«Найдёт, придёт, тебя порвёт и мигом сожрет. Всю сожрет». ©Колыбельная горя. Ведьмак «Кровь и вино»
Она тёплая, мягкая, приятная на ощупь и пахнет яблоками. Немного в пыли, на рукавах есть паутина, но ничего страшного — это не главное. От её присутствия становится намного легче, оковы, сцепливающие грудь, падают в неизвестность, дышится свободнее. Шото снова чувствует себя стабильно, проводит рукой по покрывалу, изучая небольшие складки пальцами, стараясь сконцентрироваться на ощущениях. Как-то необычно, особая слабость в каждой части тела. Он снова касается своей кофты, которая лежит рядом. От неё смертельно пахнет яблоками. Запах забивается в ноздри, пропитывает всё вокруг, но становится спасительной нитью в этом безумии — другой, которая снова медленно ведёт к жизни и сознанию. — Ты пролежал без чувств три дня, — холодная рука касается лба. — Мы волновались. Фуюми рядом, сидит на стуле и вглядывается в разноцветные глаза. Её пальцы тоже холодные, но приносят много душевного тепла, которое приятно щекочет внутри. Тодороки не может ничего ответить, лишь снова прижимается к ладони. Сестра легонько улыбается и убирает волосы с его лба. — Не шевелись, лучше попроси, если что надо, — она отстраняется и подаёт стеклянный гранёный стакан с водой. — На, выпей. Приходится неуверенно сесть и прижаться к подушке. В голове всё звенит, мир немного двоится. Шото охватывает лицо руками, пытаясь остановить выдуманную карусель. Вода кажется очень холодной, режет горло словно льдом, остаётся неприятное послевкусие. Он кашляет, потому что подавился, стакан падает из рук на пол, разбиваясь вдребезги. Сестра отчаянно вздыхает и обхватывает его плечи, снова укладывая обратно. — Без резких движений, тихо, тихо, — она тревожно смотрит на осколки, что оставляют радугу на темном полу из-за преломления света. Красиво. — Лежи, лучше не вставай. Шото сжимает руками спортивную олимпийку, но не помнит, чтобы раньше она валялась рядом с ним. Фуюми довольно улыбается, когда Тодороки снова неподвижно лежит, перебирая ткань в руках, изучая её вновь. — Ты стремительно идёшь на поправку, всего шесть часов прошло, а на щеках уже такой румянец! Тебе становится лучше так же внезапно, как и появилась твоя болезнь Он не понимает. Запаха разложения в комнате нет, его кожа выглядит нормальной, язвы затянулись, оставляя небольшие пятна. Только рядом валяется какой-то сор, лучше не вглядываться. Тошнит. Скручивает все внутренности, они словно заново собираются внутри в одну систему, особенно лёгкие, раскрываются в очередной раз. — Что? — Шото с трудом ещё может произносить слова, язык сам не свой. Тело не слушается. — Тс, — Фуюми кивает. — Всё хорошо, не напрягайся. Ты несколько дней был без сознания, к тебе приходила твоя подруга, — она задумалась. — Её Тсую зовут? Перенесла последние вещи из общежития, очень приятная девушка. Я разложила твои учебники на столе, а когда вещи достала, то ты вцепился в неё, — сестра указала на кофту. — Не отпускал. Просто чудеса какие-то, если ты про это хотел спросить. — Не помню, — Тодороки закрыл глаза. Действительно, о чём же помнить, если сплошной мрак окружал его несколько дней. Он словно лавировал на краю пропасти между жизнью и смертью, но не мог решиться на самый главный шаг. На одну сторону монеты под названием жизнь. — Ладно, не страшно, — она помогла подтянуть одеяло. — Ты лежи, поправляйся. Отец сказал, что через четыре дня надо будет в Академию идти, там какое-то собрание перед учебным годом, я не знаю. Интервью брать будут, надо обязательно присутствовать. Её губы нежно коснулись лба, но Шото рванул назад, проминая лопатками кровать вниз. Нет, он не готов получать ласку и снова устанавливать тактильный контакт с другим человеком. Сестра в очередной раз отстранилась и немного улыбнулась. Реакция была немного неожиданной. — Чего боишься? Такой дурачок, — она засмеялась. — Не ударю же я тебя. В самом деле. Ему говорили уже, что любят, что не тронут никогда и ни за что. И как так получилось, что слова окрасились в ложь? Когда он упустил этот ужасный момент, погряз в грубости и позволил сделать с собой такое? Нет, уж лучше не верить никому. Какой он герой, если не смог защитить даже себя? Даже себе не стоит верить. В горле комом встала немаленькая речь о том, что он чувствует, но Фуюми уже стояла около двери и кидала последний заботливый взгляд в его сторону. Почему-то казалось, что это всё чересчур наиграно, появилось ощущение лжи. А, может, это только он себя накручивает по поводу и без? — Мне пора, извини, работа. Я как всегда буду дома в пять часов, жди. Не было хлопка, дверь медленно закрылась, Тодороки остался в одиночестве. Казалось, что рядом кто-то есть, снова касается рук, губ, щёк, требовательно прижимается, заставляя прогнуться навстречу. Он стиснул зубы, повторяя, что это просто игра травмированного воображения, внушал сам себе эту мысль. Вроде, получалось. Неприятные ощущения отступали на задний план, рассеивались, когда Шото прижимался к кофте, пытаясь согреть свои руки. Он осмотрел свою шею, отгиная ворот футболки. Всё такая же иссиня-фиолетовая, покрытая мелкими и большими пятнами, не хочется на таком даже заострять внимание. Синяки на ногах, целая вереница, которая не прекращается, соединяется в линию. На боку расцвела рана, приходится меньше двигаться. Куда ему на собрание? Зачем ему на злополучное интервью? Не может, устал. Устал врать, притворяться. А врут в этой истории все, даже он. Слёзы подступили к глазам.***
Изуку в последнее время любил уединение, сидеть на самом краю небольшого парка перед общежитием и так скрытно следить за всеми, кто носился туда-сюда, не обращая на него внимания. Он скрывался в тени деревьев, не привлекал к себе внимания и лишь ждал. Ждал, когда из-под земли появится чужая рука, голова и тело, ждал, когда она нежно обнимет его сзади и погладит по волосам, словно мать. Кстати, с ней он не общался уже очень давно, постоянно скидывая звонки и игнорируя сообщения. Мать раздражала, выводила из себя одним своим голосом, особенно когда на другом конце телефона слышались всхлипы из-за очередной грубости. «Изуку, ты так вырос! Так изменился!» «И что». «У тебя другая жизнь, но послушай». «Тебя не касается. Ты не часть этой другой жизни». И много-много телефонных гудков, и бесконечность чужих слёз, которые не пробуждали в нём ничего, кроме раздражения и желания раскусить свои губы в кровь. Ему было всё равно, зелёные глаза тускнели, медленно становясь чёрными и пустыми. В них окончательно умерла душа, и лишь изредка искры азарта опаляли зрачки. В них никто не смотрел: одноклассники избегали даже коротких встреч в коридоре, отворачивались. Одиночество тяжёлой гирей висело за спиной. Лилит была рядом, хотя, конечно, её присутствие нельзя было назвать положительным. Она всегда причиняла боль, но эта боль помогала чувствовать себя живым, осознавать, что ты не просто гипсовая статуя, кстати, такая же бледная, а человек. Пусть не любящий, но всё ещё чувствующий. Сейчас ноготь осторожно следовал от левого глаза по щеке, раскраивая кожу. — Больно? — она нежно прислонилась к его щеке ладонью, подцепила густую каплю крови и слизнула её. — Да, — он кивнул, отворачиваясь. — Но не так, как обычно. — Ха, обычно я корябую тут, — она коснулась ладонью грудной клетки. Мидория резко вдохнул, понимая, что плавится под чужими руками даже тогда, когда преобладает страх. Все факторы говорят бежать и спасаться, но тело остаётся, потому что хочет. Ему приятно находится там, где над ним издеваются. Только тут он чувствует пока что себя живым человеком, хочет ещё чувствовать. Он слепо обожал своего мучителя, проникался каждым её действием и не препятствовал. — По душе скрести больнее, знаю, — он ухмыльнулся. — Вы благосклонны сегодня? Лилит взмыла в воздух, перекинулась через спинку лавочки, осторожно опустилась на уже старые доски. Приняв свою обычную позу, она начала накручивать волосы на когти, губы искривились. Сложные эмоции, они не читаются. Изуку нахмурился, нервно сжал кулаки, но тут же расслабился, продолжая наблюдать за текучими движениями. — Нет, точно нет, — глаза вспыхнули красным, она повернулась. — У меня есть одно желание, которое никто не может исполнить. Мидория не сомневался, что целью этого желания непременно окажется он. Внутри всё натянулось до предела из-за непомерной радости, восторга и счастья. Он достоин ей помогать, Лилит это поняла. На глазах почти проступили слёзы. — Какое? — Изуку застыл, стараясь не улыбаться и быть серьёзным. Медленно поворачиваясь на мысках в её сторону, он одернул жилетку, ожидая приказа или милой просьбы, душа ликовала. — Скажу чуть позже, — демоница засмеялась. — Думаю, что ты мне не откажешь, ведь да? — Конечно. — Это хорошо. Хорошо то, что ты предан мне, — чёрные крылья дёрнулись в последний раз и снова исчезли. — А пока, знаешь, мне очень скучно. Развлеки меня, поговори со мной, со мной мало кто говорит. Её глаза внимательно следили за изменениями в лице Мидории, буквально пожирали каждую, даже незначительную, эмоцию. — О чём? Изуку нервничал, дышать ровно не получалось, когда пронзительный взгляд, полный злости, смирял. Нет, даже не злости, а чего-то большего. В глазах Лилит танцевали вечные огни человеческого греха, который был длинною в вечность. Рога блестели в слабых лучах солнца, которые пробивались через листву. Тёмная аура распадалась на миллионы маленьких частей, которые летали вокруг головы, создавая небольшую бурю. Она махнула руками, разгоняя подобия дыма в стороны. — Как думаешь, кто я? — Дух? Наваждение? — Он не двигался, наблюдал за творившейся картиной и боялся сделать что-то неправильно. — Что ты, Изуку, я печаль, — она смеялась, закидывая голову назад. — Я та, кто приносит её, я та, что олицетворяет её. Мысли масштабнее. Я — демон. Тысячи измученных стонов, тени облепили его со всех сторон, хватали за руки, волосы и тянули к земле. Много голосов, которые создавали какофонию, непонятные обрывки фраз, которые ветер сметает к чёрту. Чёрные сгустки принимали очертания детских рук и лиц, но тут же рассыпались, не в силах держать форму. Очередной мучительный вой раздался над ухом. — Что происходит?! — он схватил Лилит за руку, когда начала кружится голова. — Кто они? — О, мои неупокоенные детки, — демоница протянула руки к бесформенным теням, что танцевали вокруг неё. Один из силуэтов отделился от общей массы и начал расти. Лилит оскалилась, рассматривая хрупкую фигуру совсем юной девочки. Она лежала на траве, растирая слёзы. Половина лица была изодрана в мясо, длинные следы от когтей уходили вниз по горлу, продолжались на старинном платье. Юбка с кринолином вся была залита кровью, шнуровка корсета изуродована резкими действиями. Маленькая девочка робко поднялась на колени, всё тело тряслось от испуга. — Мама? Мама?! — она рыдала, хватала себя за лицо и растирала слёзы. — Спаси меня! Мама?! Лилит опустилась рядом, обнимая ребёнка, прижимаясь всем телом к детскому и смазывая слёзы. Её когти поправили две русые косички, убирая выбившиеся волосы. Длинный раздвоенный язык прошёлся по огромной ране на шее и щеке. — Она тебя уже однажды не спасла, молчи. Труп девочки тут же замер, она была похожа на фарфоровую куклу, которую разбили. Глаза стеклянные, полные боли и трагедии, хрустальные слёзы застыли в уголках. Изуку отвернулся, чтобы не рассматривать уродство открытой раны. — Кто её мать? Почему она не спасла её? — Мидория не смог подавить интерес, Лилит недовольно выдохнула. — О, интересно? — демоница снова совершила круг, поправляя свои волосы. — Её мать была обыкновенной шлюхой, которая никогда не ночевала дома, маленькая Одета голодала, не спала и постоянно рыдала. Я ей помогла, немного: всего лишь однажды схватила её и понесла к себе. Теперь она не мучается в тёмном подвале с крысами и не делит еду с дворовыми собаками или лошадьми, что возили кареты. Восставший труп начал распадаться по конечностям, превращаясь в пепел. Обрывки розового платья остались на земле. — Вы же её просто убили. — А что, лучше было наблюдать за её мучениями? — Лилит вскинула брови в удивлении. — Да ты умеешь удивить, если говорить по правде. — Я не то имел ввиду. Демоница снова опустилась на лавочку и прильнула к Мидории, заглядывая в глаза. Тот послушно смотрел в чужие зрачки и не шевелился, ожидая дальнейших действий. Из головы всё ещё не выходил образ маленькой девочки, внутри кололо сердце. — Изуку, зло не абсолютное, иногда зло может быть благом, просто нужно смотреть на ситуацию с разных сторон. Можно убить для того, чтобы человеку стало лучше, можно соврать, чтобы его не ранить или просто не говорить всей правды. Что есть зло в твоём представлении? Смерть — зло? — Смотря какая и для чего, — он разглядывал чужие рога. — Если для благородного дела, то смерть — это честь. В этой ситуации он не мог сказать что-то конкретного. С одной стороны ребёнок не видел жизни, хотел ещё совершить много открытий и увидеть бесконечные картины мира, что его окружает. Но… Разве это возможно, когда изо дня в день единственное, что тебе позволено видеть — это худые крысы, которые ходят рядом и ждут погибели, чтобы выгрызть детские глаза. Единого мнения не складывалось. Лилит ждала ответа, она сцепила свои и его руки, надеясь услышать хоть одно слово. — Хорошо, что ты герой, — Лилит облизнулась. — Это очень хорошо, но ты не можешь дать свой уверенный ответ. — Могу. — Так скажи мне, готов ли ты убить человека, если посчитаешь, что он мешает миру? — Да, — это было легко произнести, он не ожидал сам от себя подобного, поэтому испуганно отпрянул назад. — Отлично, а готов ли умереть ты сам, если твоя гибель спасёт кого-то другого? Принести себя в жертву этому миру. Мидория неуверенно кивнул, понимая, как тонет в чужих глазах, что рассечены вертикальным зрачком. Кольцо на пальце начинало нагреваться, чёрный агат становился каким-то опасным. Он понимал, что в горле стремительно сохнет, становится тяжело дышать. — Хм, тогда послушай. Лилит прижалась к нему сильнее, обвивая руками шею, снова поправляя волосы на голове. В голосе было столько непривычной нежности — это убаюкивало, заставляло прикрыть глаза. — Изуку, слушай меня, — она начала напевать лёгкую мелодию, похожую на колыбельную. — Пришло время попросить тебя о небольшом одолжении, — он проваливался в сон, утыкался в женское плечо. — Я демон, тот самый демон, что крадёт детей из кроваток, хватает малышек в подворотнях, завлекает в подворотни любопытных ребят, а потом… Потом просто съедает, потому что жажда велика. Изуку, я очень голодна. Мидория отстранился, из-под полуприкрытых век виднелись изумрудные глаза, а также слёзы. Становилось понятно к чему шло дело. — Но как же? — Изуку, я не трону тебя, если ты не согласишься сам, — Лилит поднялась, обошла его, обхватила руками со спины. — Я голодаю уже несколько веков, позволь мне насладиться. Он не мог отказать, внутри просыпалось это необыкновенное чувство, которое привело его на тёмную сторону монеты. Пародия на любовь, но нет, скорее пустой восторг, который затуманивал глаза. Острые клыки коснулись бледной кожи рядом с воротником белой рубашки. Такой костюм, как раз на свои похороны, словно готовился. Руки сцепились на шее, передавливая все артерии и вены, не давая току крови спокойно идти. Она смеялась, выгибалась от возбуждения и нетерпения, но хотелось растянуть столь прекрасный момент. — Я не буду убивать тебя так, как остальных, — клыки проткнули кожу, она не говорила, но голос отчётливо раздавался в голове. — Я тебя именно съем, а не поглощу. Небольшой кусок тонкой кожи был оторван от его ключицы. Острая боль разнеслась по телу, заставляя рвануть вперёд, но нет. Мидория словно врос в эту лавочку около общежития не в силах даже что-то сказать, потому что челюсть застыла. — Скажи, я виновата в том, что ты будешь моим долгожданным блюдом? — Нет, я согласен, — на душе появилась лёгкость и умиротворение. Он немного повернул голову, открывая кровоточащую рану её взору, предлагая продолжить эту странную трапезу для одного, точнее одной. Демоница снова прильнула к телу, на этот раз полностью упиваясь кровью, пачкая всё вокруг, даже своё лицо и волосы. Ненасытность, спящая веками, наконец-то обрела свободу. Можно было открыто пожирать чужое тело, при этом не задыхаться от противного чувства, будто происходит что-то неправильное. Перед глазами уже становилось темно, даже какие-то цветные круги из-за боли. А смысл ему жить? Утратил себя, утратил множество чувств и эмоций, было непомерно скучно просто так существовать каждый день, ожидая встречи с демоном. Да, Лилит была ему врагом, была ему самой настоящей опасностью, но только эта опасность его понимала. Изуку буквально внушил себе это и видел в Лилит только одно — спасителя, а не страшного персонажа, который сломал ему жизнь. Жизнь ему сломали другие люди, но это уже не важно. — Твоя смерть не напрасна, — Лилит перекусила ему губы. — Ты спасаешь всех, кто тебя окружал, ты спасаешь себя. Твоя смерть — это благо и подарок. И свет потух навсегда, оставляя бесконечное тёмное пространство, которое не знало границ. А ещё привкус соленого.