За дверью номера 708

— Двигайся давай. Арсений негромко смеется, откидывает голову на мягкую спинку машинного кресла и кидает кроткий взгляд на морщащегося Антона. Тот пытается поудобнее устроиться на сидении, постоянно сталкиваясь коленями с Арсением и выругиваясь сквозь зубы. Перед глазами все расплывается, Антона едва слышно, или у Арсения совсем съехала крыша, пока он смотрел на Антона, залезающего в машину. Идея провести «очаровательную» ночь на заднем сидении автомобиля пришла накануне вечером Арсению: они тогда сидели на кухне, доедали остывшую пиццу и думали, чем бы заняться в ближайшее время, в последние часы свободы до объявляемого в аэропорту рейса в Москву. Мысль, что они снова расстанутся на неопределенный срок — может, даже до последних чисел июля, до встречи здесь же, на фестивале — вызывает несоотносимое ни с чем чувство горечи где-то внизу живота, рассыпается там пеплом. Арсений постоянно пытается отмести эту мысль куда подальше, но ему никак не удается: он словно попадает в замкнутый круг, откуда невозможно выбраться. Антон это чувствует: тянет к нему пальцы, целует подушечки. Кажется, это никогда не перестанет Арсения смущать. Он склоняет голову, находит его глаза и дает себе одну минуту на тишину: проваливается в зеленые — в данный момент совершенно черные — радужки, теряется с Антоном от всего мира здесь, на заднем сидении машины, как маленький ребенок, играющий в прятки. Попробуйте найти, — просит он, чуть ли не задыхаясь от внутренних страхов, сидящих в груди, и понимает, что никто, кроме Антона, пробовать не будет. Он находит. Находит его взглядом, привычным, прямым, находит губами его губы, целует без задней мысли и лишних остановок. Хватается пальцами за плечи, сталкивается грудью с чужой. Арсений приоткрывает глаза, чуть-чуть отодвигается: дышать становится сложно, легкие воют от боли, он отрывается всего на пару секунд — выдыхает куда-то вбок, пытаясь восстановить поступающий в грудь поток кислорода, — а затем вновь впивается в губы Антона и прижимает к себе. — Ты говоришь… — выдохом. — Говоришь, что нужно… подвинуться, но сам же… Арсений замолкает, когда. Когда Антон отстраняется, чтобы снять единственное кольцо на мизинце. Арсений не может перестать смотреть на то, как Антон стягивает его с пальца, буквально секунду держит между подушечек и, кинув быстрый взгляд на Арсения, кладет на переднее сидение, где оно скатывается к спинке и теряется из виду. От этого едет крыша — с железным скрипом, по накатанной. Антон вновь нависает над ним. Скользит пальцами по невольно напрягающейся руке. — Что ты там все бубнишь, — и Арсения целуют. Уже ниже. Куда-то в шею. Он вытягивает ладонь и вжимает пальцы в спинку кресла. В голову вдруг ударяет воспоминание о вчерашнем утре, когда он забирал Антона из аэропорта, когда они целовались прямо тут, только-только сев на места, позабыв обо всех. Это молниеносно вышибает из головы все мысли — и хорошие, и плохие. Любые. Только Антон там неизменно всегда — хоть в дождь, хоть в солнце. Даже в туман. Антон не медлит — уже поднимает футболку Арсения до груди и целует каждое виднеющееся сквозь кожу ребро, в очередной раз вышибая изо рта слишком-громкий-выдох. Арсений задерживает дыхание, вновь цепляется пальцами одной руки за сидение и другой — за светлые волосы, мелькающие перед едва прикрытыми глазами впереди. Футболка начинает давить, мешать — ее хочется разорвать в клочья, черт возьми, лишь бы только… — Тише, тише, — шепчет Антон. Его колено случайно соскальзывает с сидения, и он выругивается, вызывая у Арсения невольную улыбку. — А это ведь все твоя идея. С губ слетает тихий стон, когда Антон вновь опускает лицо и ведет носом по низу живота, а после Арсений отвечает: — Ну тебе же… ох… нравится. Антон, прижавшись губами к родинке, спрятанной чуть ниже пупка, поднимает взгляд и, не опуская головы ниже, лоснится поцелуями в другую сторону — чуть вбок, потом выше, снова к груди. Нет, нет… не так. Арсений говорит это вслух: — Не так… Приоткрывает рот, просит: давай, не тяни, прошу тебя, давай. Антон скользит губами по коже выше — снова к шее, а после нависает над лицом Арсения. Мысли вертятся в голове, ухватиться не удается ни за одну никак. Антон не может отвести от него взгляд. — Арс… Черт. Я так тебя… я так тебя, боже… — Антон теряет все слова, упирается лбом в лоб Арсения. Тот не открывает глаз, только облизывает постоянно пересыхающие губы. — Ты так во мне… Так глубоко, сильно… Нужен. Мне. Пальцами ведет по приоткрытым губам, чуть блестящим от слюны, соскальзывает ниже, к шее, к виднеющейся ложбинке между ключицами — голова Арсения запрокидывается сильнее, ударяясь об жесткую дверь. Антон кидает быстрый взгляд вверх, проверяя, в порядке ли все. В порядке. Арсений только… едва здесь. Он всегда такой: медленный, плавный, оттягивающий момент. Антон таким никогда не был — каждое его движение пропитано резким и надрывистым желанием. Судорожным, практически мимолетным. Арсений же научил его терпеть — в самом хорошем смысле. Наслаждаться, отдавать. Получать самому. Так нужен. Ему. Ты. Когда Антон вновь опускается ниже и щелкает пряжкой ремня, Арсений не сдерживает стон — негромкий, едва на грани слышимости. В нем хочется раствориться, почувствовать, услышать его еще раз и еще, как и каждый божий-чертов-хренов раз. Никогда в своей жизни Антон не слышал ничего более красивого. Этого голоса, срывающегося от бурлящих эмоций внутри. Скользящее движение губами вниз — и Арсений невольно подкидывает бедра вверх. Неосознанно, от чувства, которое как омут — туда с головой, и никак иначе. — Мой… Ты так нужен… мне. Не представляешь. Антон вдруг понимает, что на Арсении все еще футболка. Цепляется пальцами за края и стягивает ее через голову… не удерживаясь. Целуя в губы. Мимолетом. Чтобы чувствовать его. Арсения. Обжигающего. Любимого. Такого… его. Арсений играет в прятки. Антон его находит.

x

Из радио доносится какая-то попсовая музыка, кольцо все еще лежит на переднем сидении. Луна сегодня слишком яркая. Светит, оживляет ночную гладь неба. Глаза невольно находят Арсения в темноте. Он немного напоминал луну. Такой же необычный, притягивающий. Умеющий ослеплять. Антон восхищается им до крышесносящего чувства, которое прошивает все изнутри грубыми стежками. Алыми, плотными нитями-переплетениями. С этим ощущением хочется прожить до самого конца. Арсений прижимается к его голой груди. На часах — четверть второго. Антон говорит: — Ты заслуживаешь счастья. Себя. Будь счастьем, Арс. Арсений. Не дай всякому дерьму поглотить себя. Кожу щекочет чужое теплое дыхание. Арсений задерживает дыхание на несколько долгих секунд, а потом поднимает голову и смотрит на него — глаза в глаза, без вопроса, не имея — впервые — ни одного слова в своем богатом арсенале. Арсений пытается. Антон только подталкивает.