За дверью номера 708

У Сережи в голосе проклевывается намек на смех: — Серьезно? Ты серьезно решил остановиться здесь? Стас наблюдает за ним через стекла черных очков — защищается от вечерних лучей солнца, — а затем и вовсе поднимает их на макушку. Оглядывает всех скептичным взглядом, на секунду останавливаясь на Арсении, который, засыпая, чуть ли не падает на стоящего рядом Антона. — Посмотри на Арса хотя бы. — Сережа тут же кидает быстрый взгляд на Арсения. — Он уже с ног валится, да и мы тоже. Сережа фыркает, не имея никакого желания останавливаться посреди ночи в каком-то непонятном мотеле с наверняка старыми и скрипящими кроватями и отсутствием кондиционера. Дима хватает сумки и тут же направляется на второй этаж — его общий номер с Сережей уже дожидается их прихода, а Арсений еле-еле открывает глаза: от постоянных недосыпов у него буквально нет сил на активную деятельность сегодня. Антон касается его запястья: — Может, мне тебя на руки? Доползешь до второго? — А мы в одном номере? — С добрым утром. Арсений зевает: — Донеси, — и улыбается. Антон смиряет его скептично-ироничным взглядом и тут же зацепляется за ручки сумок — его и Арсения, — стараясь не смотреть на него, идущего впереди, совершенно позабывшего о своем рюкзаке. Вспомнит утром — запаникует, но Антон-то успокоит, обязательно успокоит. На третьей ступени Антон слышит смех Сережи и ругательства Димы, на пятой — вновь зевок Арсения, а на восьмой — одновременный глухой хлопок двух дверей. Чуть ниже колена начинает тянуть, и Антон останавливается на секунду, чтобы выровнять дыхание, и тут же поднимается наверх, поглядывая на уставшего Арсения. Антон видит, даже не так — нутром чувствует, что Арсений устал. Очень устал, и это ощущение проявляется через его серое и слегка помятое лицо, через растрепанные волосы и нередкие зевки. Телефон просвечивается через карманы джинсов — Антон не признается, что просто какое-то время смотрит на его задницу, — и Арсений навряд ли по традиции будет сейчас проверять ленту и обсуждать с Антоном каждую вторую-третью историю. Арсений открывает дверь, придерживая ее для Антона, и отчего-то сдерживает зевок. Антон смотрит на него и не понимает — почему он сдерживается? Неужели даже это считает неприемлемым и лишним? Антон хмурится, не хочет ведь, чтобы Арсений считал что-то лишним, а тем более себя самого. Это ужасно — но единственное, что может сделать Антон, это вздохнуть и проследить взглядом, как Арсений тенью пролетает мимо него и садится на кровать, тут же зарываясь пальцами в волосы. За окном вдруг шарахает молния — и освещает весь темный номер. Где-то вдалеке раздается гром, и Антон чувствует, как накатывает странное чувство иррационального страха в груди — что-то детское, далекое, похожее на то, что было с ним раньше, когда он прятался под одеялом поздней ночью, еще в детстве. Арсений глядит в окно и тут же кидает на него опасливый взгляд — видимо, тоже чувствует что-то приближающееся к пригороду, где они остановились. — Действительно хорошо, что Стас предложил остаться в мотеле, — тихо шепчет Арсений усталым голосом и проводит рукой по лохматой макушке. Антон слышит в его голосе не только это — еще и страх показаться лишним. Он весь такой. Арсений скрывает в себе множество вещей, думая, что может справиться сам, надеясь, что пройдет, перегорит, всколыхнет — и испарится, но оно все еще в нем. Страх, чувства, мысли. В синих глазах мимолетное что-то пролетает и тут же растворяется во мраке: Антон смотрит, как Арсений сгибает и разгибает пальцы на правой руке, ерзает на покрывале, медленно прикрывает глаза и думает. Так громко думает, что Антону хочется забрать хотя бы половину этих тяжелых и страшных мыслей себе — чтобы спасти, чтобы вытащить. — Арс, — хрипло. Шепотом. — Иди ко мне сюда. И он такой маленький. Хотя хочет казаться взрослым и знающим все. Антон помнит, как несколько лет назад Арсений казался ему чудо-взрослым, знающим тайны, доступные только тем, кому уже за тридцать, но теперь, когда у них двоих за спиной — сотни бессонных ночей, непроизнесенных слов и тихих разговоров, сотканных из пара чувств и мириады мыслей, а впереди — что-то странное, бесформенное совсем, отчего страшно тянет, ноет, он уже не боится. Хочет избавиться от этого, выставить щит, спасти их двоих, но может только прятаться за дверью этого старого и пронесшего советские времена номера и смотреть, как Арсений пытается заснуть уже долгое время, но… — Ты боишься грома? …но вот это. Этот голос, пронизанный хронической печалью, проявляющейся только поздней ночью, в пригороде, в темном номере. Рядом с Антоном. Когда их никто не слышит. Когда они вдвоем. Напротив всего мира. — Подойди ко мне, — все еще шепчет Антон, понимая, что громко здесь нельзя. Оттолкнет. На язык лезут слова, ласковые, мягкие, желающие помочь, достать, но Антону кажется, что Арсению нужно чуть-чуть не это — кое-что более весомое, чем «я нуждаюсь в тебе сейчас», потому что об этом они оба знают и без букв, без мыслей, сгенерированных в предложения на губах. Арсений не взрослый — он все такой же мальчишка с растрепанными волосами, потерявшимися в бледности кожи веснушками и какой-то особой доверчивостью в глазах. Антон рядом хочет — и ни на шаг от него. Чтобы вот в такую темную ночь, когда за окном бушует гроза, валит тяжелыми холодными каплями дождь, протянуть руку и схватиться за чужую ладонь — чтобы доказать, что это все — не лишнее. Антон ему в глаза не смотрит, когда чуть раздвигает руки, приглашая к себе в объятия, но видит, как чужие длинные ресницы трепещут от каждого осторожного движения вперед — от кровати до угла у двери. Антон пытается не вслушиваться в скрип половиц от медленных шагов и чужое дыхание, чтобы не свихнуться, но все равно выхватывает тихие вдохи-выдохи и шорохи одежды. Антон чувствует все и ничего одновременно — от незадачливой странности ситуации до понимания, что вот оно, осязаемое, нужное, — он здесь, на своем месте, дома. Арсений, когда цепляется пальцами за его плечи, чувствует то же самое, но Антон не может знать наверняка, поэтому только вжимается в него сильнее, безмолвно просит быть ближе, чтобы кожа в кожу, рядом — на расстоянии вечности. Боится ли Антон грома? — Боюсь тебя потерять, — вырывается одновременно с разыгравшимися красками на небе, которые мигают одной барахлившей лампочкой — это на секунду ослепляет, но Антон уже не пытается себя останавливать. — Не в смысле, что… что типа тебя рядом не будет, я боюсь, тебя не будет вообще. Ты какой-то… одинокий, Арс. Вокруг тебя сотня людей, но ты будто все еще один. Арсений молчит, но дыхание его учащается — как и стук сердца в груди Антона. Страшно говорить, но еще страшнее — молчать, скрывая всю правду, состоящую из эмоций. — Я постоянно замечаю за тобой, что ты боишься сделать лишнее движение — не важно, в чью сторону, да хотя бы от самого себя шарахаешься даже. Как будто думаешь, что… тебе здесь нет места, — Антон специально отводит Арсения от собственных плеч, чтобы посмотреть ему в глаза. Тот намеренно опускает взгляд — значит в яблочко. — Посмотри на меня, я… я не хочу быть тебе чужим. Арсений скрытный — от темной макушки и до тонких щиколоток. Он не дает себя узнать, он скрывает что-то, что не имеет ни одного названия, но имеет множество смыслов — и не ухватиться ни за один. Антон цепляется за него, как за последний ночной поезд, уходящий куда-то далеко и приходящий в это место через долгое-долгое время, проехав множество извилистых дорог и путей. Потому что боится сбиться с пути один. — Ты даже со мной одинок. И Арсений вновь обнимает его. Прячет холодный нос в шее, хватается руками за спину, сжимает до судорожного выдоха сквозь пересохшие от напряжения — волнения — губы и тяжело дышит, теплым дыханием согревая и морозя кожу одновременно. Антон слышит гром, видит синие отблески молний на стенах, но чувствует только одно — осознание неизбежного, осознание, что Арсений в его руках не-рядом, он далеко, но пытается до него дойти. Не ночным поездом, а только пешком — через дебри, джунгли, гремучие леса. Антон ради него готов спрыгнуть с этого уходящего в ночь, в неизвестность поезда и пойти искать. Лишь бы достать. Лишь бы вытащить. — Я просто… — выдыхает ему в лицо Арсений и вскидывает слезящиеся от темноты глаза на него, — просто… Не знаю. Он смотрит без единой эмоции в глазах. Ну или у Антона проявляется полнейшее помутнение рассудка — он теряется в Арсении, в его попытках спасти себя самого из этой глубокой, отчаянной пучины боли, которая льдом стягивает все внутри. Арсений устал — Антон это видит. Он не хочет даже пытаться делать вид, что это не так. — Тебе не нужно бояться быть близким, Арс. Хотя бы со мной. Ты же знаешь, что я рядом. В окно начинают бить большие капли дождя. — Ты не чужой мне, но… Я не могу. Ты можешь уйти. Антон удивлен, поражен, даже немного разозлен — как Арсений все еще сомневается в нем, в них? У них за плечами столько всего, столько времени и чувств, которые окутаны сеткой привязанности и доверия. А он… он все еще далеко. — Я не уйду. — Ты не можешь этого обещать. Такими вещами не разбрасываются просто так. Антон чуть выпускает Арсения из рук, сжимает его пальцы в своих и склоняется к взволнованному лицу — чтобы коснуться лбом чужого лба. Почувствовать, как горит кожа, как тянется Арсений к нему в ответ. Словно на лучик света в кромешной темноте. И он повторяет так, словно знает собственную жизнь наперед, как свои пять пальцев, которыми сжимает ладонь Арсения сейчас: — Я никуда от тебя не уйду. Не денусь. Не сбегу. На носу можешь это себе зарубить. И на лбу. И Антон проводит пальцем по узенькой складочке под челкой Арсения — чтобы разгладить смутность и чтобы просто коснуться теплой кожи. К Арсению его всегда тянуло всем нутром — чем-то неосязаемым и не имеющим основы. Как будто их судьбой друг к другу приковало. Они ложатся вместе: не смотрят на узкую кровать, не пытаются сдвинуть оба спальных места, просто раздеваются, изредка поглядывая друг на друга, задергивают занавески — скорее из привычки, чем из надобности, — а затем укладываются лицом друг к другу. И это бьет Антона в грудь сильнее, чем любое другое их взаимодействие. Он. Никуда. От него. Не уйдет. Арсений в нем как бьющееся, пульсирующее сердце — пока не остановится, Антон будет жить. — Это так странно, — шепотом говорит Арсений, и его голос звучит до того интимно, что спина Антона покрывается мурашками и он невольно двигается ближе. Арсений касается его колена своим — горячим и острым. — Я… будто делюсь с тобой своей усталостью. — Делись. Мы прочувствуем ее вдвоем. — Порой ты бываешь невыносимым романтиком, Тох. Это уже перебор. Улыбка на его губах заменяет Антону весь мир за этим окном. Всего на секунду. Ее хочется прожить. Ее хочется сцеловывать каждое мгновение, хочется пробовать, как она будет смотреться на его губах, а затем целовать-целовать-целовать. Понимать Арсения, любить его — не оставлять, чтобы он не потерялся вновь. — Хочешь, мы будем так всегда? — Будем. И они оба знают, что речь идет не о совместном сне. А о чем-то более сокровенном. Аккуратное касание Арсения губ Антона это подтверждает.

x

Спустя час за стеклом затихает. Антон смотрит на прикрывшего глаза Арсения и мягко гладит пальцем его лицо — ведет кончиком по сухим губам, касается ресниц, захватывает щеки и цепляет все еще напряженный лоб — даже во сне Арсения слишком много думает. Но он не спит. Поэтому Антон тянется к его губам и оставляет на них легкий поцелуй — без слов, намеков и всего прочего, что будет у них впереди. Сейчас он хочет показать, что они могут делиться, что они могут и поделить — все что угодно. Стоит только дать сигнал. Антон остановится, чтобы Арсений его догнал. — Самый лучший, ты самый лучший… — тихо произносит Антон, наблюдая, как трепещут кончики ресниц Арсения. Он тянется всем телом вперед и вжимается в него, как в собственное спасение. Не осознавая, что является тем же самым. Бесшумное «спасибо» Арсения соскальзывает с его губ ровно в тот момент, когда Антон закрывает глаза. Порой… они слишком устают.