«Дети согбенных вырастают горбатыми». © Шендерович.
Один или два раза в месяц наступает такой день, когда мне приходится снимать дорогую одежду и обувь, оставлять на трюмо изысканные украшения и, облачившись в обычные толстовку и джинсы, ехать на самую окраину города. В такие моменты вся моя уверенность мигом улетучивается и на смену ей приходит отчаяние. Словно и не было тех тяжёлых шести лет упорного труда. Ко мне вновь возвращаются старые привычки, а при виде кривой густонаселённой улочки сжимается сердце. Дом. Я достаю из багажника новенькой иномарки два тяжёлых пакета и, глубоко вздохнув, направляюсь вверх к неприметному домику на четыре квартиры. Он не отличается от соседских, но каждый раз, когда я на него смотрю, окна кажутся совсем крохотными, а цвет фасада на несколько тонов темнее. Наверное, мне всё же стоило обратиться к психологу. Мало для кого тяжелое детство остаётся в прошлом и не преследует кошмарами в настоящем. Впрочем, у кого из нас не бывает плохих снов? Я подхожу медленно, будто пытаюсь отсрочить момент встречи. Мне всегда тяжело возвращаться сюда. Больно. И, пусть продолжать не хочется, я каждый раз делаю шаг вперёд и оказываюсь на пороге перед дверью, которую смогла бы узнать даже с закрытыми глазами. По ту сторону тихо, и на мгновение мне даже кажется, что в этот раз встречать будет некому. Я жму на звонок и жду несколько минут, прежде чем под мой тяжёлый вздох раздаются торопливые шаги из глубины квартиры. Порыв затхлого воздуха обдаёт лицо, и передо мной вырастает чуть сгорбленная фигура. Пакеты из рук вырывают с такой силой, что, кажется, останутся ссадины, но я по-привычке молчу и без приглашения вхожу внутрь. Помещение плохо освещённое, плотно завешены шторы и, что самое главное, — полное отсутствие семейного уюта. В детстве, когда ссоры родителей переходили все границы и становилось особенно тяжко, я брала в руки единственную имеющуюся в доме книгу и добивала себя историями о счастливых детях, с которыми происходили чудеса. В моей жизни чуда не было. Уже тогда я понимала это и, потому, не рассчитывала на крёстную фею или добрых эльфов, а предпочитала полагаться на свои силы. И ещё ни разу меня это не подводило. Зато столько раз подставляли другие привычки. Одной из таких скверных черт была надежда. Я ведь искренне верила, что смогу помочь маме, что поступлю в институт, стану хорошим специалистом и смогу вытащить свою семью из болота. Из всего вышеперечисленного было только одно: я действительно стала ценным специалистом. Вот только в области далёкой от тех, что стоит произносить вслух. Я умею искусно обольщать мужчин, играть роль девушки из высшего общества и скрывать свои чувства. В этом мне, пожалуй, нет равных. Пока я в задумчивости осматриваю квартиру, мать, не сказавшая мне при встрече ни слова, вдруг решила заговорить. — Доча, — я даже удивилась от чересчур ласковой интонации. Привыкла искать в этом подвох. И не зря. — Знаешь, мне очень нужны деньги на лечение, — начинает сочинять, будто подобное я слышу в первый раз. Судя по всему, она успела обыскать пакеты с продуктами, что я привезла и, не найдя там желанного для себя, решила пойти иным путём. — И чем же ты собираешься лечиться? — произношу с иронией. Могу себе это позволить спустя столько лет угнетений. Мать на мгновение замолчала. Изменилась в лице и, сделав крайне огорчённый вид, показательно отвернулась. Я не нашла в себе желания продолжить разговор, поэтому отправилась в соседнюю комнату. Как я и думала, Нари сейчас в школе, поэтому увидеться с ней сегодня я не смогу. А жаль. В прошлую нашу встречу мы сильно повздорили. Сейчас хотелось всё исправить. Разумеется, я не пленница, и в любой момент могу встретиться с ней, но вот сама сестренка не горит желанием меня видеть. Ещё бы, не раз я слышала упреки о том, что зарабатывать можно иначе. Можно. Только я не умею. Учёба мне никогда не давалась, поэтому об институте и речи не шло. Я школу-то с трудом окончила, о какой приличной работе может идти речь? А жить хотелось. Чтобы всё и сразу. Деньги, счастье, успех. И было совсем неважно, в какую цену мне обойдутся эти желания. Пока я осматривала комнату сестры, раздался хлопок входной двери. Я медленно вышла навстречу только что вернувшемуся с работы отцу. Пожалуй, ради этого момента я каждый раз возвращаюсь. — Папочка! — слёзы сами выступают на глазах, пока я с громким криком бросаюсь на шею уже изрядно постаревшему мужчине. — Дорогая! — он улыбается. Сзади раздаётся насмешливое хихиканье, а дом понемногу заполняет сигаретный дым. Отец ругается и, мягко отстранив меня, торопится открыть окно. — Вся в отца. Дура, — мама демонстративно фыркает и отворачивается. Она никогда не рада моему присутствию. Так было всегда. А всё потому, что я была первым и нежеланным для неё ребёнком. Отец отговорил её от аборта двадцать четыре года назад, и за это время не было ни дня, когда бы я об этом не думала. Всегда ли нежеланный ребёнок — нелюбимый? Или только в моём случае так совпало? — Не слушай маму, она шутит, — папа улыбается, как ни в чём не бывало, но я вижу, что ему так же больно. — Лучше расскажи, как твои дела? Он осторожно берёт меня под локоть и провожает к дивану. И, пока мама продолжает периодически хмыкать и недовольно высказываться, я рассказываю о том, как у меня всё замечательно. Хорошая работа, уютная квартира, прекрасные подруги. Отвратительно расползающаяся по телу ложь. Я не работаю совсем, в квартире всегда до одури страшно и одиноко, а друзей у меня никогда не было. У меня с трудом получается их заводить, не говоря уже о том, чтобы удержать. Не каждому встречному я могу рассказать о матери-алкоголичке и младшей сестре, всей душой меня презирающей. — Наверное, скоро меня повысят. Стану начальником отдела, — вру и не краснею. Семья не знает о моём статусе дорогой игрушки. Для них я — успешный и старательный сотрудник в самой обычной фирме. Офисный планктон. Отец так внимательно слушает и кивает каждому слову, и мне становится стыдно. — Лучше расскажи о себе. Как здоровье? Спина уже не болит? — вспоминаю, как в прошлый мой визит он мучился от боли в надорванной спине и мысленно содрогаюсь. Мне страшно его потерять. — Может, всё же переедешь ко мне? Я задаю этот вопрос постоянно, но ответ никогда не меняется. — Здесь моя семья, я не могу их бросить, — добродушно улыбается. Я тоже. Я тоже? Снова слёзы наворачиваются. Чтобы не заплакать, крепко цепляюсь пальцами за обшивку старенького дивана и пытаюсь вспомнить, когда всё пошло не так. Мать всегда меня недолюбливала, но в те моменты хотя бы не пила. Затем родилась Нари, и женщина, которую я любила вопреки всему, стала прикладываться к бутылке. Я почти погрузилась в воспоминания о тех днях, когда отец легко коснулся моей руки и, бросив беглый взгляд на маму, сунул в руку смятую десятитысячную купюру. Деньгами, заработанными потом и кровью, он пытался поделиться со мной. В этот момент захотелось всё бросить и силком утащить его в лучшую жизнь, но я переборола собственные желания и в ответ лишь мягко улыбнулась. Весь день мы провели вместе, болтая о ерунде и обсуждая серьёзные вещи. Я словно вернулась на шесть лет назад, когда мы виделись чаще одного раза в месяц. Уже на прощание я обняла его так крепко, как только смогла, незаметно вернув подаренную купюру в карман. Он никогда не берёт у меня деньги, поэтому приходится накупить продуктов, лекарств, вещей как можно больше. Хотя бы так я стараюсь ему помочь. Мама, где-то отыскав начатую бутылку пива, закрылась в комнате, игнорируя меня целиком и полностью. Я тоже не горела желанием видеть её, поэтому попрощалась лишь с отцом. Нари домой не торопилась. Знала, что именно сегодня я буду здесь, поэтому не пришла. Впрочем, уже садясь в машину и заводя мотор, я заметила в стороне знакомую фигуру. Сквозь слезы улыбнулась, и, заперев свои чувства на замок до следующего месяца, покинула этот район.***
Ночь прошла отвратительно, поэтому утром я выглядела устрашающе. Нужно время, чтобы привести себя в порядок после долгих раздумий в кромешной темноте, но его не было совсем. Через час я должна быть в офисе Сонгюка, а он не терпит опозданий. Изловчившись, я всё же уложилась в сроки, и ровно в десять утра стояла в приемной директора одной довольно крупной строительной фирмы Сеула. Обменялась взглядами с секретарем, уже привыкшей к моей персоне, и смело шагнула в кабинет. Прохладно. Слышен громкий смех двух мужчин. Я устала физически и измотана морально, поэтому не сразу замечаю присутствие постороннего человека. — Дорогая, как отдохнула? — Сонгюк встает и в приветственном жесте разводит руки для объятий. Вижу черноволосую макушку и крепкую спину, облачённую в строгий костюм. Затем перевожу взгляд на своего «любимого» и максимально мило улыбаюсь. Делаю несколько шагов вперёд и устраиваюсь в мужских объятиях, так и не ответив на вопрос. В попытке угадать гостя, поворачиваю голову, сталкиваясь с насмешливыми тёмно-карими, почти чёрными, глазами. — Та самая куколка? — негромким низким голосом спрашивает незнакомец и чуть прикусывает пухлые губы. — Угадал, — Сонгюк горделиво улыбается, а я краснею. Не терплю обсуждений о себе в моём присутствии, но с этим приходится мириться. — Хороша? — чувствую, как мою ягодицу, обтянутую узкими джинсами, сжимает мужская рука. — Хороша, — подтверждает обладатель томных глаз, а я чувствую, что пропала. Я пропала.