас, когда кругом уже собираются некоторые зеваки. Он попытался перевернуться и закрылся руками, уворачиваясь от удара кулаком. В первый раз он участвовал в драке за пределами тренировочного поля, да ещё и со знакомым, в отличие от Бакуго. Изуку всё ещё помнил, как Кацуки и Тодороки сцепились в начале второго курса из-за какой-то фигни. После этого пришлось потом месяц зализывать ожоги и обходить друг друга по огромной дуге. Мысли о Шото снова вывели из строя и теперь Бакуго подминал Изуку под себя. — Не как Сюин, как тебя, — рука с нарастающим взрывом промелькнула в воздухе. Пришлось всё же активировать причуду и вывернуться из этой ситуации. Он проскользнул на своих ногах по газону, оставляя рытые следы от ботинок. — Я не хотел, честно, успокойся! Сзади послышался крик, можно было выдохнуть. Вот он какой — герой номер один! Всегда является в нужную минуту, когда необходим людям. Изуку сначала обрадовался, но потом понял, что сам является виновником этой потасовки, внутри стало как-то не по себе, а что подумает Всемогущий. — Разошлись живо! Вы какой пример молодым героям подаёте? — Он первый начал, он меня ударил! — Бакуго тяжело дышал всё ещё потирая ушибленную щеку. — Сделайте ему выговор! Оставьте его после занятий как меня! Всемогущий посмотрел на Изуку, тот легонько кивнул, давая понять, что не без его участия совершились эти события. — Юный Мидория, иди, потом поговорим. Бакуго, ко мне в кабинет, живо! — Конечно, Бакуго, а кто же ещё?! — он ударил кулаком в землю. — Неужели ваш драгоценный Мидория, с которого вы пылинки сдуваете? Слышишь? — он повернулся к Изуку, который молча наблюдал за ситуацией. — Недолго ты любимчиком у всех будешь, академия закончится — нахер никому не нужен будешь, запомни это. — Кацуки, успокойся! — Всемогущий смотрел на то, как Бакуго медленно приходит в себя. Сейчас говорить было что-то бесполезно, он видел много детей на своей практике, со сложными характерами тоже встречались. В эти моменты нужно было особо не лезть, по крайней мере так думалось. Да и с Кацуки все были давно уж знакомы, многие видели его припадки, все уже привыкли. Сейчас он готов уничтожить весь мир, а через пару часов сидит и просто молчит, рассуждая о своём и иногда хмурясь. — Ладно, иди к себе, потом поговорим. Он поднялся с земли, ударил по траве ногой, оставляя яму. Щека болела, если там осталась отметина, то ситуация становилась ещё хуже. Пришлось невольно вспомнить, как на соревнованиях Сюин проткнула ему руку когтями, и какие гноящиеся раны потом он обнаружил на руках Шото. Такие большие, почти насквозь, но об этом потом. Бакуго недовольно поковылял к себе, придерживаясь за бок, куда нечаянно попал Мидория ногой. Всё-таки время идёт, люди меняются. Однажды Деку уже говорил ему, что не тот рохля, как в детстве. Теперь он не сдаётся и следует за мечтой, с каждым днём пытается стать всё лучше и лучше; наверное, пришло время отвечать за свои слова. Бакуго сморщился, недовольно цокая языком, делать этого не очень хотелось. А где-то там, где был иной мир, снова открылась огромная книга, перешитая человеческими волосами. «Алчность» «Гордыня». Дьявол положил перо и посмотрел на девушку. Её волосы меняли цвет с рыжего на черный, плавно окрашивались в этот благородный тон ночи, впереди вырастала челка. — Лилит, кульминация близится, — огромные глаза сверкнули в темноте. — Мой тёмный владыка, — она сделала шаг вперёд. — Всё складывается как нельзя лучше. Но есть одна помеха. — Так разберись же с этим. — Слушаюсь, — она облизнулась.

***

Маргарита разбрасывала карты на столе, нервно перекладывала их в разные ряды, но ничего не получалось. Жизненный путь Кацуки был очень запутанный и странный, в основных моментах биографии карты выкладывали довольно необычные и непонятные картины. Тогда она переключилась на Шото, но колода показывала, что тот уже мертв, игральные кости, которые перемешивались в руках говорили, что уже два месяца как жизненный путь человека прерван. Она ничего не понимала, от этого злилась и нервно покусывала губы. — Милый ребёнок, — на плечо упала изящная рука с огромными ногтями. Лилит всматривалась в тонкую кожу на ключицах, было видно, как пульсирует кровь внутри. Это будоражило сознание, она была тем, кто съедает младенцев заживо. Перед ней, конечно, была сейчас не люлька с маленьким человеком, но вполне хороший ребёнок, который испуганно смотрел прямо в глаза, провоцируя напасть. — Что ты делаешь? Марго бросила на стол кости, вчера карты раскладывались на судьбу Тодороки, нечаянно, но всё же получилось увидеть два развития событий. Нужно было бросать это занятие, ведь небольшой огарок свечи, что она всегда зажигала перед ритуалом, скоро уже мог истлеть. Теперь пришла беда. Она потянулась рукой к карте, чтобы понять кто находится за спиной, но они ускользали из рук и не слушались. Бесовщина. — Я? Ничего, — Марго полезла в карман, где, казалось, лежало всё на свете. Внутри она нащупала тонкую цепочку, на которой висел небольшой крестик. Эту вещь ей подарила бабушка на семь лет, когда поняла, что гадания могут менять судьбы. «С судьбой играет только чёрт, а ты что делаешь? У, дуреха, надевай». Марго не носила его на шее, но всегда брала с собой, ожидая этого чёрта из сказок к себе в гости. И вот теперь, думалось, что ночная незнакомка, которая появилась из пустоты и есть воплощение зла. Она сильнее сжала в руках серебряный крест, продумывая, как бы незаметно надеть его на шею. — А вы кто? — О, я просто проходила мимо, — острый ноготь прочертил по её щеке узкую полоску. — Решила заглянуть. Марго посмотрела в окно, огромный диск луны заглядывал в комнату. «Полнолуние». Она нервно закусила губу, рассматривая гостью. — Хотите погадаю? — Конечно, кто откажется? Девочка повернулась к зеркалу и в одно мгновение завела руки за шею, нацепляя бабушкин подарок. Крестик упал на её бледную кожу, бликуя в свете свечи. Внутри всё тряслось. Бабушка говорила, бабушка не врала. Лицо Лилит вытянулось, а огромные клыки уже не помещались во рту. Она шипела и черты лица начинали распадаться во что-то абстрактное. Маргарита тряслась от ужаса, но не отпускала колоду карт из рук, просто старалась не паниковать. — А ты чересчур умна, хоть и ребёнок, — демонесса ходила вокруг неё, не смея сделать шаг ближе или накинуться. — Достала крест! Откуда он? — Из России, — меняя японскую речь на русскую она закрыла глаза, отчаянно вспоминая хоть одну молитву из церкви, где провела всё сознательное детство. — Это очень внезапно, — Лилит сделала очередной круг и остановилась перед ней. — Такая суеверная, такая нахальная, лезет не в свои дела, мешает! Она вцепилась в её руки, противостоя кресту. Маргарита завизжала, в глазах от боли темнело и плыли круги, демонесса уже отцепилась, но руки всё также продолжали ужасно ныть. — Теперь больше никогда не разложишь свои карты! Никогда, поняла? Никогда ничего и никому не скажешь! По щекам текли слёзы, через разрушенный слой кожи было видно сухожилия, но кричать не получалось. Голоса просто не было, она хрипела и выла, не в силах сложить хоть одно слово. Крест пульсировал, хотя Лилит уже не было. Сожжённые руки не поддавались описанию. Зато жива — пронеслось в голове.