Of Fear and Moonshadows

Тем же вечером Усталость Купера жила в его конечностях, требовала права на постоянное проживание в бёдрах и плечах, ступнях и в области Брока и Вернике* в мозге настолько сильно, что Дейл уже не был уверен в способности назвать собственное имя и должность, если его прямо сейчас попросят сделать это. И, тем не менее, сейчас он сидел в баре отеля Грейт Нортен, разглядывая дыру на подставке, на которой стоял напиток Энни до тех пор, пока его не забрал бармен, а случилось это ровно через три минуты после того, как Энни встала и ушла. Это было десять минут назад. С тех пор Купер не сдвинулся ни на дюйм. Энни, подумал Купер, грустно качая головой. Купер и представить себе не мог, что можно ощутить такую связь с человеком, которого едва знаешь. Печаль, отражающаяся в её глазах, сочеталась с робким страхом, который она испытывала постоянно, находясь в окружающем её мире. И эта печаль отличала её от других. Купер был удивлён, узнав, что она провела какое-то время в Твин Пикс совсем как девочка: не чувствуя себя частью городской ткани, будучи не вплетённой в общий гобелен, каким казались все остальные. Он бы соврал себе, если бы сделал вид, что не заинтересован в ней. Он был. И очень сильно. И независимо от того, что сказал Трумэн, Купер был более чем заинтригован. Он находил её очень красивой. Простой, но всё же симпатичной и скромной. Ему нравился её рост – не настолько высокая, чтобы казаться нескладной, но и не слишком низкая. Она не была тщеславной, её волосы ни разу в жизни не укладывались в изогнутые кудри, одежда её всегда была подобрана – возможно, интуитивно, – так, что не казалась неуместной, и не важно, была ли она популярной или модной. Классика и мягкость в цветах совершенно неброских, будто бы из набора чуть недоиспользованных масляных пастелей на полке художественной студии. Помимо физической притягательности она была очаровательна и хорошо воспитана, в ней не было той надоедливой и показушной милости, которой страдали многие люди, слишком старающиеся быть кем-то, кем они на самом деле не являются. Энни была настоящей. Она была заботливой и милой, а душа её была нежна. Купер думал, что для неё будет куда больше подошла бы профессия учителя в дошкольном учреждении или в Гуманном обществе. Он мог легко представить её в окружении детей и маленьких животных и представленное ему, несомненно, бы понравилось. Он чувствовал, будто защищает её, и всё из-за той наивности и детского чуда, что наполняли её. Его привлекло это, задело и очаровало. Но если быть честным до конца, то ему пришлось бы признаться себе в том, что его беспокоит боль, обрушившаяся на неё в прошлом. Боль, о которой свидетельствуют шрамы на тонких запястьях. Какая тьма может заставить кого-то столь светлого совершить над собой насилие подобного масштаба? Конечно, ответ на этот вопрос он прекрасно знал… Глубоко вздохнув, он был готов сдаться и отправиться спать, но стук каблуков по твёрдой древесине привлёк его внимание. Остановившись в дверях, Одри смотрела в сторону бара, держа в руках чемодан. Она окинула взглядом широкое помещение, очевидно ища кого-то, кого не смогла обнаружить. Её плечи опустились, и за то время, которое потребовалось ей, чтобы переместить чемодан из одной руки в другую и заправить прядь чёрных волос за ухо, Купер ощутил, что ему хочется уйти и в то же время хочется остаться на месте, разрываясь между нежеланием говорить с ней и ощущением отчаянной жажды её внимания, её взгляда. Он уже спланировал маршрут побега, который приведёт его в вестибюль никем не замеченным, и одновременно просчитал шаги, которые потребуются ей, чтобы пройти по изношенному деревянному полу расстояние, разделяющее их. Он размышлял слишком долго, и когда она увидела его – хотя он был явно не тем, кого она искала, – то слабо улыбнулась и подошла к бару. – Добрый вечер, – поприветствовала она Купера, приблизившись к нему. – Добрый, – прохрипел он в ответ и улыбнулся, глядя на её багаж. – Куда-то уезжаешь? Она опустила взгляд на чемодан и, закатив глаза, расположила его перед собой, взявшись за ручку обеими руками. – Сиэтл, – ответила Одри. – Мне нужно быть там уже сейчас, но я обналичила билет, который купил папа, и поэтому лечу ночным рейсом. – Румянец вдруг коснулся её щёк. – Думала, что сэкономлю денег и получу пару лишних поручений, прежде чем улечу. – И когда твой рейс? – Сразу после полуночи, – ответила она, взглянув на часы, висевшие над барной стойкой, а затем снова на Купера. – Как твой глаз? Повинуясь инстинкту, Купер поднял руку к скуле и ощутил крошечный след, оставшийся от той неприятной ситуации с заложниками, произошедшей несколькими днями ранее. – Почти прошёл. Одри кивнула, и их молчание затянулось настолько, чтобы стать неловким. Неловкость эта усиливалась ещё и тем, что Одри по-детски качала перед собой чемодан из стороны в сторону. Купер прочистил горло, и она вновь посмотрела на него. – Присоединишься? – Купер указал на стул не так давно освобождённый Энни и заметил, что Одри обдумывает его предложение. Наконец, она кивнула, поставив чемодан на пол, и уселась на стул, поворачиваясь к стойке. Она разместила одну ногу на специальной подставке, а другую закинула поверх и, разместившись с комфортом, стала подёргивать ею в воздухе. – Я никогда не была в этом городе, – произнесла она с благоговением, устремив взор на бутылки, стоящие на стеклянных полках позади барной стойки. – Я никогда не была ни в каком городе. – Неужели? Одри, не размыкая губ, протянула «угу» и немного развернулась на стуле. – В «Ширли Темпл» нет алкоголя, верно? – Думаю, да, – покачал головой Купер. Она сложила руки на стойке перед собой и расправила плечи, глядя в сторону бармена, который повернулся, чтобы принять её заказ. Купер услышал, как она попросила напиток, а затем увидел, как мужчина поставил перед ней ещё одну подставку и коктейльную салфетку, прежде чем уйти выполнять заказ. – Знаешь, – начала Одри, снова поворачиваясь. – Однажды я прочитала, что Ширли Темпл никогда не нравился этот напиток, хотя он и был придуман для неё. Она сказала, что он слишком сладкий. – Ты шутишь? – Я ещё не достаточно взрослая, чтобы пить. Но при этом достаточно взрослая, чтобы водить машину и голосовать. Достаточно взрослая, чтобы заниматься любовью и не нарушать при этом закон… – Она говорила, не смотря на Купера, но он поймал её короткий взгляд в зеркале за стойкой, и его сердце пропустило удар. – Но я недостаточно взрослая, чтобы пить. Купер принялся считать царапины на поверхности столешницы под уставшими руками. – Дело в том, что я даже не знаю, что бы выпила, если бы могла, – продолжала она тем временем. – Пиво слишком бытовое, слишком скучное, понимаешь? Но вино кажется слишком взрослым. Водка меня не интересует, и я даже не представляю, в чём разница между виски и ржаным виски, бурбоном и скотчем, но… Купер улыбнулся и вытянул руку, считая пальцы по ходу повествования: – Ржаной пьют фермеры. Бурбон пьют ковбои. Виски – дровосеки, а джентльмены – скотч. Одри дёрнула ножкой, и носок её туфли задел ароматный кедр, из которого состояла передняя часть барной стойки. – Ты это пьёшь? Дейл улыбаясь, покачал головой. – «Канада Драй» с соком лайма. Одри кивнула и пожала плечами. – Думаю, если бы мне пришлось заказать какой-нибудь напиток, я бы, наверное, заказала что-нибудь с ромом… Купер вспомнил разговор с Энни – остатки которого, возможно, всё ещё отражались в коридорах этого тихоокеанского северо-западного замка, расположенного высоко на вершине водопада Уйаттейл, – о её выборе напитков. Энни тоже любит ром, подумал он, позволяя своему разуму разбрестись по другим общим вещам, которые эти две разрозненные женщины могут иметь. Список был коротким. Если честно, он особо и не пытался его составить – низкая и высокая, брюнетка и блондинка, эти девушки различались так же сильно, как день и ночь. И на каждую восхищающую Купера черту характера Энни находилась равная противоположная черта Одри. Энни сдержана, Одри открыта. Энни была загадкой, а Одри легко понять. Энни была сладко целомудренной и скромной, Одри же была соблазнительной. Энни – напуганная и робкая, Одри – безрассудная. Им обеим нравился ром, обеим было грустно. Вот в чём было дело. Печаль омрачала их глаза и окрашивала движения – медлительность Энни и её манера общения, роскошная походка Одри и её мягкие объятия – как будто они кишели призраками прежней меланхолии, депрессивного преследования жизни, унижающей достоинство, непонимания, душераздирающих и глубоких тёмных пороков. Перед глазами всплыло воспоминание в виде пятнистого пурпурного шрама, разделяющего запястье Энни. В это же мгновение взгляд Купера упал на пальто Одри и прочертил линию от ворота до конца рукава, а затем уловил белоснежность её чистого, незапятнанного пульса. Внезапно вопросы в голове изменились. На мгновение его перестал заботить вопрос о том, что же привело Энни в такое место. Это не имело никакого значения. Потому что да, Одри несла свою грусть в губах и на кончиках пальцев, в движении бёдер и танце. Но при всей её стремительной самоотверженности и детской наивности Одри бы никогда этого не сделала. Купер взглянул на свои руки, обнимающие стакан и сделал три глубоких вдоха, которыми на максимум заполнял свои лёгкие. Список причин держаться подальше от Одри промелькнул в его голове так же ясно, как божий день: она была замешана в одном из твоих расследований… она может быть в опасности из-за ваших отношений… она выглядела такой счастливой и довольной в руках Джека Уилера, обвитых вокруг её талии… Бармен принёс напиток Одри – закат в ураганном бокале, подумал Купер, – и она поблагодарила его, прежде чем немного помешать и откусить кусочек апельсина, сидевшего на краю бокала. – Агент Купер, вы знаете что-нибудь о поэзии? Одновременно с ней заговорил и Дейл: – Как прошёл пикник? Она долго жевала апельсиновую мякоть, размышляя, прежде чем отложить кожурку и размешать напиток, заставляя цвета слиться, а напиток стать однородным. Её плечи опустились, и она подалась вперёд, но не к нему, а к бару, и отпила через соломинку. – Хорошо, – наконец произнесла она. – Тихо. Холодно. В картофельном салате было слишком много лука. Но всё было хорошо. Куперу больше не хотелось говорить. Усталость, покрывая всё тело, снова отягощала, ведь усиливающая его энергия присутствия Одри исчезла, как только между ними появился призрак её нового парня. У него оставался последний глоток на дне бокала, и когда он исчез в организме Купера, ему вдруг захотелось, чтобы напиток был алкогольным. Проводя рукой по губам, стирая оставшуюся на них влагу, он напрягся, стараясь не смотреть на неё. Потому что он болел ею, сильно и отчаянно, и ему требовались все силы, что у него имелись, чтобы игнорировать импульсы – порождённые, он знал наверняка, из-за недостатка суждения, возникшего из-за усталости ума и ослабленной способности к критическому мышлению, – и просто стоять перед ней как агент Бюро и федеральный служащий, а не как человек, который любил её однажды, в лунную и яркую ночь… – Одри, – Купер спрятал руки в карманы, стараясь унять волнение. – Было приятно пообщаться с тобой. У меня был долгий день, я очень устал и… Она кивнула, сосредоточившись на своём напитке. – Что ж, тогда спокойной ночи, агент Купер. – Спокойной ночи, Одри, – сказал он, сопротивляясь дикому по силе желанию исправить её, напомнить, что называть его нужно Дейлом. Он вздохнул. – Счастливого пути. – Спасибо. Она так и не подняла на него взгляд. Купер развернулся и вышел из бара, терзаемый вопросом, чувствовала ли она то же самое, что и он. Вопросом, будет ли он когда-нибудь снова говорить с ней. Интересуясь у самого себя, смирится ли он с этим их последним разговором, но чувствуя себя слишком уставшим, чтобы что-то с этим делать.