Чье сердце — Ваше ли, мое ли Летело вскачь? ㅤㅤМарина Цветаева
Зима. На улицах города лежит снег; такой чистый, словно новый лист жизни, такой наивный, как юношеские чувства, такой робкий, как первая любовь, такой холодный, как смерть. Январь неустанно близился к концу, а значит совсем скоро снова нужно будет прорисовывать улыбку и несколько дней вежливо, местами улыбаясь, отвечать на поздравления коллег, журналистов и фанатов. Как они не поймут, что так делают ещё больнее? Дёргают её за нервы души, словно школьницу за косички. Больно. «Уже тридцать четыре. Три-дцать че-ты-ре, Жень. Тебя нет рядом почти шесть лет… Почему, почему именно я, именно ты, почему мы? Я ведь была не готова, я ведь слабая, Жень. Глупая девочка, живущая в одиночестве и всю жизнь так отчаянно боявшаяся его. Судьба, всё-таки, жестокая игра: тасует людей, как колоду карт, случайно теряя некоторых во время своих интриг». Единственно любимое и дорогое создание, с глазами точь-в-точь как у отца, крепко сжимало ладонь певицы, не давая упасть. Скользко. — Мам, упадёшь ведь, давай, держись крепче и аккуратнее, — заботливо назидал Веня. — Да что же ты, чуть не упала. Всё-таки нужно было звонить Паше! Вот сломаешь себе чего-нибудь, не дай Бог, и что тогда? Неужели концерты отменишь? — Нет! — слишком быстро и громко. Слишком однозначно. И в этом вся она — жить ради искусства, жить на сцене и умирать, любить и ощущать себя любимой. Зайдя под весёлый смех в торговый центр, парень сразу потянул Тину в продуктовый отдел, уверяя, что самые вкусные булочки готовят именно здесь. — Ну возьми хоть одну. Попробуй! Это, действительно, очень, очень-очень вкусно. На что женщина лишь покачала головой. Правда, стоит признаться, что сопротивление было недолгим и аргумент «мне нельзя» ничто по сравнению со взглядом сына, так ведь? Любуясь своей главной наградой, она почти не вслушивалась в слова, не замечая ничего вокруг. А зря. — Ой, извините, пожалуйста, я такая неуклюжая, так неловко вышло, — начала уже оправдываться Кароль, врезавшись во «что-то мягкое», но закончить ей не дали. — Тин? Веня? — Господи, Потапенко, это ты. — Да-да, это я. Самый неповторимый и желаемый украинский артист. После народной артистки, конечно, которая то сшибает с ног одним своим присутствием, то в прямом смысле этого слова сносит меня. — Дурачок! Дурачок ты, Лёша, — её искренний смех влюблял в себя, завораживал, а он одной рукой прижал её к себе, едва приобнимая. Атмосфера, царившая до этого на Голосе, окончательно растворилась. Казалось, не было той гримёрки и злополучного поцелуя — они снова хорошие друзья. — Лёшик, Лёшик, ты где? — никто и не заметил, откуда и когда появилась Каменских. — А я всё ищу тебя: ушёл, оставил меня одну, ай-я-яй, Лёш. Наконец она обратила внимание, что он стоит не один, а с вполне себе знакомой ей особой. — Привет, — эта улыбка располагала к себе. Дарила шанс на то, что он счастлив. Но так ли это? — Я купила на ужин пасту, твою любимую, последнюю пачку забрала, не поверишь! — Мы навер… наверное, пойдём. Была рада увидеться. Каменских лишь пожала плечами. Потап хотел было догнать певицу, но знал, или же скорее чувствовал, что сейчас ей нужно побыть одной. «Не нужно вестись на красивые фразы и слова о любви, тебе ведь уже не четырнадцать, ты не та несчастная Таня Либерман, готовая любить и впускать в своё сердце каждого, кто постучит в его затворки». — Да, конечно. Увидимся на съёмках, манюня, — его тёплые руки наконец отпустили певицу. «Манюня» — кадрами из какой-нибудь ретро киноленты в голове пронеслись все моменты, когда он так обращался к ней. Она соврёт, если скажет, что не скучала. Ещё как. Неожиданное, непонятное, какое-то мутное и странное чувство поселилось в груди. Не замечая раньше подобной усталости, она решила всё списать на работу.***
День рождения всё-таки случился, как бы она не любила эту дату в календаре. Съёмки начинались, как всегда: ничего особенного. Даже к шуткам Потапа у неё имелся свой, особенный иммунитет. В очередной раз дурачась и робко прижимая певицу к себе, шепчет: — С днём рождения. У меня есть для тебя сюрприз, если ты согласишься вечером… — Нет, Лёш, не надо. Спасибо большое за приглашение, но нет. Это ни к чему, ты сам всё знаешь, — главное не смотреть в его глаза, что потом — неизвестно. — И что ты будешь делать вечером в огромном доме одна в свой день? Хотя бы Катю позовёшь? Веня в Англии? — Да, он завтра рано утром прилетает... Возникшая ситуация была глупа до чёртиков. — Возьми хотя бы букет и не выбрасывай его, пожалуйста, как утренний. Прошу. — Я не знала, что это твой! Честно. Ну Потапенко! Разве я могла так поступить с тобой? — Да, с маленьким мальчиком… Она смеялась и вместе с ней смеялся он. В последнее время было слишком много мыслей в голове, которые, в свою очередь, совершенно не радовали, заставляли спускаться ночью на кухню, пить воду и пытаться отправить свой организм спать дальше. «Что же ты преследуешь меня, Медведь? Никуда не сбежать. Никуда». — А знаешь, я подумала… — Лёшик! Ты прекрасен! — короткий поцелуй в щёку и рука в руке. Сумасшествие. С ума схождение. Ещё секунда и она бы согласилась на вечер. Ещё минута и не было бы лишних мыслей в голове, затмевающих собою здравый разум. — Да иди ты к чёрту! Внезапно стало тошно. Воздуха бы. Самую малость. Дышать нечем. Жить некем. Любить некого. Быть не с кем. Тьма. Раскрасневшиеся щёки, сузившиеся глаза и сжатые до белых полосок на внутренней стороне ладоней кулаки, — явные свидетели недовольства украинской дивы, её возмущения и… слабости. Чувства же — слабость? Или сила? «Чёрт бы тебя побрал, Потапенко». Стук каблуков с каждой секундой становился тише. И смолк. Но не в его голове. Настя, стоявшая в оцепенении, никак не могла сложить дважды два и понять, почему её друг и продюсер улыбается так чисто, так по-детски наивно и светло, глядя туда, где еще пару секунд назад промчалась Тина.Внезапно, ты не мой теперь, надежды — всё ложь. Внезапно, ты откроешь дверь, из сердца уйдешь.