The Рercentage of Probability

Ты часто спрашивал меня о том времени. Знаю, ты хотел помочь. И у тебя бы это получилось, поверь. Но я не смогла. Не смогла найти нужных слов и только потому молчала. А без них ты бы не понял. Не понял, как сводит с ума белизна. Открываешь глаза и видишь белый потолок. Ровный, чистый и оттого как будто бесконечный. Не понять, когда он начинает переходить в стены, такие же чисто белые. Я быстро поняла, что сошла с ума. Иначе зачем держать меня в мягких стенах? А здесь все было обито полиамидом — в лучших традициях дурки, стереотипных и пошлых. Жесткая койка, как подставка в футляре для дорогой безделушки. В закрытом, беленьком, чистом. И хранили меня, как вещь — стоило вновь забыться. Смотреть было больно. Свет резал глаза, выбеливая все, даже кожу. Он убивал и сам был мертвым, как в морге…свет не грел. Я мерзла постоянно, даже когда была не в себе. Воздух на вкус тоже был белым. Дезинфицированным, отфильтрованным — словно и не было его. Вакуум. Вакуум был снаружи. Вакуум был внутри. Сколько это тянулось: часы? недели? месяцы? Никто не знал, а те, кто мог…уже не расскажут. Все эти лица, что нельзя запомнить — они сменялись так быстро. Они были так похожи: с пустыми глазами и равнодушными руками.       — Нора. Нора, Нора, Нора…каждый чертов раз. Как я ненавидела это имя. Я помню, как первые месяцы пыталась держаться. Меня смешил очевидный абсурд, чей-то слишком черный юмор. Я гордилась, что не плачу, восхищалась тем, что временами едко язвлю…меня хватило ровно до тех пор, пока не поняла — домой я больше не вернусь. И после — все. Я потерялась. Потерялась в череде беспамятства и жутких галлюцинаций. Я так надеялась, что это были галлюцинации. Но разуверить в этом меня никто не спешил. Я умирала от тоски и умоляла только об одном:       — Отпустите меня домой. Пока однажды в это безумие не ворвалось три простых слова:       — Ты уже дома. Ложь. Такая наглая ложь…как можно было так жестоко смеяться? От боли и горькой обиды хотелось взвыть. Ударить, сжать, впиться. Почему больно должно быть только мне? Тогда на плечо легла горячая ладонь и все закончилось. Я почти забыла каково упоительно быть в состоянии думать. От одной мысли — трезвой и кристально ясной — голова пошла кругом. А может потому, что вдох вышел только со второй попытки. Я была в себе, а мир вокруг полон до тесноты. Голова правда ныла. И не от коматозного отупения, а от захлестнувшей лавины запахов: незнакомый кондиционер, свежая постель. Чужой гель для душа и непривычно резкий шампунь. Запахи душили в невыносимой жаре. Далекий, словно призрак, свет робко расползался из глубины…чего? Было страшно посмотреть. Было страшно вдруг проснуться, и снова оказаться там. Я бы не пережила такого пробуждения. Что-то медленно сползло с лица. Густая прохлада кольнула легкие. Больно было, но я не могла надышаться. Пощекотав, с лица исчезли родные, слегка сопревшие волосы. Я потянулась к ним рукой, но сгибы снова обожгло от игл. Когда горячие пальцы накрыли ладонь, я передумала вырываться. «Эта постель из хлопка» — мысль, что посетила меня первой, когда я очнулась в следующий раз. Я лежала под мягким одеялом, спрятав руки под подушку. Попала в рай, как примерная девочка? Во рту было кисло, и тело липло от жары, но мне было так хорошо. Как не было слишком давно. Бессвязный лепет из «я», «не хочу» и «возвращаться», сбившийся в невнятную кучу, еще вертелся в голове — уже без всякой логики — и рвался с языка. Чтобы остановить его, пришлось сдаться. И открыть глаза. Белый потолок. Ровный, чистый, но никогда еще не казавшийся таким…замкнутым. Его границы оттенял живой свет. Не такой, как дома. И не в тех стенах — там никогда не было окон. Я вспомнила все. Ладно, пусть не все, и не сразу…но та ночь и все, что случилось. Навернулись слезы и выплакали все: и боль, и бессилие, и обиду, и злость. Все кончилось, кончилось…. А на полу, привалившись к кровати, спал Старк. Его рука лежала рядом, и ладонь чувствовала ее знакомое тепло. Я лежала, зависнув между дремой и блаженной явью. И слушала. Слушала живую тишину. Как она сливалась в тихом сквозняке, словно из приоткрытого окна, и хриплом дыхании. Старк спал, уложив лохматую макушку на согнутые руки. Не представляла, как можно спать в таком положении, но и будить не спешила. И вскоре вновь уснула. Хотя, кажется, и так уже выспалась на годы вперед. Кровать мягко прогнулась, но глаза я не открыла. Ждала, когда что-нибудь разобьёт ожившую тишину — скрип, вздох, слово. Да что-нибудь, честно. Но ничего. Все замерло и ждало лишь меня. Знаю, это Старк сел на край постели. С влажными волосами после душа, изнеможенный и угрюмый, чего можно было бы ожидать от ночи на полу. Но изнеможенность была такой — тяжелой, с намеком на хроника. Да и день вчера выдался не из простых. Старк сел, но так ничего и не делал. Хотя мог бы сказать: «Доброе утро». Упрекнуть за обнаглевшую в край сонливость, ведь и правда, сколько можно было спать в конце-то концов. Но он молчал. А я не собиралась упрощать ему жизнь.       — Можешь попробовать встать, если получится. Не торопись. Кухня внизу, через гостиную. Спускайся, как будешь готова. Когда я открыла глаза, сквозняк мазнул по лицу, а за Старком защелкнулась дверь. Я ненавижу вспоминать, как закончилось то первое утро. Не в кошмарно глянцевой ванне — с отполированным хромом, вычищенными зеркалами, и с не уступающим им глянцевым кафелем. В каждом кусочке этого зеркального кошмара я видела отражение. Сказать бы свое, да нет. То, что в нем отражалось не могло быть мной. Кем угодно, но не мной. Если можно было бы представить хоть на минуту, что это была я, то у меня для себя были печальные новости. Потому что я поседела. Не было больше моей пшеничной золотистости, остались лишь безжизненно тусклые пакли. И это ее я раньше считала скучной, закрашиваясь в любой понравившийся цвет палитры. Бровей словно и вовсе не стало, ни ресниц. Вылиняли. А за ними и нежный загар, что лип ко мне даже в сыром Кардиффе. Выцвел до трупной синевы. Так, что от черноты синяков на сгибах локтей, становилось дурно. Помню, как на кухне было шумно. Гремела посуда, хлопали дверцы. В машине доходило кофе, а Старк снова огрызался:       — Ой, не начинай! Разрыдаешься, принцесса… Капитан сжал ложку, нахмурился, стиснул зубы так, что проступили желваки и заострились скулы. В легких спортивных штанах и футболки он был все такой же идеальный. И такой же едва живой. Агент Романофф в коротком домашнем халате лениво покачивала ногой, потягивая жгучий кофе, и смотрела на всю эту возню с высоты своей неотразимости. А потом раздался всхлип. Как я, рыдая, попала на кухню, вспомнить так и не смогла. Приступ оживленности схлынул, подкосив и без того трясущиеся ноги. Кто-то придержал за локоть, наверняка собираясь поинтересоваться, какого черта меня принесло на кухню в таком виде. Но был безжалостно оттеснен тем, кто деловито ощупал лоб и щеки, прихватив за плечи:       — Что случилось? Я ведь просил: не торопись, — Старк показался суровым, когда от напряжения повысил тон, но озабоченность быстро отступила, вновь вернув к хронической изнеможённости, заставив закончить чуть тише, — Может, вернешься в постель? Хотелось вернуться куда угодно, лишь бы не размазывать сопли на виду у этой толпы. Знакомые руки вновь подхватили, прижав к крепкой груди, и понесли из кухни. В спину понеслись напряженные вопросы и возгласы — их припечатало веским:       — …а мы — спускаемся. Если что я и уяснила за прожитые годы — у всего бывает второе дно. То есть — чему удивляться, если есть куда спускаться ниже первого этажа? И прицепилась же эта чушь, что не вытряхнешь, потому что от любого резкого движения головой, та снова запрокидывалась, и сквозь пролитые слезы виднелся только потолок. Опять. А не шевелившись, можно было зацепиться за синяк на виске, что за ночь успел затянуться и позеленеть — было завидно, ведь свои синяки залечивались неделями. Цепляли нахмуренные брови и взгляд, отрешенный, словно Старк на ходу решал внезапно свалившуюся задачу, легшую на его плечи тяжелой ношей. Ладно, ты прав, так все и было. Но поверь, в том, чтобы висеть на сильных плечах, нет никакой прелести. Не когда лицо зареванно, а ты сама выглядишь не лучше свежевскопанного трупа. И соображаешь соответственно. Маленькое столкновение в гостиной от внезапности кажется целой катастрофой. Из-за другого плеча Старка выглядывает немного растерянное лицо. Его очки ловят блик, пряча глаза. Пройденный трюк — не глядя в глаза, сложно так сходу сказать, знакомо ли лицо. И больному мозгу кажется нелогичным, что Старк, едва ли взглянув на него, вздыхает с облегчением:       — Ты вовремя, старина. Потом все становится хуже. Лицо незнакомца, прятавшего за очками ранимое сочувствие, спешно спрашивает о глубине скан-диагностики. От знакомой формулировки прошивает током. Старк запинается, едва не полетев следом, стоило вырваться. Но бежать уже поздно. Некуда. Мы успели спуститься, завернув от гостиной, по винтовой узкой лестнице. А внизу, по словам Старка, ждало «все необходимое оборудование». Этого тебе тоже не понять. Не понять, как страшно, когда от слов «диагностика», «сканирование» и «оборудование», выкручивает тело. И хочется бежать, прятаться, забиваться в самый темный угол, лишь бы они не нашли. И не отдавать себе отчета — от кого прятаться? Кто будет нас искать? И помнить только, если нас найдут, будет снова больно… Так и закончилось мое утро — в болезненно дикой истерике. Конечно, боль не наступила. Никто не пришел, чтобы найти, а если и попытался, то исчезнувший еще в начале незнакомец в очках, просто не пустил их на пролет. Дом оказался светел даже в цоколе — если за стеклом все-таки и находилась лаборатория, то живого света в ней было больше, чем искусственного. Там были окна, а во окнах брезжило голубое море…лазурный океан? Прятаться было глупо, бежать все также некуда. Старка за спиной больше не было. Он сидел рядом, руку протяни, и смотрел в лицо пустыми глазами. Такой же застывший комок затрепанных нервов, обхвативший прижатые к груди колени. Я его испугала. Сил не было, даже прощения попросить…       — Ты расскажешь, что произошло? О чем? О том, что моя жизнь превратилась в дешевый триллер? Врачи, палата и явные галлюцинации, что загоняют в дичайшую панику. Суровый диагноз — потеря памяти. Собственное отражение, которое не узнать. Мне остановиться? Старк двинулся ближе. Протянул руку, но столкнувшись взглядами, спрятал обратно. Сел свободнее, скрестив лодыжки, сцепив пальцы. Вроде как трогать больше не собирался, но и пытаться достучаться не думал прекращать.       — Пойми, я должен знать…давай же, помоги мне. Нет, мольба не впечатлила. Не помогла дрогнувшая рука, растершая глаза так обреченно. Не тронула закушенная губа. Тогда Старк, выждав немного, глядя украдкой сквозь пальцы, сменил тактику:       — Давай поиграем? — слегка наклонился, и мелькнувшие в глазах искринки, заворожили меня, — Я задаю вопрос, ты отвечаешь — да или нет. Идет? Что-то было в этом. Что продолжало цеплять, отключая часть воспаленного сознания.       — Тебе больно?       — Нет. Мне было никак. Внутри было пусто, и только говорить сорванным горлом было противно. Старк подобрался, решаясь на еще одну попытку:       — Могу я тебя осмотреть? В мастерской есть нужное об… — опередив отчаянно вырвавшееся «нет», он закончил, — Но мы можем сделать это в гостиной или в спальне, где будет удобно. Джарвис справится. Джарвис. Вездесущий голос с потолка. Новомодный голосовой интерфейс, или что-то в этом роде. Вчера он спас нам жизнь…сохранил свободу? Поддержал в трудную минуту? В общем, очень кстати выручил.       — Давай…давай не здесь. Не сейчас. Мне нужно время. Впервые я заметила, как потемнели глаза Старка, становясь черными даже в солнечном свете, когда он слегка наклонил голову вбок.       — Это из-за них? Они это сделали? — Старк взял запястье и развернул синяки к свету. Уродливые комья крови, застывшие под кожей.       — Кто они? — руку я отдернула. Потому что горячая ладонь ранила сильнее, в саму душу.       — Щ.И.Т. Место, из которого я тебя забрал. Щ.И.Т. Название не говорило мне ни о чем. Может, это было оно. А могло и не быть, понимаешь. Признаться, я ничего не понимала — где я была, кто были те люди… Ничего кроме стылых ощущений белизны, стен и нескончаемого потока вопросов без ответа.       — Давай покажем тебя Здоровяку. Здоровяком оказался тот самый доктор, что ждал нас на диване, коротая время с потертым лэптопом на коленях. Он был невысок и не сказать, что особо как-то накачен или что-то в этом роде, за что бы мог получить свое прозвище. Он был обычным. Не таким идеальным, безобидным и оттого настолько привлекательным.       — С возвращением. Я рад вновь увидеться… Он держался сдержанно и, может слегка, застенчиво, но только по какой-то уже застарелой привычки. Потому что после неосознанно расправлял плечи и улыбался куда увереннее. И эта улыбка тепло сообщала, что и его я знала, но не помнила совершенно. Старк спохватился не сразу:       — Прости, это Беннер — наш большой парень. Его вообще тяжело забыть… Беннер скривился, как от дурной шутки, и почти не выдал себя. Пусть пресловутое «она нас не помнит?» так и не совалось, но в его глазах выразительно просквозило то самое сожаление, справится с которым редко кому было по силам.       — Брюс, — он протянул ладонь, улыбнувшись осторожнее, — А мне называть тебя Норой? Пожала плечом, пусть — мне было все равно. Старк повел нас наверх. И хорошо, потому что я вряд ли смогла бы найти комнату, в которой спала. Не после того, как выскочила утром, не разбирая дороги. А двери на этаже оказались все на одно лицо.