Стигма дьявола

Они наконец-то вышли к озеру, где происходила фотосъемка. Урарака всю дорогу молчала, лишь иногда бросала встревоженные взгляды в сторону Изуку, но не знала подходящих слов поддержки. Где-то в глубине души ей казалось, что она виновата в сложившейся ситуации, но боялась признаться самой себе. Очако повернулась к нему и немного улыбнулась, стараясь ободрить. Мидория не обратил внимание, он зачарованно смотрел на тихую водную гладь, где отражались золотистые закатные лучи. Огромный диск солнца уже готовился исчезнуть с неба до завтрашнего утра. — Ладно, так, — Урарака начала копаться в своей сумке. — Сейчас пересчитаем деньги и пойдем искать фотографа. Ты посмотрел во сколько автобус до города? — Через два часа, — он снова замкнулся в себе. Девушка села на песок, поджимая под себя ноги. Было больно смотреть на друга, который совсем недавно рыдал на её плече, не думая ни о чём. Она принялась перебирать в руках купюры. Весь прошедший день пришлось собирать эти накопления, чтобы скрыть историю с меткой. По итогу весь первый курс теперь ожидал от неё долгов; становилось очень неловко и стыдно, что пришлось пробираться. Сзади послышались шаги. Урарака медленно повернулась, осматривая незнакомку. Девушка была довольно высокая и худая, её фигура плыла через воздушное пространство. Чёрные волосы и юбка совершенно не шевелились, хоть лёгкие порывы ветра настигали ткань. — Красивый закат, не так ли? — она села рядом с Ураракой, хищно оглядела Изуку. — Кого-то ищите тут? — Да, мне нужен официальный фотограф журнала, который на данный момент должен работать тут, — Очако махнула рукой в сторону пристани, где стояли машины. — Не видели? Нам срочно. — О, так он уехал из-за семейных обстоятельств. Что-то не так? — незнакомая девушка подняла бровь в наигранном удивлении. Очако нервно сжала деньги и закусила губу. Она смотрела на Изуку, ожидая поддержки и понимания, но тот никак не реагировал, всё так же измученно разглядывая даль. Казалось, что его уже ничто в этом мире не испугает и не удивит. — Да так, ничего, — она отряхнула колени. — Мы хотели одну вещь передать. Не важно уже. — А вы что такой грустный? — незнакомка схватила Мидорию за руку. — Что-то случилось? Он медленно повернулся, встречаясь взглядом с огромными жёлто-зелёными глазами, в центре радужки опасно блестели вертикальные зрачки. Внутри всё похолодело, по спине пробежали мурашки. Изуку покосился на Урараку, что обиженно поджимала губы. Нельзя задерживаться, он сделал шаг в сторону, разрывая зрительный и тактильный контакт. — Тебе больно? — шёпот раздался около уха, обжигая кожу. Она стояла за левым плечом, осторожно перебирая длинными ногтями по футболке, очерчивая линию горла. — Да. Это произошло само, он не понял как начал говорить и как предательски подступили всё те же слёзы. Хотя, откуда они? Ему казалось, что лимит на всю жизнь был исчерпан. — Я могу помочь, — время вокруг остановилось. Водная гладь замерла, птица застыла в полете, а Урарака не двигалась. Только таинственная незнакомка и он слышали, чувствовали друг друга. — Болит сердце? — она коснулась ладонью грудной клетки, слушала глухое биение и вдыхала страх. — Очень, — Изуку повернулся. На девушке уже не была надета юбка и сандали, чёрная ряса упиралась в почву, чертила по горячему песку. Она усмехнулась, распуская длинные огненные волосы. — Я знаю, что это такое, — Лилит сделала круг, осматривая Изуку со всех сторон. — Нет пытки страшнее, чем любить, поверь. Мидория внимательно следил за тем, как тонкие губы растягиваются в улыбке. — Смотришь на него, страстно желаешь, а иногда и в голову приходят странные картины. Может, ты думаешь, что это неправильно, но знаешь, все мы живём один раз, необходимо жить только в своё удовольствие. Перед ним очутился небольшой стол и стул, на гладкой чёрной поверхности лежала бумага, расчерченная полосками. — Что это? — Я предлагаю составить контракт, Мидория Изуку, — она перегнулась через спинку стула и его плечо, обхватывая чужую ладонь. Кончик пера встал на начало контракта, оставляя жирную алую каплю. — Давай напишем тут всего несколько слов, которые всё изменят. Ты любишь Тодороки Шото? Ну же, давай, оставь тут своё желание. «Я хочу…» Лилит отстранилась, Изуку тут же бросил перо обратно и отодвинулся. — Нет, я так не могу, — он испуганно посмотрел на демоницу, которая начинала входить в бешенство от нетерпения. — Шото сам выбрал тот путь, который ему нравится, я не должен мешать. Она изогнулась до хруста в костях, хотя раньше казалось, что их нет. Огромные когти впились в поверхность стола, оставляя царапины. — Всего пару иероглифов, небольшая подпись и всё. Все твои самые сокровенные желания — правда, любимые губы целуют, сильные руки обнимают, а ты вовсе не такой жалкий, как сейчас. Он потянулся к перу, услышав последнее слово. Оно было как насилие, как самый жестокий удар. Всё детство из всех щелей оно вылетало, огибало кварталы и возвращалось, прилипая к нему. Слово такое вязкое, противное, а самое главное — правдивое. Мидория подтянул к себе листок, но не спешил снова своим почерком украшать белую гладь. Лилит замолчала, внимательно рассматривая чужие действия. — Ты же прекрасно знаешь, что Шото может быть счастливым только с тобой. Изуку, ты ласковый, добрый, осторожный — только ты можешь подарить Тодороки любовь, понимаешь? Всего пару слов и всё — ты сделаешь его счастливым, не бойся. Мидория наклонился, рассматривая контракт. «Я хочу…». «Я хочу…». «Я хочу не любить». Буквы загорелись синим и впечатались в бумагу. Демоница отпрянула. — Что ты творишь? — она схватила его за руку, пытаясь оторвать от места, где начинала появляться подпись. — Шото сам принял решение, я не в праве его осуждать, если действительно люблю. На глазах снова наворачивались слёзы, в груди появилась пустота, а точнее сказать, дыра. Через неё дул ветер, завывали сквозняки и одинокие волки, казалось, что душа пропадала и летела прочь отсюда, стараясь не оборачиваться. Внутри всё заполнялось безразличием и жестокостью, не оставляя ничего прежнего. — Ты хоть понимаешь, что написал?! — Лилит выхватила контракт и стала рассматривать на закатных лучах. — Я не люблю, — Мидория поднял пустые глаза. — И никогда не любил. Лилит махнула рукой. Стол и стул исчезли, кругом появились небольшие тени, что плясали в хороводе. Некоторые из них были похожи на детей, другие на стариков. Она не думала, что хитрая уловка закончится таким исходом; всё ещё вчитывалась в эту строчку. В один момент всё исчезло, Мидория снова наблюдал за холодной волной, которая рассекалась ветром. Рядом стояла Очако и обиженно бубнила. — Мы так опоздаем! Хватит смотреть на это озеро, Изуку, пойдем, пожалуйста? Он оценивающе посмотрел на Урараку, затем ухмыльнулся. Рядом с ним стояла Лилит, замирая от предвкушения. Она никогда не видела, чтобы люди становились жестокими по своей воле. Или видела, но очень давно, а от этого не помнила. Обычно просили во имя любви, во имя прекрасного, пытаясь спасти жизни родных или свою, но сегодня в её копилку упал необычный контракт, очень редкий. Человек отказался любить, возможно по глупости, но от этого ценная бумага не становилась хуже. Не любить. А что вообще любят люди? Других, свою семью, своих друзей, знакомых, питомцем. Свои увлечения, какую-то музыку, книги, кино. Привязываются к шумным или не очень городским местам, покупают вещи определённого цвета. Всё это люди именно любят и ценят. Она задыхалась от восторга, шагала за его плечом, пытаясь понять, что происходит внутри у Изуку, который обычно жил всем этим — позитивом и симпатией к окружающему миру. Что он теперь такое? — Уже идём, не ной, — Очако открыла рот в удивлении и остановилась. — Что? Я не ною, просто говорю… — Идём. Он ускорился, чтобы не видеть её раскрасневшегося лица. Лилит свернула в сторону, разглядывая свой драгоценный контракт, который всё ещё горел нежно-голубым.

***

Тодороки лежал на его коленях уже второй вечер. Просто так, ничего не рассказывая и не спрашивая, прикрыв глаза. Бакуго осторожно перебирал чужие волосы, рассматривая шрам на глазу, который теперь не вызывал особого интереса, лишь сердце щемило из-за той ужасной истории. Шото мирно дышал, а может уже и дремал под монотонное горение свечи. — Ты странный, — Кацуки прислонился к стене и убрал свои руки. — Второй день отстранённый и молчаливый. — Я и до этого таким был, — Тодороки открыл глаза. — Что-то произошло? — Бакуго чувствовал чужие переживания, метку жгло. — Почему ты не говоришь? Шото повернул голову и посмотрел на фиолетовый синяк, который красовался на чужой руке. Он недовольно сморщился и коснулся пальцем, очерчивая края гематомы. — Откуда это? — его синяк, который был в два раза больше уже прошел из-за тёплых прикосновений. — На лестнице оступился. Тодороки тут же вскочил, обхватывая лицо Бакуго руками и всматриваясь в глаза. Лёгкое покачивание огня на фитиле свечи создавало опасные и неприятные тени. От них становилось не по себе; казалось, что рядом крадутся умершие души, которые норовят утащить за собой. — Давно? — Два дня назад, ты уже не помнишь? И вообще, не переводи тему, ты что-то скрываешь от меня? — Бакуго начинал злиться. Он уже давно нервничал из-за событий, которые произошли два дня назад. После той потасовки с Аоямой и Минору они толком и не поговорили, всё время как-то не получалось. Что наговорил Изуку, если после их встречи Шото выглядел каким-то подавленным и усталым? Сам участник этого события холодно молчал, не желая описывать подробности. — Нет, — Тодороки уткнулся в его плечо. — Просто, пока не время, я не хочу об этом говорить. Потом, ладно? — Как хочешь, — Кацуки было непривычно из-за такого обилия прикосновений. Они оставались в его памяти, въедались в корку подсознания, уничтожая весь здравый рассудок. Одна рука Шото обжигала, вторая нежным холодом залечивала мнимую рану. Это было необыкновенно: лёд и пламя объединялись в одно, две совершенно разные стихии. Бакуго иногда думал, что Шото самый настоящий айсберг, всего лишь часть его личности над водой, а самое главное и опасное спрятано от глаз под покровом жидкой глади. Суда боятся и обходят подобные опасности, а его корабль, кажется, идёт ко дну, вдребезги разбившись. — Ты бы хотел уметь убивать и оживлять людей? — Кацуки немного улыбнулся, вспоминая свою статуэтку из прошлого. — А чего ты спрашиваешь? — Тодороки отстранился и прищурился. — Нет. Это большая ответственность. Убивать и дарить жизнь, с этим не играют, а если уж и есть возможность, то нельзя, — он нервно сглотнул. — Всё будет очень плохо. — Ты знаешь, раньше просто комикс был про героя, который с такими способностями родился. Я забыл как его зовут, но тоже там соединялось разное в одном. — Глупо меня с ним сравнивать, — Шото отвернулся. — Я не нарисованный, не идеальный и далек от героя. По крайней мере сейчас. — Почему же? — Бакуго действовал осторожно, заходил совсем издалека, чтобы вывести на откровенный разговор. — Мне самому нужен герой, который придёт и спасёт всех кругом, как в комиксе, — Шото нервно отпрянул, понимая, что прижат к Кацуки слишком близко. — Могу предложить услуги? — Ты ещё не доучился. Бакуго расцепил руки за чужой талией, чтобы не удерживать Тодороки, который отчаянно пятился назад. Причины этому он не видел, но препятствовать точно не собирался. Шото сел на край кровати и свесил ноги, затем устало откинулся назад. Полумрак заставлял прищуриваться, чтобы не упустить каждый изгиб тела. — Тодороки, я стану героем номер один, — эта тема всё равно волновала. — Доучусь и стану. — И спасёшь мою жизнь? Ха, наивно. Слишком депрессивно звучал голос, в нём было чрезмерно много отчаяния и грусти. Бакуго никогда не думал, что Тодороки Шото может быть таким — обычным и простым, как каждый человек. Может признавать поражения, чувствовать боль и обиды, а иногда и вспылить. С каждым днём он открывался с новой стороны, Бакуго всё больше и больше видел в нём себя. Сначала это проявлялось ненавязчиво, они просто сходились во мнении, хотя раньше подобного не было никогда. Сейчас же некоторые слова и поступки Кацуки мог точно узнать и охарактеризовать как свои. — Почему нет? — он с вызовом заглянул в разноцветные глаза. — Было бы от кого. Я бы спас. — Ммм, от героя номер два? Как тебе такой расклад? Повисло молчание, недавняя громкая речь казалось лишь пустыми словами и пропадала в стенах. Шото улыбнулся и закатил глаза, затем легко поднялся, сделал круг по комнате. Паркет под ногами скрипел и противно шуршал, Бакуго это напрягало. — А если для спасения моей жизни нужно будет уступить первое место? — Шото облокотился на письменный стол и ухмыльнулся. — Что тогда? — Время покажет, — Бакуго понимал, что они балансируют на самом краю пропасти. Ещё немного и вся адекватность сорвётся с петель, не оставляя шанс вернуться на круги своя. Они оба очень сильно держатся за желание быть первыми, но не бывает двух лучших, всегда кто-то победивший, а кто-то проигравший. Действительно, подобные поединки решает только время, нещадные пропадающие часы. Бакуго встал перед Тодороки, оглядывая чёрную змею на ключицах. Какой в этом смысл? Почему именно змея, а не другое животное? Да какая разница, главное, что эти метки сковывают одной цепью и связывают одной целью. Меняют жизнь и мышление, уже всё перевернули с ног на голову. Внутри растекалось по венам приятное чувство влюблённости, которое сопровождалось ароматом яблок. — Чего? — Тодороки вопросительно поднял бровь, замирая в ожидании. — У тебя лицо такое задумчивое, тоже что-то скрываешь? — Да нет, просто мне Маргарита такую ерунду недавно наговорила. Бакуго прильнул к губам Шото, не давая ответить ни слова: какие вопросы, какие ответы, если хочется чувствовать, а не говорить. — Ну Бакуго, — Тодороки отстранился. — Мне плохо, не надо. В мыслях летала странная мысль, что он предает всё, что было до этого момента. Такое странное чувство, которое не поддавалось объяснению и появлялось исключительно из-за вечного самонакручивания. На душе было так тяжело, а ещё эти все прикосновения, что заставляли повиноваться. Было слышно как Бакуго раздражённо скрипнул зубами, но сдержался и не вспылил. Шото успокоился, понимая, что его истеричное состояние всё ещё успешно терпят. — Ладно, — Кацуки отвернулся. Тодороки сделал несколько шагов за ним, практически упираясь в спину. По полу гулял отвратительный холод, но рядом с Бакуго он, как в хороших историях, отступал. — Что она тебе рассказала? — Ты серьёзно хочешь сейчас говорить о Маргарите? — Кацуки недовольно поджал под себя ноги. — Это так важно? — Ну да, она мне, вроде как, помогает, — в голове всплывали недавние воспоминания и предсказания, которые должны были помочь. — Она умная. Кацуки нервно сжал кулаки и уставился на Тодороки, который взглядом молил о продолжении истории. Его можно было понять. — Ну, не знаю, как руки у неё потерялись, так она карты раскладывать нормально не может. Она по учебнику говорит. — В смысле? — Ручкой в слова показывает, я их читаю, так и общаемся. Шото широко открыл глаза, понимая, что если голос не поддается управлению, а рука не выводит на бумаге откровения, то можно воспользоваться уже готовым. Он набрал полную грудь воздуха, замирая от восторга и от осознания, что если всё же соберётся с мыслями, то может всё рассказать Бакуго. С самого начала. — Говорит, что мы с тобою связаны, ну и так, по мелочи, ничего у неё не выходит. Она так злится, когда причуда не даёт ответы на всё, ты бы видел её лицо! — Бакуго улыбнулся и развёл руками. — Такая хмурая, важная, строит из себя взрослую, а лицо-то детское совсем, забавно. — Так говоришь о ней, вы нашли общий язык? Не ругаетесь? Тодороки внимательно слушал об этой девочке с длинными белыми волосами, которая постоянно носила красное короткое платье, которая хромала на левую ногу и часто вела себя странно. Слушал и проникался каждым словом, которое говорил Бакуго, приукрашивая события. Внутри всё замирало, когда Кацуки описывал ожоги и раны, даже свой шрам перенимал боль. Однако, становилось легче, получалось забыться и сосредоточиться на настоящем, а не на тех событиях, которые произошли два дня назад. Шото больше не утопал в трясине зелёных глаз, понемногу снова привыкал к красным и чувствовал, как внутри расцветают бутоны. Красивая легенда про цветок памяти, но только его нельзя сорвать и подарить. Он должен сам взрасти в душе, распуститься и никогда не завять.