Місто закохує нас і зраджує. Місто наповнилося колишніми коханцями… Скільки нас з ранами? Доторкнись пальцями! Ким тепер стали ми?
По несчастью или к счастью, время не наша собственность. Оно то тянется, как приготовленная в какой-то забегаловке манная каша: медленно, нудно, прилипая к ложке и к человеку; то летит, не сдерживаясь, не останавливаясь ни на секунду, когда в груди так отчаянно живёт и борется за право быть надежда на свою маленькую интимную бесконечность момента. Казалось, он за всю ночь так и не сомкнул глаз. Страх потерять эту тонкую нить, образовавшуюся между, был слишком высок; страх того, что всё это сон и стоит ему поддаться желаниям организма, как мужчина тут же проснётся абсолютно сам. Наедине со стенами. Какая-то непонятная, случайно образовавшаяся внутренняя тревога заполнила весь разум, вытеснив из него остальные мысли. Случайно ли? Чувство страха нарастало с каждой минутой. Липко. Так липко, вязко и холодно внутри. Кошки скребут. Вгоняют свои коготки под кожу, проникают в плоть и раздирают её на сотни кусочков, царапают, жгут. Рука, на которой вместо подушки лежала девушка, затекла и уже совсем отчаялась ждать каких-то изменений в своём нелёгком положении. Лёша попробовал встать, но в ответ услышал нечленоразделительную речь, больше похожую на кашу; Тина просыпаться даже не думала. Сейчас, находясь с ней так близко, как никогда ранее, хотелось запомнить каждый изгиб, каждую маленькую и незаметную с первого взгляда деталь; крошечные родинки, которые щедро усыпали нежную кожу певицы, соединялись в созвездия, завлекая в своё космическое пространство; пшеничные локоны сплетались между собой, хаотично расплёскиваясь на постели; ямочки на щеках вызывали непреодолимое желание поцеловать, а ключицы — оставить фиолетовые отметки, показывая всему миру, что она — лишь его. Только его. Лёша считал и ловил каждый вдох и выдох грудной клетки, ощущая тёплое дыхание, так приятно щекотавшее его руку. Даже сейчас, со смазанным макияжем и запутанными волосами, она выглядела непозволительно прекрасно. Такая домашняя. Такая своя. Сокровенную идиллию нарушила вибрация будильника, который вчера никто так и не отключил, забыв в тот поздний вечер, а скорее ночь, обо всём на свете. Стараясь быть как можно тише и аккуратнее, он всё-таки встал, мгновенно отключая телефон, и, не желая будить певицу, ушёл на кухню, плотно закрывая двери. Внутри зародилась глупая, на первый взгляд, мысль: приготовить завтрак. Так банально, так по-детски, так глупо…?***
Можно ли было когда-нибудь себе представить, что этот серьёзный, несдвигаемый с места мужчина с таким трепетом и желанием сделать приятное будет стоять и жарить оладьи? Кто вообще мог подумать, что он умеет готовить? Знаете, ради собственных детей и не такому научишься. А если дело касается любимой, то здесь, действительно, любые правила рушатся от одной только мысли о. «Она наверняка на диете… Вот дурак! Может, всё-таки уговорю поесть? Такая манюня стала, что скоро ветром сдувать начнет. Ну, Кароль, получишь ты ещё у меня… Облачко сонное». Тёплый, оранжевый свет пробивался сквозь шторы, заполняя комнату своим цветом, делая её ещё уютнее. Тина не сразу поняла, где находится, когда проснулась. Осмотревшись и не найдя ни намёка на знакомый интерьер, девушка хотела уже вскочить, как вчерашний марафон по бару дал знать о себе: голова раскалывалась настолько сильно, что было ощущение, будто она не просто выпила бутылку вина, но и ударила ею же себя по лбу, как минимум раза четыре. Откуда-то из коридора доносился приятный запах выпечки, часто будивший маленькую светловолосую девочку, навсегда оставшуюся в прошлом. На тумбочке возле кровати нашлись таблетка и спасительный стакан с водой, так заботливо оставленные им. На губах дрогнула едва заметная улыбка. Через секунду проснулся разум и стыд. Тихонько зарычав на себя за слабость, уткнувшись лицом в подушку, Кароль искала в голове пути побега, но ничего путного не приходило. Разговор, от которого теперь не убежать, висел в воздухе, напоминая о себе. Вчерашняя идиллия постепенно сходила на нет.***
— Гм… доброе утро. Через пятнадцать минут певица всё-таки появилась на кухне, успев сходить в душ, который, к счастью, был рядом с комнатой и блуждать не пришлось, потому что показаться в таком растрёпанном виде было для кое-кого сродни катастрофе. Лёша, не ожидавший такого скорого пробуждения, не услышавший тихих шагов за спиной, чувствовал себя двенадцатилетним мальчишкой, который впервые дарит сорванные на клумбе цветы однокласснице. — А я тут… завтрак готовлю. Доброе утро, облачко. Садись, уже почти всё готово. Он потянулся за поцелуем, но, встретив молчащий взгляд, отпрянул, продолжая крутиться вокруг неё и плиты. Тишина в этот раз давила. Ещё вчера она была глотком свежего воздуха, такой сокровенной, такой интимной и родной. Сегодня всё будто бы скукожилось, сморщилось, постепенно растворяясь. Непонимание. Мужчина несколько минут смотрит на неё в упор и не видит ничего, не ощущает такого желанного ночного тепла, а она замерзает. Не столько от открытого окна, сколько от холода, поселившегося внутри, по крупицам отбирающего желание раствориться и право быть счастливой; въедающегося под кожу, царапающего рёбра и душу. Ложка, которой Лёша мешал сахар, противно стукнулась о стенки кружки, нарушая тишину. Тина к еде так и не притронулась. — Что случилось? Я сделал что-то не так? Горькая улыбка и качание головой. — Почему ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь, чёрт возьми! — Не сейчас, Лёшик… Голова закипала, нервы натянулись, готовые вот-вот лопнуть от напряжения, моментально возникшего в квартире. — А когда, Кароль, когда? Ты вламываешься посреди ночи ко мне в дом, плачешь, целуешь, просишь остаться с тобой, а утром делаешь вид, что ничего не было, что всё это плод моей больной фантазии. Так знай, Кароль, ты — моя болезнь, моя тупая, не проходящая уже несколько лет, боль, единственное, что удерживает на плаву и в то же время губит своим непроницаемым безразличием. То приближаешь к себе непозволительно близко, то вновь отталкиваешь, закрываешься на семь замков и сбегаешь. Играешься, как девочка с мячиком. А я ведь живой, я ведь человек, понимаешь? Он встал, расхаживая по кухне взад-вперёд, что-то жестикулируя, иногда срываясь и повышая голос, а потом едва тихо, будто бы сразу извиняясь за свои неконтролируемые порывы эмоций. Последние слова были сказаны прямо в глаза в надежде ухватиться за малейший огонёк во взгляде. Слёзы предательски собрались вокруг глаз, готовые вот-вот залить стол. Ногти больно впивались в ладони, оставляя на них белые отметки. Сердце сжималось от одного только взгляда на. — Прости меня, Лёш, прости… Я как старый пластырь, который уже не нужен, а отодрать больно. Но ты сможешь, правда, сначала будет больно, а потом всё наладится, будто и не было вовсе. Ты только не тяни с этим. Лучше сразу. На корню. Тина встала, путаясь во фразах и движениях: тело категорически отказывалось подчиняться, мозг, кажется, тоже. Из последних сил разум стискивал сердце в бетонной коробочке, не позволяя ему выбраться наружу, не разрешая быть собой, быть маленькой слабой девочкой, которая так сильно нуждается в мужском плече и любви. — Дура ты, Кароль. Какая же ты дура. Он вышел на балкон, моментально закуривая. Не счесть количество вечеров, проведённых здесь с мыслями о ней, о их недодружбе, недоотношениях. Горько. Горько ей и больно. И слёзы уже поток. И сердце пропускает удары. Шаг — навстречу к балкону. Два — он за окном такой родной, такой тёплый, такой свой и далёкий. Три — хлопок входной двери. Не смогла. Испугалась, как девчонка, последнего и спасительного шага. Только бы снова дышать, только бы суметь сбежать к себе домой в крепость, только бы не оглядываться назад и не видеть его глаз, так прямолинейно и открыто смотрящих на неё, будто бы видя насквозь, будто бы читая её вдоль и поперёк, зная каждое решение, каждое движение и слово наперёд. Он смотрит на её удаляющийся с каждой секундой силуэт и готов взвыть от бессилия, разом опутавшим тело. Не обернулась. Не посмотрела на балкон, где стоит и без перерыва докуривает пачку сигарет человек, готовый принять эту запутанную и потерянную в себе малышку всегда; и совершенно не важно: утро или ночь, вместе они или врозь, счастливы или нет. Главное не когда, главное не где, главное с кем. Так и засыпают этой ночью: каждый в своей холодной, как айсберг, постели. Одна утопает в солёных слезах, второй — в алкоголе.Спи собi сама Коли бiля тебе мене нема…