Стигма дьявола

Тодороки стоял около своей двери, руки тряслись. Палец скользил по сенсорному экрану, листая новостную ленту. Как давно он уже не читал ничего из этой сферы, да и не погружался бы в сплетни ещё долгое время, если бы на всех новостных заголовках не появилось его лицо. Иногда проскальзывала Урарака. Он кликнул по первой попавшейся ссылке и толкнул дверь, закрываясь в своей комнате общежития. Всё осталось нетронутым, только Тсую утром открыла окно, чтобы проветрить. Пока полоска загрузки бежала к концу, он оглянулся. На прикроватной тумбочке всё ещё лежали пачки бинтов, обезболивающего и мази, которые месяц назад использовались постоянно. Это было хорошо, начинали болеть рёбра. Наконец, новостной сайт загрузился и во всю страницу развернулась фотография. Урарака стояла около кромки воды, легко касаясь её рукой. Короткое парео, яркий купальник и черная шляпа с огромными полями — новые модные тенденции, главной хит этого сезона. Однако, много внимания на себя брал узкий красный кружок, который очерчивал зону на боку. «Отсутствует метка соулмейта, что это значит? Неужели Урарака Очако не является родственной душой и не носит на себе узор цветка». Шото отстранился, понимая, что произошло. Случился самый настоящий скандал, а привычная жизнь, которая только что обрела тишину и счастье, могла разрушиться в любое мгновение. Он смахнул сайт в сторону, открывая Инстаграм. В ленте виднелась фотография Очако, но уже другая, под ней было бесконечное множество комментариев с одним и тем же вопросом, а она просто молчала. Не было сомнений — обман раскусили. Тодороки сел на край кровати, понимая, что всё же водить толпу за нос — это не его. Он совсем недавно поплатился за враньё, теперь по рекомендации отца участвует во всей общественной деятельности, но его, похоже, ничему это не научило. Зачем наступать на одни и те же грабли? Другого объяснения, кроме как неумение учиться на своих ошибках, не было. Да и как можно было доверять Очако такое личное дело? Чем он руководствовался, когда соглашался. Внутри разрасталась обида и на самого себя и на окружение. Он стиснул зубы, понимая, что до отца снова дойдет эта история и, наверное, бесследно не пропадёт, не канет в Лету. В дверь постучали. На пороге стояла Тсую и держала в руках тарелку с яблоками. — С приездом, — она в два прыжка оказалась рядом. — Рада твоему возвращению, — зелёный фрукт был положен в его ладонь. Он с недоверием оглядел сочный плод, который в последнее время вызывал очень смешанное чувство и сигнализировал об опасности. На уровне подсознания почему-то казалось, что лучше не есть его. — Я не голоден, — оно покатилось по пледу. Тсую улыбалась, её большие щёки немного алели. Она не знала с чего начать говорить: когда долго не видишься друг с другом, такое бывает. — Ну как оно? Как лагерь? Покомандовал первым курсом? — Асуи засмеялась. Перед глазами замелькали воспоминания. Тёплые руки, холодные ночи, тусклый свет, трепетная атмосфера чувственности. Он махнул головой. — Нормально, вроде, успешно. Всемогущий сказал, что доволен результатами, похвалил нас, особенно Тору. Они весёлые, — Шото выпрямил спину. — Как и мы когда-то. — А что случилось? Урарака говорила, что девочка какая-то пострадала. Тодороки кивнул и только сейчас понял, что не знает, что на самом деле случилось с Маргаритой. В лагере не было никого, кто обладал бы причудой огня, об этом можно было судить из того, что парня с причудой тени мало кто мог победить. Оставалось два варианта — либо он сжег руки, либо Бакуго. Первый, разумеется, отпадал. Такие раны не появляются просто. — Не знаю, мы вышли утром, а она сидит на поле, смотрит в небо, — он передернулся, вспоминая всё до мельчайших подробностей. — У неё руки сожжённые были, от них как будто дым шёл, такие чёрные и обгорелые, страшные, — это было похоже на скороговорку. — Шото! — Тсую махнула у него перед глазами рукой. — Я поняла, не надо дальше. Что сейчас? — С Бакуго в больнице, Всемогущий не говорил? Она отрицательно кивнула, рассматривая чужие руки, которые напряжённо были сжаты. Переживания другого были очень заметны, от этого становилось не по себе, ведь именно её вопрос заставил волноваться. — Ладно, а у вас тут как? — Тодороки повернулся и прикрыл глаза. — Наверное, без Бакуго тихо? — Ещё чего, — Асуи встала к окну и уперла руки в бок. — Тут похлеще чем с Кацуки! — Чего? — удивление было нескрываемым. — Да, Изуку такой странный вернулся, это вообще, тьма какая-то! — она села на подоконник и закинула ногу на ногу. — В костюме ходит, прикинь. Какие-то мысли у него странные, но я особо не вдавалась в подробности, у Момо если что спроси. Короче, представляешь, они с Киришимой поссорились. — Из-за чего? — Шото насторожился. — Да Мидория уже второй день за ним по пятам ходит, всё странные вещи бубнит какие-то. Не мое дело, я не подсушивала, но вчера сидели вечером в гостиной, он всё время ложку чайную ронял на пол, а потом, когда понял, что Эйджиро это бесит, то приободрился, начал ещё больше, короче закончилось всё плохо. Что-то странное. Тодороки замер, вслушивался в каждое слово, пытаясь не закусить губу от горечи понимания. Возможно, что тягучая вина за отказ отступила на время, он не хотел снова смотреть в эти изумрудные глаза, проникаясь чувствами и мольбой, которая до предела наполняла радужку. Это было невыносимо, словно тысячу ножей в спину, словно самое страшное предательство, которые только может быть. Он нервно сглотнул и поднял голову. — И что? Где он? — Не знаю, в комнате своей сидел, но это часа два назад было. Я не видела его потом, — Тсую развела руками. — Кстати, они с Ураракой не общаются. — А она где? — С утра вылетела из общежития, чуть не в слезах, но это Иида говорит. Хотелось поговорить с Очако, но выходить за пределы своей комнаты было сложно, потому что столкновение с Мидорией в коридоре общежития — это явно не лучшее событие, которое может произойти. Тсую всё так же раскачивала ногами туда-сюда и смотрела на завядшую фиалку, которую забыла поливать. — Понятно, не очень хорошо всё. Практика кончилась? — Какая там практика? Ветки собрали и всё, не было ничего. Защемило сердце, так сильно-сильно, что пришлось прижать руку к груди. Боль была знакомой, не хватало в организме Бакуго. Его грубого голоса, каких-то презрительных взглядов и касаний. Он уже почти забыл отголоски этого чувства, жжение метки, но прошло уже больше двух суток — он находился на границе состояний. Какая-то агония. — Шото? — А? — Асуи протянула руку к его плечам. — Болит что-то? — Не, не серьёзно, — он уверенно поднялся на ноги, отстраняясь. — Отнеси вниз, — Шото сунул Тсуи обратно яблоко. Та согласно кивнула и скрылась за дверью, оставляя наедине со своими мыслями. Был один вариант, но он скорее помог бы морально, чем физически. Тодороки повернулся в сторону коридора и вышел, оглядываясь. Было пасмурно, но свет включать необходимость не появилась. Он сделал пару шагов, вспоминая, как совсем недавно, точнее несколько месяцев назад, встал на этот путь. Всё так изменилось, всё несерьёзное стало серьёзным, самые непонятные мысли реализовались. Сзади послышались шаги, он повернулся, чтобы поздороваться, но застыл, осматривая фигуру. — М, Тодороки, вернулся? — Изуку демонстративно задрал голову, и перехватил свёрнутые подмышкой бумаги. — Как-то рано, ну да ладно. — Ты чего такой? Действительно, белоснежная рубашка с рукавами, которые расширялись к низу, чёрные брюки, ботинки, какой-то небольшой галстук, дополняющий образ. Всё это выглядело нелепо, да кто так ходит в нынешнее время? Тем более из молодежи. — Какой? Давай, скажи это. — Странный? — Хм, — бумаги выскочили из руки, разлетелись по полу. Шото резко опустился, чтобы помочь поднять их. Плакаты со Всемогущем всех размеров и величин были помяты и испачканы. Тодороки осторожно распрямил бумагу и посмотрел на обладателя этих предметов. Он ожидал, что Изуку тоже кинется собирать свои любимые вещи, но нет. Мидория стоял над ним, ухмыляясь. — Серьёзно? Так на колени упасть? Тебя надрессировали или что? Тодороки чувствовал, как злость начинает просыпаться. — Что ты сказал?! — бумаги снова вихрем разлетелись по полу. — Повтори. — Ничего сверхъестественного, — Мидория опустил глаза и со всей силы махнул ногой, разметая плакаты дальше. — Что ты делаешь? — Шото внимательно наблюдал за тем, как изображение чужого кумира превращается в маленькие куски. — Это же твоя коллекция. Ты её так оберегал, зачем? — А что? — Изуку удивлённо хлопнул глазами. — Зачем этот мусор хранить, а? — Ну, это же твой любимый герой, — Тодороки протянул один уцелевший календарь. — Неужели всё выкинуть собрался. — Да, некрасивые картинки, — теперь Деку сам медленно опустился собирать бумагу. — Раздражают. — Ты серьёзно? Изуку остановился и резко повернулся, широкие зрачки стали ещё больше. Он закусил губу и скользнул взглядом по чужой шее, рассматривая как пульсируют едва заметные вены. То ли от злости, то ли от ещё чего. — Тодороки? — Что? — Ты их видел, да? Я же не сошел с ума? — Ты о чем? — О них, — Изуку посмотрел на потолок и застыл, словно крыши не было, и он видел далёкое солнце. — Ты понимаешь? — Если быть честным, то нет, — Шото испуганно прижался спиной к двери в комнату Бакуго, наблюдая за дергаными движениями. — Врёшь, — чужая ладонь просвистела около лица. — Видел! Знаешь! Я понимаю тебя, это понимаю! — он уставился в глаза. — Я не могу сказать, но я видел. Шото щелкнул дверной ручкой и чуть не ввалился в чужую комнату. Вовремя успел ухватиться рукой за стену. Мидория замер перед дверным проёмом и поправил чёлку. — Успокойся. Перед ним захлопнулась дверь. Изуку осторожно коснулся дерева, очертил пальцем некоторые завитые узоры и тяжело вздохнул, сдерживая смех. Ему снились безумные кошмары уже пятый день, и, все как один, они начинались с разноцветных глаз, а заканчивались бесконечными океанами солёной крови и холодных слёз. Липкая алая жидкость заливалась в горло, попадала в лёгкие, затем они разрывались на части, хоть казалось, что подобное физически невозможно. До дна он никогда не опускался в этих снах, его просто не было, сплошная бесконечность. И только рядом с ним кружила та самая тёмная женщина, постоянно смеялась и давила на все возможные слабые места, которые когда-либо были. Однажды Тодороки говорил ему про кошмары, про то, как много змей около его ног превращаются в почву, но Изуку не слушал, а иногда даже отшучивался. Теперь же каждая клетка тела испытывала понимание. Дверь захлопнулась на защёлку, в коридоре прошёлся неприятный сквозняк, Изуку развернулся, оставив затею продолжать странный диалог, который Шото, может, напугал. Он опустился на колени, поднимая последний рваный плакат, взгляд остановился на кольце. Украшение из чёрного агата, какая прелесть, какая красота. В первый раз он увидел его во сне, но каким образом кольцо ныне венчало его палец — загадка. Тодороки испуганно отшатнулся от двери, проверив, хорошо ли она захлопнулась. За ней слышались лёгкие шаги и прерывистое дыхание. Он никогда не видел Изуку такого — взволнованного и уставшего, никогда не хотел наблюдать за подобным. Внутри скручивался ком вины, которой, по сути, нет, но она так хорошо ложилась на плечи Шото, что становилось не по себе. Всё затихло, пришлось повернуться и осмотреть чужую комнату, где всё было пропитано порядком. Таким неподдельным и идеальным, не верилось, что именно тут живёт Бакуго, который и минуты не может спокойно просидеть, не заорав. На столе лежали идеально наточенные карандаши и ручки, несколько белых листов и учебники. Ничего не выезжало за границы. На спинке стула висел пиджак, струясь вниз. Пахло яблоками, запах забивался в лёгкие и приносил немного облегчение, хотя, может, это был плод фантазий и не более. Шото сел на край кровати, провел рукой по пледу и замер, рассматривая небольшую записную книжку около кровати. Руки так и тянулись её открыть, полистать, но нет, он отвернулся.

***

Она сидела и смотрела в одну точку, совершенно не шевелясь. Бакуго уже не мог больше находиться рядом и наблюдать за этой картиной. Маргарита пыталась взять в руки карту, но тонкие пластиковые бумажки не подцеплялись протезами, которые идеально не сходились в точке соприкосновения. Она повторяла это действие много раз, но с каждой попыткой внутри всё быстрее тух огонек надежды. — Давай поговорим, ну, — он встал перед ней, чужие глаза даже не дернулись. Марго не реагировала, просто снова тянулась за пиковым тузом, который был уже слегка помятый и потрёпанный. — Ты меня слышишь? Я уже второй день тебя тут опекаю! У меня башка раскалывается, я хочу в Академию уже! И в ответ снова игнорирование, на лице не дрогнуло ни одной мышцы. Карта улетела совсем далеко и нырнула под тумбочку. — Я завтра возвращаюсь! Ясно? Мне уже надоело это нянчество, да и ведёшь ты себя как дитё малое! То орёшь, не идёшь на операцию, то не реагируешь. Он злился, очень злился. Как же невыносимо болела голова, приходилось реагировать на каждый шорох и звук, а в больнице подобного было достаточно. Через несколько минут должна была появиться Леди Полночь, которая приходила раз в день, чтобы узнать о самочувствии. Бакуго трясло, он вылетел из палаты, чтобы не видеть этого каменного бледного лица, на котором не было совершенно эмоций. Она сидела как статуя, от хрупкого тела веяло могильным холодом, словно от трупа. В воздухе всё ещё стояло напряжение, а недавний визг заполнял пространство в этих небольших четырёх стенах. Кацуки никогда не рассматривал людей, которые теряли что-то очень важное в этой жизни, теперь точно знал, что не хочет видеть подобное ещё раз. Сердце бешено разгонялось, а потом резко замирало, работало на пределе своих способностей.