Он — твой мальчик, Ты — его девочка.
Дней до прямых становилось всё меньше; волнение, что странно, не давало о себе знать. Точнее, кое-что было. Абсолютно другое, так хорошо забытое, но возродившееся с новой силой. Как бы Тина не увиливала, не сбегала от себя, как бы не старалась это отрицать и делать вид, что всё как всегда, — она волновалась. Безумно нервничала без. Маленькие смс-переписки, ставшие чем-то сугубо личным, интимным, их, были сродни некому кислороду, без которого никак. Чудовище: «Доброе утро, манюня! Как ты?» Облачко: «Лёша! Я опять проспала, забыла собрать чемодан и нифига не успеваю. Паша меня убьёт» Облачко: «Ещё и паспорт, чёрт» Чудовище: «Посмотри на тумбочке в коридоре. Зная тебя, ты его ещё с прошлой поездки не убрала» Облачко: «Потапенко, ты гений!!!» Чудовище: «Будешь должна, зайка ♥️»Мальчик… Девочка…
Чудовище: «Тин, как думаешь, эта куртка норм?» Облачко: «Фу, сними немедленно. Ты так похож на…» Чудовище: «На кого?» Облачко: «…» Чудовище: «Договаривай, давай» Облачко: «Не буду» Чудовище: «Я же накажу» Облачко: «Накажи» Они скучали друг по другу. Безумно. Так, что иногда хотелось выть на луну от тоски, иметь ручной телепорт, чтобы в любой момент оказаться рядом, прижать к себе, обнять, зацеловать вдоль и поперёк. Облачко: «Чукча» Облачко: «Чудовище» Облачко: «Как ты мог, Потапенко» Чудовище: «Что???» Облачко: «Ты вчера уснул, а мне не спалось» Чудовище: «Так ты соскучилась, Тинка-картинка?» Облачко: «Ещё чего» Чудовище: «Ну-ну» Облачко: «Скучно было, а все спали» Чудовище: «Я так и вижу, как скучает Народная» Чудовище: «Признай» Облачко: «Что?» Чудовище: «Господи, какая ты упёртая…» Облачко: «…» Облачко: «Отстань» Чудовище: «…не отстану» Облачко: «Да» Чудовище: «Что «да»? Договаривай, Тина Григорьевна» Облачко: «Скучала» Чудовище: «…по кому? До конца, до конца» Облачко: «По тебе, чудовище» Иногда они созванивались, постоянно шутя, местами ругаясь по пустякам и сразу же мирясь. Лёгкое, непринуждённое общение практически вытеснило всё происходящее вокруг. Нить, которую они так боялись потерять, стала крепче, постепенно сокращаясь и притягивая их друг к другу. Редко, по мере возможностей, Лёша звонил по видеосвязи; Тина каждый раз паниковала, долго вглядываясь в зеркало и ища в себе малейшие изъяны, но вызов не отклоняла. — Намалюю тобі зоооорі, — пытался вытянуть рэпер, чем очень смешил женщину. — Потапенко, не уродуй песню! Она смеётся так искренне, заливисто, абсолютно не сдерживая своих эмоций, что у него земля уходит из-под ног. И он готов смешить, напевать в шутку её же песни, только бы не грустила, только бы не храбрилась перед ним, закрываясь в себе. — Я завтра возвращаюсь в Киев. — Ммм… — сколько ещё должно пройти времени, чтобы эта маленькая девочка признала свои чувства? Лёша не давит, он терпеливо ждёт. — Ты не занята, вроде бы, я спрашивал у твоего Паши. Увидимся? — Да… да, конечно. Отчего-то вся смелость рядом с ним в такие моменты куда-то улетучивалась. Желание утонуть, раствориться. В этой неподдельной искренности и любви. Весь следующий день не находит себе места, не может усмирить образовавшееся внутри волнение, пресечь мысли, взрывающие рыжеволосую голову, унять едва ощутимое покалывание на кончиках пальцев. Целое утро ждала звонка или какой-нибудь смски. Решив, что он занят и встреча запланирована на вечер, позанималась в зале, убралась в доме, полила любимые розы; находила тысячи дел, лишь бы отвлечься, лишь бы заткнуть разум, без конца твердящий: «где ты?». Часы пробили двенадцатый час. Спина ужасно затекла от многочасового сидения в прихожей в ожидании дверной трели. Настроение, согревающее целую неделю, было окончательно испорчено. Тина снимает обувь, скидывая её попутно в коридоре, устало опускает плечи и, не выключая свет, поднимается к себе наверх. Темно. Дышать нечем. Хочется сбежать от самой себя. Уснуть. Только сон может спасти, вытеснить лишние мысли.Он обманщик, Да и ты не припевочка.
Чёрная машина подъехала к дому около двух часов ночи. Всю дорогу Лёша изрядно материл себя, весь мир и разрядившийся ещё утром телефон. Пустит ли? Выслушает ли? Поймёт ли? Слишком горький привкус у этого «ли». Вам так не кажется? Свет, горящий на первом этаже, дарит надежду. Его символ веры. Лёша не знает, откроет ли Тина, спит она или же ждёт. Даже боится думать об этом. Его мозг не способен, объективно говоря, думать, производить какие-либо вычисления и логические цепочки, когда эта девочка рядом. Внутри всё трясётся, колышется от каждого касания, точно ветви от весеннего ветра. Несколько минут стоит, переминаясь с ноги на ногу, окончательно отчаявшись её увидеть, но в последний момент дверь открывается. — Ты совсем что ли?... Зачем приехал? — Тина сейчас похожа на домовёнка, которого поднять — подняли, а разбудить забыли. Такая домашняя, маленькая, смешная; трёт ладошками глаза, чтобы проснуться. — Я… — Стой. Не нужно, Потап. «Потап» — как лезвием по коже. Словно водой ледяной окатили в январскую ночь. — Уходи. — Тин, я объясню. Понимаешь, там такая ситуация… — Я, — рука между, разделяющая на полмира, — не хочу. Она выдыхает, а он сдаётся под натиском голубых глаз, пронзающих своим непробиваемым стеклом, замирает после её «не хочу» и делает шаг назад. Его достаточно чтобы выставить восвояси, закрыть дверь и медленно сползти по стене, зажав ладонями рот. Не закричать бы от боли, растекающейся по телу, проникающей в каждую клеточку тела. Слёзы градом опаляют щёки. Рас — па — да — ется. Распадается на атомы. До утра он сидит в машине, глядя на немой дом и едко-жёлтый свет внутри, наивно, в глубине души, веря, что простит, придёт. Но не приходит.***
Эфир выдаётся эмоционально сложным. Дан, не дающий шага ступить все эти дни, совершенно не собирается отступать, постоянно крутясь рядом, назойливо проявляяИ полетели ножи, И стаи упрёков.
Тина всецело отдаётся игре, закрывает глаза на ноющее сердце, разодранное в клочья, громко вздыхает и обольстительно улыбается Дану. — Твой запах, ммм, ты королева, — он прижимает к себе желанное тело во время одного из выступлений команды Лёши, нагибается вперёд, ощущая аромат её духов, и целует чуть выше груди, в районе шеи. Женщина задорно хохочет, и мало кто слышит в этом смехе отчаянный крик. Лёша вскипает от злости, сжимает до белых костяшек кулаки. — Стой, Кароль! — кричит он, едва догнав у дверей гримёрки. — Чего тебе? — максимально равнодушный голос даётся всё сложнее; кажется, ещё секунду и она сама поверит в свою ложь. — Что это было? — Где? — Не зли меня. — Прости? Глаза в глаза. Разгневанные взгляды, раскрасневшиеся лица, сбитое дыхание. Нервно пульсируют вены. Алексей не выдерживает. Ударяет кулаком об стену чуть выше её головы, справа, и сокращает расстояние, второй рукой стискивая хрустальные запястья. — Я повторю вопрос: что это было? — Ты слишком много на себя берёшь, Потапенко. Пусти меня. Я не твоя собственность. Не твоя. — Не моя значит?И заблудились во лжи, И в собственных чувствах.
Слова растворяются эхом в помещении, унося их куда-то за пределы сознания. Он теряет контроль, резко прижимая её к себе, рвано целуя то в щёки, то в нос, то в ключицы, то в шею, то в губы, выдыхая в них заветное, сокровенное «моя». Терзает, изводит, мучает. Тина снова тает, как асфальт на летнем солнце; так медленно, постепенно, теряя силы. Их плавит, обезумленно плавит, выворачивает наизнанку, трясёт от чувств и с ума сводящих эмоций; воздуха становится слишком мало, его практически нет, но нежелание оставлять губы напротив сильнее. Лёша целует грубо, собственнически овладевая телом, показывая, что его, только его и ничья больше, а она не сопротивляется, вжимаясь в него сильнее, дрожа в мужских руках, и вся насквозь пропитана криком: «я твоя». — Кого я вижу… Раздаётся за спиной мужчины приторный голос. Кароль отскакивает, видя молдавского коллегу, и исчезает за дверью, пытаясь угомонить бешено бьющееся сердце. Чёрт. — Балан, какого хрена ты здесь забыл? Твоя гримёрка в другом конце коридора, не находишь? — Твоя, замечу, тоже, Потап. Не думал, что Тина поведётся на тебя… Она такая горячая штучка. Уж я-то знаю… — Заткнись. Миг — и Дан вытирает рукавом кровь с верхней губы, криво ухмыляясь, зная, что задел за живое. — Она будет моей. Ей не нужен такой как ты, Алексей Потапенко. — Ой, мальчики, а вы чего тут стоите? Тина у себя? — внезапное появление Иры спасает ситуацию. Молдаванин уходит, хмыкая и косо смотря на соперника. Лёша рассеяно кивает, отходя в противоположную сторону. Кароль Горовая находит сидящую на полу, от напряжения сжимающую пальцами подол платья, с трясущимися руками и ртом, жадно хватающим воздух. — Ты чего, красотка? Она мгновенно оказывается рядом, подставляя своё плечо и Тина утыкается в него, окончательно разрыдавшись. Маленькая девочка пробила стеклянную броню босса, выкарабкалась, вылезла наружу. — Лёша… Одного имени оказывается достаточно и Ира прижимает её к себе, ласково поглаживая по спине, шепча что-то на ухо. Они сидят вдвоём не меньше часа; голова Тины лежит на коленях подруги, всё так же равнодушно взгляд блуждает по стенам, словно ища в них немого ответа и помощи. Спасения. — Лёшка — он же дурачок полный. Весь такой смелый, уверенный в себе на работе, с друзьями, а как дело доходит до сердечных вопросов, то кричи караул. Боится сказать лишнее, сделать что-то не так, навредить, сломать, случайно ограничить личную свободу. Боится спешить. Но если любит, поверь мне, любит до последнего, полностью вверяя свое сердце в твои руки. Немножечко нужно время. Вам обоим. Вспомни Пашку и сколько мы с ним ходили хороводами, пока ты не помогла. — Ир, я боюсь. Горовая улыбается, заботливо убирая локон волос за ухо, отчётливо понимая, насколько сильно влипла её подруга. — А думаешь мне и сейчас не страшно, когда уже прошло пару лет? Знаешь, милая, любовь — это обрыв. И ты ходишь по этому краю каждый день, боясь оступиться; но жить в страхе, оказывается, тоже не вариант. Жизнь соткана из неожиданных поворотов, лабиринтов, из… — Ир, я, кажется, влюбилась. Вот так резко, рвано, на выдохе, прерывая поток фраз, обжигая собственные губы, шепчет Кароль и прячет красные щёки в коленях брюнетки, улыбаясь так глупо, так счастливо. И её мир замыкается на одном человеке. На одном-единственном человеке.Он — твой мальчик, Ты — его девочка.