Стигма дьявола

«Существует, так называемая, «Дилемма дикобразов». Если они захотят согреть друг друга, то чем тесней они сблизятся, тем сильнее будет боль от уколов игл. Тоже самое и с людьми. Должно быть, он так замкнут, потому что боится уколоться» ©Евангелион. Рицуко Акаги. — Мне снятся кошмары, — Тодороки, зашуганный, сидел около стола, перебирая вещи Бакуго. Кацуки, конечно, уже не злился на такие внезапные ночные визиты, но сегодня особенно хотелось отдохнуть и спать, а Шото появился на пороге в первом часу. Он был сам не свой, на щеке горела такая же отметина от оплеухи Изуку, но только более сильная. На глазах проступали слёзы, которые он незаметно смахивал, по крайней мере думал, что так. — Они такие реалистичные, как будто и не сон вовсе, — ручка покатилась по столу и свалилась на пол, Шото вздрогнул. — Мне тоже, но не часто, — Бакуго наклонился, чтобы поднять упавший предмет. Он встал за спиной Шото, осматривая раскусанные от волнения чужие пальцы, внутри всё сжалось. Тодороки смотрел на свет тусклой лампы и заворачивался в плед, который пришлось ему отдать. Ночи были не очень теплые, сквозняк так и норовил пробраться до самых костей. — Да, а что тебе снится? — Разное, — Бакуго не хотел вспоминать. — В основном толпа людей. — Ладно, не говори, я всё равно не пойму. Каждый боится своего. — А тебе? Шото нахмурился, откинулся на спинку стула и подтянул под себя ноги, трясясь от прохлады. Кончики пальцев, казалось, были ледяные. — То змеи, то воспоминания из детства, а иногда всё сразу, как сегодня, — он уткнулся носом в плед, осматривая комнату Бакуго. В полумраке каждая вещь казалась иной, какой-то потусторонней и загадочной. Всё было не так, как днём, открывалось пространство в другом свете и ракурсе. Сам же обитатель этого места сидел на кровати, тоже вжимаясь от внезапных холодов в подушки, на его лице тёмным пятном разрастался удар. — С кем ты подрался? — Неважно, — Кацуки понял, что разговор приобретает не очень приятный характер для него. — Почему? Мне же тоже больно, — он провел пальцем по шраму, затем спустился ниже, чувствуя синяк. — Я тебя не осуждаю. В любом случае, думаю, что ударов было не избежать. Это же ты. — Потом расскажу, — Бакуго недовольно фыркнул, понимая, что по спине пробежали мурашки. «Если рассказать сейчас, то больнее будет», — мысленно добавил он. Тодороки поднялся со стула и сел рядом, перекладывая половину пледа ему на плечи, пытаясь поделиться теплом. Кацуки закатил глаза, он не хотел сейчас подобного, но противостоять становилось невозможно. К тому же, всё это до сих пор казалось очень странным, словно происходит вовсе не с ним и не в этом времени; действительно, он не заслужил подобного отношения ни перед кем из людей. Тем более он не заслужил таких поступков от Шото, которого отчаянно гнобил все эти годы и мечтал размазать по стене, чтобы остатки потом склевали вороны. — Зачем ты это делаешь? — он отвернулся, чтобы не видеть блеск чужих глаз в свете полной луны. — Почему нет? Ты говорил, что к тебе мало кто хорошо относился. В этой жизни нужно попробовать всё, даже хорошее отношение к себе со стороны людей. Бакуго коснулся щеки Тодороки, убирая противную отметину под шрамом. Синяк моментально рассосался, словно его и не было. Всё-таки, если бы Изуку знал, что Шото чувствует чужую боль, то, наверное, вообще бы боялся даже дотронуться до Кацуки. Вот так вот, убивает свой объект симпатий, даже не подозревая. — Расскажи про шрам. Это было интересно, особенно эта тема стала завораживать, когда сам Бакуго рассказал о своём прошлом, совершенно не понимая, что делает. Хотелось равноценного обмена информацией, чтобы быть на равных. — Я не люблю об этом, давай не сегодня, — Шото отстранился и уставился в пол. — Но я же тебе рассказал про детство, почему нет? Тодороки набрал полную грудь воздуха, оживляя старые воспоминания, которые особо и не забывались. Как вчера, перед глазами появилась мать с кипятком, затем боль и звон в ушах от диких криков. Своих криков. Он вздрогнул, пытаясь держать себя в руках. — Когда я был маленький, — слова давались с трудом. Бакуго было не свойственно такое поведение, но он поправил съезжающий край пледа на плече Шото и придвинулся ближе, вглядываясь в расстроенное лицо. — Когда я был маленький, то мать умышленно опрокинула на меня кипяток. Кацуки широко открыл глаза, по-новому рассматривая уродливый ожог. Теперь он казался ещё страшнее и ужаснее, чем прежде, стоило только узнать скрытый смысл. Он мысленно материл себя, понимая, что это чересчур личное, зачем только нужно было спрашивать. Шото молча ждал ответной реакции на свои слова, всё ещё летая в своих воспоминаниях. Мало кто знал истинную причину появления шрама, обычно он, отшучиваясь, говорил, что в детстве, совершенно нечаянно полез за кружкой чая на стол. Вот, такой непутёвый, опрокинул раскалённую жидкость на себя, как нелепо. Почему Бакуго он рассказал истину? Возможно, потому что хотел показать, что не у всех всё счастливо складывается в жизни. «Ты! Гордый, нахальный тип, который боли-то вообще не знает! Ходишь по своему дому небось, с тебя вся прислуга пылинки сдувает. Ты же сын вон какого человека! Да что ты вообще знаешь о жизни, если вырос в сплошной царской роскоши!» — эти слова Бакуго выпалил в начале второго курса, но Тодороки их не забыл. Да, вырос в царской роскоши, ему ни в чём не отказывали, но разве деньги и дорогие подарки могли заменить ему самое дорогое? Семью, которая была совершенно не той, о которой мечтают. Отец всегда на миссиях, когда приходит домой, то устраивает тренировки, от которых приходится потом оправляться несколько дней. Мать — это вообще отдельная тема. Шото очень любил её, пытался всегда помогать, говорил с ней, рассказывал о желаниях, а она слушала, мило улыбалась и смеялась. — Мам, а мы заведем щенка? — Шото всю жизнь, сколько себя помнил, мечтал о собаке. — Ко мне сегодня один пёс подошёл, такой лохматый, — он развел руками. — Морда длинная и зубы, во какие зубы! — Это пудель, — мама держала его за руку. — Конечно, у нас будет собака. Любая, какую ты захочешь. — А когда? — Через месяц. Это время так и не наступило, через месяц мать оказалась в психиатрической больнице, а Шото в обычной, тратя все силы на лечение сожжённой кожи. Он вернулся домой через довольно долгое время, когда всё лицо, что врачи могли исправить, было собрано по миллиметру. Вот только вокруг глаза ничего не получалось, появилась угроза зрению. Это было больно, он вообще не мог улыбаться, постоянно вспоминая предательство матери. А потом, во дворе, когда он гулял, от него отвернулся тот самый пудель, Шото решил, что это непременно из-за шрама и долго упивался своими слезами, понимая, что жизнь уже не будет прежней. Люди говорят, что существует некая дилемма дикобразов. Два дикобраза хотят согреться, но каждый раз, когда оказываются близко, то колят друг друга насквозь острыми иглами, вспарывая кожу. Вот и Тодороки теперь боялся кого-то согреть, чтобы случайно не предать и не нанести больные отметины, хотя бы на сердце. С Бакуго в этом плане было проще, он сам держал дистанцию, хорошо зная, что такое привязанность к людям и боль, которую она приносит. Однако, границы между ними стирались, он давал подобраться ближе, а значит, что всё шло так, как должно. Это успокаивало. Вообще, у них у обоих за плечами было какое-то горе, которое они скрывали от всех, но каждый разными способами. Кацуки, например, постоянно орал и вёл себя как мудак, чтобы защититься от нежелательных знакомств, а Шото просто пытался забыть, что такое эмоции. — Мы похожи, — Бакуго осторожно завел свои руки за его голову. — У каждого из нас есть скелеты в шкафу, которые мы не хотим показывать. — Какая уже разница. Столько времени прошло, мало что можно изменить, — Шото робко придвинулся ближе и положил голову на плечо. — Прошлое в прошлом. — Согласен. — Хотя знаешь, можно изменить настоящее и сделать лучше хотя бы его, — Шото посмотрел на задумчивое лицо Бакуго. — Второй раз на одни и те же грабли наступить? — Почему же? — Потому что люди все одинаковые, — он был в своих мыслях, не замечая взгляда. — Да, так и есть. Но среди всех этих людей мы почему-то родственные души, возможно, только мы можем по-настоящему друг друга понять. — Ты сам-то в это веришь? Каким образом? Я тебя всё это время ненавидел, постоянно вслед проклятия всякие посылал и мечтал, чтобы ты на лестнице упал. При слове лестница Тодороки отпрянул, резко поднимая голову. Чужие руки его не пустили, замыкая за головой кольцо. Плед соскочил с их плеч. — А чем я лучше? Знаешь, Бакуго, противоположные полюса притягиваются — это физика. — Какая заезженная фраза, меня сейчас вывернет из-за неё. Как слащаво, бррр. Ты просто признай, что хочешь отношений. Шото отвернулся, мечтательно закрывая глаза. Да, наверное, скорее всего. Больше всего на свете хотел отношений, но боялся снова любить, так откровенно и безвозмездно, выгорая для другого человека и желая сделать всё, чтобы сердца бились в унисон. Смотрел на других, даже на первый курс вчера, где какая-то пара держалась за руки, и он убирал своей девушке волосы за ухо, постоянно говоря какие-то комплименты. Жаждал отношений, жаждал быть любимым и любить. — Глупо это отрицать, кто в нашем возрасте не хочет их? Но это страшно. Он не успел отдернуться, понимая, что Бакуго близко, особенно близко, как никогда. Внутри всё натянулось, словно угрожала опасность, но нет. Шото осторожно придвинулся ещё ближе, примыкая к чужим губам и закрывая глаза, полностью отдаваясь желаниям и внезапно нахлынувшим чувствам. Это было очень по-особенному, пробуждая всю накопленную нежность, которую некому было дарить. В этот раз его даже не отталкивали, а прижимали, стараясь углубить поцелуй. Внутри снова просыпалась живопись чувств, что пьянила сознание, он осторожно обвил ладонями чужое лицо, отстраняясь. Бакуго всё ещё не открывал глаза, пытаясь сохранить полученное тепло в душе. — На этот раз лучше? — Шото говорил шепотом, пытаясь не нарушить атмосферность. — Намного, — Бакуго не расцеплял своих рук за чужой шеей. Тодороки был готов просто верещать от восторга, но лишь скромно улыбнулся, пытаясь восстановить дыхание и эмоции, которые пошли в резвый пляс. Его потянули за собой на подушку, накрывая снова пледом. Признаться, внутри всё настолько сильно было накалено, что окружающий холод отступал на второй план и забывался. Он возмущённо отодвинулся дальше, вытягивая руку вперёд. — Нет. — О господи, о чём ты вообще думаешь? — Бакуго усмехнулся. — Ложись спать, ты ведь когда пришел, сказал, что тебе страшно. — Ну, допустим, — он всё ещё подозрительно смотрел на Кацуки. — Это тут при чем? — При том, засыпай, а я кошмары твои разгонять буду. Шото закрыл глаза ладонью, понимая, насколько сильно сейчас оплошал. Серьёзно, всякие похабные мысли в этой комнате исключительно только у него. Бакуго ещё сам не понял, совершил ли он огромную ошибку, о которой потом пожалеет, когда начал эти самые отношения, хоть и не озвучивал подобного. Ему казалось, что в поцелуе сказано намного больше, чем в словах, которые имеют свойство быть забытыми в отличие от прикосновений. Он наблюдал за мирно спящим Тодороки, взвешивая все «за» и «против». С одной стороны это было определенно хорошим началом, чтобы всё в этой жизни поменять и запустить всё сначала, забывая людскую жестокость. Как нужно любить? Он до сих пор не знал ответа на этот вопрос, потому что просто никогда не сталкивался с подобной проблемой. Ненависть порождает ненависть, ничего другого, а тут такие трепетные взгляды и прикосновения… Нет, пока что Бакуго не был влюблен в Тодороки, а всего лишь в нежность и трепетность, которая была в чужих движениях. Казалось, что подобное Кацуки всегда любил, но противясь себе, закрыл на все засовы эти желания. Он коснулся чужого запястья, где был виден целый контур ладони. У него такой же, но не пройдет в ближайшее время, в отличие от синяков Тодороки, которые уже пропадали с холодной конечности. Бакуго скрипнул зубами, представляя, какую боль пришлось пережить Шото из-за Изуку. Да, Мидория не знал о том, как всё связано, но незнание не освобождает от ответственности. Пришлось отвернуться и уставиться в потолок, чтобы продолжить вечную дилемму. Смотря на ситуацию под другим ракурсом, Кацуки широко открыл глаза, снова оборачиваясь влево. Цветная чёлка Тодороки падала на лоб, чёлка конкурента номер один во всём. А что если придётся уступить пьедестал, во имя этих отношений, которые пока что не развиваются очень стремительно? Кто пропустит оппонента вперёд? Чувства делают человека слабее, податливее, можно забыть изначальные цели и погрязнуть в любви — это ему кто-то вбил в голову ещё в раннем детстве.

***

Утро не обещало быть удачным, потому что Бакуго был как-то чересчур враждебно настроен. Он явно не выспался, Шото снова чувствовал себя виноватым перед ним, но, зато, все синяки пропали. Только под ребром один остался, но это не вызывало особой проблемы. Кацуки завязывал красный галстук, постоянного чертыхаясь, и психовал, потому что уже опаздывал. Тодороки медленно поднялся с кровати, забирая со стола ключи от своей комнаты. — Куда собрался? — За формой, — он нахмурился, не понимая причины вопроса. — Так ты же болеешь? Шото удивлённо облокотился на стол, вспоминая, как вчера было плохо. Сегодня от этого не осталось даже небольших следов, тем более он выспался, чувствовал себя отдохнувшим и полным сил. — Уже всё нормально, — он снова ринулся к двери, на этот раз более успешно. — Когда Очако и Мидория уезжают? — Бакуго схватил его за запястье, не давая повернуть дверную ручку. — Отпусти, — Шото развернулся, ощущая как упирается лопатками в стену. — Тебе-то какое дело? — Когда? — Сегодня после обеда, — рука рядом с плечом убралась. — Я пойду? Кацуки не отодвигался, пытаясь заметить в глазах Шото то равнодушие, которое видел раньше. Сегодня отчаянно не получалось уловить эту эмоцию. Разноцветные радужки блестели и переливались в тусклых солнечных лучах. Красиво, очень. Необычно и всепоглощающе, что заставляет замирать на месте. И смотрят они так, наверное, только на него. — Иди, — он выдохнул, отпуская чужую руку. Бакуго нервно сжал кулак, понимая, что Мидория так просто не отстанет и, может, проверит слова из вчерашнего диалога, осторожно подходя к самой основной теме. Кацуки ещё раз посмотрел на себя в зеркало и вышел на улицу, оглядывая пока что пустые тропинки. Шото спешил к себе, перебирая в голове совершенно разные мысли, связанные со вчерашней ночью и нет. Дело в том, что сейчас он чувствовал себя по-настоящему хорошо и хотел именно жить, не бессмысленно существовать рядом с Бакуго и ходить за ним, словно тень. Однако, всё оказалось не так гладко, как хотелось бы. Кацуки был сложным человеком с таким же характером, который не каждый мог вынести, сейчас одно из противных качеств в нём проснулось, Шото закатил глаза, вспоминая, что блондин любит держать под контролем абсолютно всё, кроме своих эмоций. Он ворвался в комнату, одним рывком снимая форму с вешалки и переодеваясь, за окном кто-то пробежал, крича о какой-то беде. Тодороки тут же вышел следом, оглядывая хрупкую фигуру по центру тренировочного поля. Она сидела поджав колени и заглядывала в далёкое небо, где носились небольшие птицы, иногда загораживая солнце. Шото смотрел на её ладони и боялся приблизиться, узнавая вздутую кожу и почерневшую ткань. Пальцы, а точнее всё, что от них осталось, нервно тряслись, всё ещё пребывая в болевом эффекте. Рядом валялись короли и пиковый туз. Маргарита подняла голову и поток слёз покатился за воротник. Она шевелила губами, что-то пытаясь рассказать, но голоса не было. — Носилки? Дойти сама сможешь? — Бакуго стоял рядом, не понимая что делать. — Как это произошло? Девочка ничего не говорила, лишь рыдала и смотрела на Тодороки, осуждающе мотая головой. Он чувствовал, как груз вины осторожно укладывался на его плечи. — А ты чего стоишь? — на него крикнули. — Переоделся так иди помогай, куратор херов! Пришлось сдвинуться с места и приблизиться. Она всё так же шевелила губами, пытаясь рассказать историю случившегося. — Я понимаю, — он опустился на одно колено, убирая копну пшеничных волос за плечи. — Сейчас будет немного легче. Тонкая ледяная корка поползла по обгорелой мертвой руке, обволакивая болячки и кости, что в некоторых местах торчали. Шото закрыл глаза, чтобы его воспоминания не нахлынули прямо сейчас. Девушка взвыла, ощущая холод и забрыкалась. В этом действии не было смысла, каждый понимал, что руки уже не спасти. Они сгорели вчера в синем пламени, в самом настоящем огне сатаны. В этом огне до сих пор горела душа Тодороки, тлея под воздействием разных ветров.