Недели сменяли друг друга. Последние два дня над Бирюзой без перерыва мела жесточайшая пурга, норовя поглотить отделившиеся форпосты. Природа этих метелей регулярно нервировала метеорологов своей необъяснимостью. В жуткий холод все в природе замирало, даже снежные частички старались прижаться друг к другу и отлежаться. Но иногда что-то происходило. И вскидывалась бешеная вьюга, делая полюсную ночь белой.
Выходить пешком под бритвенные лезвия сухого снега-песка строжайше запрещалось. Вьеран безвылазно сидел в «светильнике», обмениваясь болтовней с теми, кто предпочел остаться на форпостах вместо того, чтобы каждый день совершать бодрящие, отдающие самоубийством прогулки на вездеходах. Форпостовики передавали приветы и просили прислать торт со свечками. Чираута, обеспокоенный невозможностью пихать в форпостовиков ценные калорийные блюда, вертел на камбузе что-то загадочное, заставлявшее жителей главного купола каждый раз с опасением играть в угадайку. Вряд ли блюдами можно было отравиться, но вот среагировать на резкий тычок ложкой каждое новое блюдо вполне могло. И хорошо, когда просто разваливалось, как песочное суфле. А вот брызнувшая из невинного с виду пудинга начинка, словно залитая туда под глубоководным давлением...
Переживая все эти события, полюсники спали немного нервно. Днем же ходили вареные, и доктор Кечавай со вздохом признавал, что это еще одна напасть Хиюмы: как только завьюжит, так людей сразу же скручивает с нарезки. Эрно склонялся к геомагнитным фокусам, но толку от этого научного предположения все равно не было. Лишь стоило прикорнуть, наконец-то обняться с подушкой – как блаженный сон превращался в тоненькую пленочку поверх кипящего сознания. И пленочке этой нужно было всего-ничего, чтобы лопнуть.
Поэтому, когда прямо среди ночи динамики, понатыканные на каждом квадратном метре станции, дружно затрещали и выдали приглушенный вопль, Бела проснулся мгновенно.
Станция подрагивала. Снаружи стоял гул, долетающий даже сквозь многослойный пирог обшивки, надежно спрятавший маленькие теплые отсеки кают от внешнего мира.
– Прошли! – захлебываясь, хрипел динамик в углу каюты. – Прошли, айоба-а!
Сирена сейсмической тревоги молчала. Гул не утихал.
Бела скатился с койки, впрыгнул в унты и, осоловело моргая, прямо в пижаме побежал на выход, едва не забыв прихватить куртку.
В кают-компании царило столпотворение. Краем глаза Бела успел заметить невозмутимого Вьерана, вновь затаившегося с техникой под потолком, а потом на него обрушился галдеж. Натягивая куртку, Бела сумел вычленить главное: гидрологи докопались до своей священной пещеры Аль-Эддина. И результат хлынул через край не хуже радости, хлеставшей из динамиков.
Кто-то сообразил включить обзор панорамы. Бронеплиты на куполе станции, не ведавшие такого насилия с начала зимовки, возмущенно заскрежетали, но потом поползли в стороны.
– Признание! – вещал невидимый Андор на всю Бирюзу, не снижая громкости. – Как можно скорее откройте нам канал, мы начнем отправлять данные в Институт немедленно!
Створы остановили на полпути: в круговом обзоре надобности не было. Сквозь как по заказу приутихшую метель прекрасно можно было увидеть причину ликования Андора. Подсвеченная вышка, торчавшая из купола Форпоста-шесть, как нож из головки сыра, фонтанировала бледно-желтым фосфоресцирующим паром.
Ночной пейзаж выглядел апокалиптически.
– Э-эйш, – в обрушившейся тишине протянул кто-то. – Что они там нашли?
– Без меня, эйш! – сказал Марайя и ринулся к окну.
Судя по его виду, он собирался туда выпрыгнуть прямо в синих пижамных штанах и футболке с надписью «Сохраните популяцию лигров!»
Ирдже с Лимбой синхронно, точно триксболисты, перехватили живой снаряд и дуэтом начали доказывать, что свободное падение с третьего этажа на лед может вредно отразиться на здоровье: Лимба облапил гляциобиолога и нежно прижимал его к груди, а Ирдже слегка хлестал его по щекам – для снятия стресса, не иначе.
Андор уже не орал в динамик прицельно, но шумно отдавал приказы своей бригаде, явно забыв выключить микрофон. Кто-то из разбуженных жителей главного купола убавил громкость, и дрожащие от восторга голоса гидрологов превратились в бубнеж.
Последним в кают-компанию чинно вошел начальник станции. Чираута остался маячить в проходе, поэтому его за вошедшего можно было не считать. Конрад обвел взглядом толчею, негромко откашлялся и, не получив реакции, повернулся к шеф-повару. Мигом догадавшись, Бела предусмотрительно заткнул уши.
– Молча-ать! – взревел Чираута.
Дисциплина в кают-компании настала мгновенно. Ирдже застыл в великолепном замахе, будто собирался отлупить веслом крокодила. Крокодил в лице Марайи обвис в львиной хватке радиометриста.
– Таким образом, господа, – сказал Конрад, – восьмого числа месяца хидар сто шестьдесят восьмого года состоялось еще одно великое событие: станция Бирюза получила прямой доступ к каверне Сайеммо. И это второе, с чем я нас поздравляю.
– А первое, э? – смело спросил из своего гнезда Вьеран.
– Что мы не рухнули в чистилище, – невозмутимо сказал Конрад.
Народ рассыпался в смешках. Коснувшись динамика у двери Конрад кашлянул и звучным голосом приказал:
– Бвана Эгебе, закрывайте вентиль!
На той стороне еще несколько секунд суетились, а потом послышался скрежет, и Андор опять ответил на всю станцию:
– Так точно, вентиль закрываем. Все образцы у нас, йоу!
– Да этими образцами половина Хиюмы покрыта, – проворчал Лимба. – Не отравиться бы.
– Без меня, – трагически почти прошептал Марайя.
– Я все слышу! – мгновенно ответил Андор. – Вот и сидите там, трусы! Мы будем передавать данные о состоянии здоровья, чтобы вы убедились... Эй, Руга, друг! Ну кто так керны складывает, эйш?!
Так и не закончив речь, Андор, судя по звуку, швырнул передатчик и унесся восстанавливать порядок в раскладывании кернов.
– Ну, ура, что ли? – почти робко предложил Каджин.
Конрад улыбнулся и взмахнул руками:
– Нзури-нзури...
– Ура-а-а! – грянуло полтора десятка глоток.
Чираута присоединился утробным басом льва, метящего территорию.
Без торжественного ужина было не обойтись. Метель, едва передохнув, взвыла с новой силой и весь день не унималась, поэтому для группы Андора и застрявших на Форпосте-два метеорологов подняли видеосвязь. Андор слегка протестовал, настаивая, что всю мощь линии следует перенаправить на передачу данных в Институт, но потом сдался.
Так что во время торжественного застолья с экрана светились и счастливые рожи гидрологов, жрущих неизменные лимпасы, и слегка примороженные Хайле с Лугану, чей стол отличался гораздо большим разнообразием – Чираута навещал их вчера.
В знак солидарности со страдающими жителями форпостов Соланке демонстративно отказался от помбе. Начинание было горячо поддержано коллегами, которые тут же разделили его долю между собой.
Шеф-повар в очередной раз попрал законы кулинарии, соорудив немыслимое при слегка истощившихся запасах пиршество. Возможно, назло негодяям, посмевшим скрываться от его блюд в замерзших форпостах.
В мероприятии участвовал даже великий наследник, бесцеремонно усаженный Чираутой на стол. Занимавшие соседние места радиометристы заботливо кудахтали и пытались кормить зубастого младенца с ложечки, стараясь не остаться без ложечки и пальцев.
Как полагается, Конрад произнес прочувствованную речь. Помянул всех спонсоров проекта, прошелся по министерствам, призвал всех помнить о благородной миссии сотрудников Международного Института Исследований Хиюмы. А завершил речь пассажем, что на этом останавливаться нельзя и следует помнить о том, что последний керн поднят не только с глубины пяти километров, но и с глубины веков и что из него наверняка можно будет извлечь ископаемого микроба, который расскажет о тайне мироздания.
Все бурно поаплодировали, великий наследник укусил-таки кормящую длань и ликующе заверещал, а Марайя попробовал сползти под стол, но широко лыбящийся Ирдже ему помешал.
Во время застолья пачками поступали краткие светограммы-поздравления. Несколько отделов Института уже обращались с просьбой предоставить квоту для исследований. Андор с экрана тут же заявил, что неуважаемому бване Дарвеши он никакой квоты не даст, потому что сволочной океанолог не верил в жидкостное бурение, так что пусть теперь сидит, гиенья какашка, и бурит себе дырки в локтях, поскольку покусать их все равно не сможет.
Конрад сочувственно пообещал разобраться.
Завершив праздничный вечер ройбушем, полюсники начали расползаться. Часть удалилась по каютам, несколько человек погрузилось в чтение зауми на планшетах, Гайя и Нганга засели за «манкалу». Марайя тут же пристроился рядом и начал подавать ценные советы. Взглянув на доску, он стал уговаривать Гайю сделать ход, который приведет к блистательному выигрышу. Нганга требовал покинуть территорию высокоинтеллектуального сражения, но Марайя не сдавался. Сначала риометрист отмахивался, а потом, убежденный красноречием подсказчика, нерешительно двинул вперед камень, после чего получил проигрыш в два хода. Гляциобиолог мгновенно исчез, справедливо полагая, что сделал все, что мог, а проанализировать причины поражения Гайя сумеет и без него.
Бела, прикинув все планы и инвестиции в будущее, решил вложиться в помощь по камбузу. Тарелок за полюсниками оставалось много, Чираута уносил их в свою сокровищницу и там подвергал истязаниям в посудомоечной машине. Ввязавшись в трудовой процесс, Бела в основном рассчитывал на сглаживание конфликта: натрескавшись бутербродов днем, на ужин он особо не налегал и по грозным движениям надбровных щетинок шеф-повара видел, что тот берет пищевого преступника на стилус.
Помощь Чираута принял с удовольствием. Сразу же подобрел, чудовищная рожа слегка разгладилась, и Бела, видя это, подыгрывал сильнее, с преувеличенной аккуратностью загружая ненасытное чрево агрегата производства «Мозамбик Корп» с эмблемой сияющих ножа и вилки на синем круге.
Потом тарелки закончились, но уходить уже не хотелось. На камбузе всегда было тепло, почти жарко и быстро начинало клонить в сон. Даже, казалось, дышится чуть легче. Возможно из-за постоянного испарения всяких бульонов и подливок. Неудивительно, что яутский детеныш столько дрых. Чираута как-то обмолвился, что недоношенному надо спать по много часов, иногда больше, чем по тридцать. Очень удобно, если тебе нужно готовить десятки килограмм мужской еды каждый день.
Бела присел на низкий стульчик возле утилизатора и привалился к его теплому боку. Мерцающий желтый огонек убаюкивающе тлел у левого глаза.
– Спать у мусорка фу, – сказал Чираута. – Вставать, ленная жопа.
– Ну пять минуточек, – сонно протянул Бела. – Жалко, что ли, э, мафута?
– Тогда топать в логово, – велел яут. – Тут на твоя голова свалиться тарелка или кастрюля. Станция терять механик, я терять терпение.
– У-у, эйш!
Невнятно ругнувшись, Бела поднялся и протащился к выходу. Добрался уже до мембраны, когда Чираута у него за спиной быстро защелкал. Легкое движение – удивительно, как похудевший шеф-повар обрел возможность бесшумных перемещений – и Белу ухватили за волосы.
– Грязь фу, – тут же сказал Чираута. – Стоять смирно.
Бела слегка дернулся, поскольку волосы есть волосы – за ними надо следить, и если в них оказалась «грязь фу», то это просто возмутительно.
Чираута поковырялся в его косицах, со щелчком когтей стряхнул что-то и разжал руку. Бела пару секунд бездумно стоял, сожалея об исчезнувшем тепле чужих прикосновений. И тогда они вернулись снова.
– Что думать? – насмешливо щелкнул Чираута.
– Думать, что Руга сказать... Тьфу, эйш.
– Что-что?
Бела попробовал повернуться, но Чираута сжал пальцы, и Бела почувствовал, как он поворачивает кисть. Чираута накрутил его волосы на кулак и потянул вверх. Шея вытянулась, в позвоночнике легонько щелкнуло, и Бела опустил руки, позволив им свободно повиснуть.
– Ты что правда... ну, у вас там чама-чама была?
– Что? Ваш язык местами глуп, я не понимать.
– Переспали, – выпятив челюсть, раздельно проговорил Бела.
– Странное любопытство, – фыркнул Чираута. – Кто ко мне ходить, желать любви, ведь так? Я всегда давать награду за здоровый питание.
Бела не удержался и хихикнул.
– А ты жрать плохо фу, – многозначительно сказал Чираута.
– И что, мне теперь не перепадет?
Чираута дернул его за волосы снова, теперь чуть-чуть приподнимая. Шея вытянулась еще больше, неожиданно откликнулся еще и крестец, и подумалось, что если бы разрешили, Бела мог бы так повисеть часок-другой.
Коготь уперся в выпуклый седьмой позвонок над отворотом толстовки.
– Снимать, – почти промурлыкал яут. – Освобождать спину.
Медленно, словно ступая вдоль натянутого между вешек леера, Бела принялся расстегивать липучки, а потом массивную ветрозащитную молнию. Пошевелил плечами, сбрасывая теплую ткань, выпростал руки из рукавов и позволил толстовке упасть себе под ноги. Оставалась еще поддевка, но ее расстегнуть было нельзя. Чираута потащил ее вверх, Бела поднял руки, и яут неожиданно ловко высвободил его из ткани, перекрутив косицы с руки на руку. Неудивительно, с целой-то станцией практического материала.
Едва когти коснулись его спины, по всему телу пронеслась бурная дрожь. Чираута мелко заклекотал, хихикая, и поводил когтями вверх-вниз. Бела молча передергивался, а сам щурился от удовольствия и даже прикусывал губу. Пока они играли в «я тебя не вижу, а значит не считается» его все устраивало. Но обернуться он бы точно не смог.
Видимо, и об этой черте гордых ирингийских характеров Чираута хорошо знал, поэтому не требовал столкновения лицом к лицу, а все так же гипнотически чертил неведомые узоры.
Мурашки из крупных превратились в мелкие, но их стало куда больше, а потом они и вовсе растаяли, и все тело будто окутало тонко звенящее приятное напряжение. Пух на загривке встал дыбом, и оставшиеся мурашки топтались там, отзываясь колючими искорками всякий раз, когда когти подбирались ближе.
Тепло переходило в жар, он разливался по вискам и щекам, сползал неторопливыми языками к ключицам и медленно растекался по груди. Чираута потянул его голову чуть в сторону, прошелся когтями по выставленной шее и заскользил едва ощутимыми линиями по груди. Бела втянул живот. Когда когти добрались до пупка, он уже почти не дышал. Яут перебрал пальцами над краем штанов, медленно вернул руку на спину и взялся описывать крошечные кружочки на пояснице. Там, где позвоночник выгибается, и образуются едва заметные ямки. Бела вспотел. Не до катящихся капель, но приятной испариной. В груди сдавливало от нехватки кислорода и смутного приятного возбуждения. Он задышал чаще, и Чираута прервался. Волнующие когти исчезли. Шеф-повар развернулся к своей вотчине и загрохотал чем-то. Бела раздосадованно нахмурился. Суп он там проверить решил, что ли?
Прежде чем вопрос сорвался с языка, Чираута удовлетворенно прищелкнул, и внезапно перед лицом Белы оказалась прозрачная маска с клипсами.
– Чего? – хрипло выговорил он.
– Надевать. Иначе падать обморок.
Маска была обычная, без трубок и баллончиков. Бела уже хотел возразить, но тут заметил вместо фильтров в маске что-то другое: пористые круглые таблетки унылого желтоватого цвета.
– Что в ней, э?
– Сухой кислород. Надевать.
– А...
– Испаряться помалу. Стоять смирно, вопросы в жопа запихать, да?
Бела усмехнулся и едва заметно кивнул, насколько пускали захваченные в плен косицы.
Чираута пришлепнул маску к его лицу, нацепил крепления за уши, чуть не оторвав левое, и опять удовлетворенно заворчал. Бела подышал на пробу. Сначала ничего не происходило, но потом, когда набралось достаточно влаги от его дыхания, таблетки еле слышно зашипели.
Бела попробовал принюхаться, но когти у него на спине вновь начали бесконечное путешествие, и мысли тут же переметнулись к более приятным вещам. Чираута пофыркал ему в затылок, вновь покачал голову из стороны в сторону, и рядом с ухом Белы щелкнули длинные клыки. Щелкнули – и мгновением позже удивительно аккуратно сомкнулись на ушной раковине.
– Мгм-м?
– Стоять смирно, – приказал Чираута, обдавая его влажным дыханием.
Клыки зашевелились. Движения получались настолько филигранными, что Бела очень быстро поплыл. Он словно застыл в теплой пустоте, наполненной воздушными прикосновениями со всех сторон. Живот опять подтянулся, дыхание зачастило, и голова слегка закружилась. Он смутно удивился, откуда вдруг возникала накатывающая эйфория, а спустя долгих несколько секунд все же догадался. Таблетки подпаивали его кислородом. Отвыкнув от него, Бела почти опьянел. Ухо, перебираемое клыками, превратилось в эпицентр горячих ощущений, которые пошли второй волной, спускаясь ниже и ниже. На спине заново выступила испарина, мокро стало даже между ягодиц. Чираута повозил когтями, сунул руку вперед и деловито расстегнул ширинку. Бела прерывисто вздохнул. Чираута подергал его за пояс сзади, ослабляя штаны, и широкая ладонь нырнула в теплое убежище. Бела прижмурился – яут стиснул одну ягодицу, отпустил, перебрался к другой и тоже сжал. Потом растопырил пальцы, примеряясь к обеим. Одной пятерни сразу на всю человечью задницу ему не хватило, но он постарался. Снова потискал, недвусмысленно соскальзывая средним пальцем между сжимаемых половинок, и Бела опять вздохнул, почти ощущая, как коготь ныряет еще глубже, почти касаясь деликатного места между мошонкой и анусом.
Чираута подался еще ближе, штаны поехали вниз, и яут медленно достал ладонь. Плотная ткань съехала до середины бедра. Бела обхватил себя обеими руками, сдерживая расходящуюся по телу дрожь. У него еще не встал, но до этого оставалось чуть-чуть. Знакомое ощущение приятного напряжения, возникающее при мыслях о сексе или даже просто при виде аппетитной фигуры, распространялось в паху. Чираута выпустил волосы, обхватил его поперек корпуса и рывком прижал к себе. Бела зажмурился, пытаясь сглотнуть вязкую слюну. Сердце стучало быстро-быстро. Ладонь яута накрыла слегка приподнявшийся член.
– П-погоди, эйш, – выдохнул Бела, с трудом проталкивая звуки через сжавшееся горло. – Т-твой этот... Наследник. Он же рядом...
– А ты не шуметь, – проворковал Чираута.
От интонаций Беле померещилось, что его окунули в расплавленную карамель. Сладкую, тягучую и невыносимо горячую. По загривку побежали мурашки. Дыхание Чирауты окатывало его плечо, и в теплых потоках воздуха плыл тяжелый сладковатый аромат. Бела не решился бы сказать, что от яута тянет мертвечиной, но в запахе было что-то пугающее. Чираута повернул запястье и сжал его член. Бела протестующе засипел.
– Не насухую, эйш! – прошептал он, срываясь на хрип.
Яут заворчал и развернулся, увлекая Белу за собой, как игрушку. Пришлось резво перебирать ногами, чтобы не остаться без собственного хрена. Чираута разжал пальцы, точным движением достал из шкафчика бутылку и так же экономно и четко отщелкнул крышку когтем. Опрокинул бутылку над столешницей и выдавил прозрачную жидкость. По камбузу немедленно разлился знакомый запах ванили. Бела затаил дыхание. Чираута столь же скупыми движениями закрыл и убрал бутылку, а потом от души повозил ладонью в лужице. И вернулся к чужому достоинству.
Бела жадно глотнул сдобренный кислородом воздух, вытянул шею и, словно под гипнозом, уставился на руку Чирауты. Ладонь двигалась медленно, жуткие когти поблескивали, и поблескивала кожица на члене, а открывшаяся головка сделалась влажной. Бела переступал с ноги на ногу, окунаясь в это мучительное удовольствие, когда ты сам не контролируешь движения, приводящие к оргазму. Пальцы сжались в кулаки.
Чираута разжал объятие и, не выпуская ласкаемый член, мягко опустился на пол. Бела видел мощные колени, оказавшиеся по обе стороны от его собственных ног. Чираута положил ладонь ему на лопатки и толкнул вперед. Бела уперся обеими руками в край разделочного стола. Масляная лужица на нем выглядела невероятно пошло. Чираута разжал скользкие пальцы, удовлетворенно заворчал и, просунув руку сзади между ног Белы, вновь ухватил его за член. Потянул, и Бела протестующе зашипел, когда его стояк отогнули вниз и назад, словно что-то утилитарное, вроде рычага. Лишь бы кожица не лопнула, как арматура на морозе. Чираута смачно и слюняво облизнулся. Бела опять вытянул шею, пытаясь заглянуть себе между ног. Увидел массивные челюсти с шевелящимися нижними клыками и немедленно зажмурился. Рука Чирауты больше не двигалась. Вместо этого он оттянул ягодицу механика Шербана, помял ее, словно профессиональный массажист, и Бела ощутил прикосновение широкого языка к копчику.
– Умф-ф...
– Тише, Белья, – клекотнул шеф-повар.
Язык очертил окружность, переходя с одной ягодицы на другую через мостик промежности, и снова вернулся к копчику. Потом повторил, чуть уменьшая диаметр окружности. Затем Чираута взялся покусывать своими клычищами ягодицы Белы. Помимо возбуждающего в этом было еще и слегка пугающее. Очень даже верилось, что яут не удержится, клацнет со всей силы и просто вырвет кусок плоти. Сбежать не давал только надежно удерживаемый в яутском кулаке член.
Слюнявый язык не прекращал упражнений, и Бела невольно переступил на месте. Ему уже казалось, что этого недостаточно. Вся жопа была мокрая, каждый сантиметр кожи – распробован и облизан. Кроме заднего прохода, который уже, по правде говоря, то и дело сжимался. Бела негромко замычал, не зная, сможет ли подобрать подходящие слова, чтобы намекнуть о желаемом продолжении.
Чирауте хватило и этого. Длинным мокрым движением он провел снизу, от самой мошонки и до окончания расселины между ягодиц. Бела резко выдохнул. Прикосновение к чувствительным местам заставило его приподняться на цыпочках. Чираута двинул рукой, возбуждая его снова. И повторил движение. Бела прогнулся. Если бы мог, силой воли заставил бы задницу раскрыться, потому что теперь ему хотелось, чтобы язык прошел глубже. Чираута хрюкнул, ускорил темп дрочки, а облизывания превратились в вычерчивания маленьких кружочков, описываемых самым кончиком языка вокруг ануса.
– М-мф... Н-ну...
– Что?
– Эйш-ш!
Чираута заклекотал. Клыки вновь приложились к ягодицам Белы, на этот раз гораздо сильнее, и когда Бела вздернулся от негодования – язык резко и сильно вошел в зализанное отверстие.
– О-ох!
Бела согнулся так резко, что ударился лбом о собственные сцепленные руки. Язык начал двигаться в нем. Совсем по чуть-чуть, быстро проникая и исчезая, чтобы немедленно вернуться – и это было так офигенно, что Бела почти зарычал, вгрызаясь в костяшки. Чираута раскрыл пальцы, но оставил ладонь прижатой к головке, мешая члену вернуться в гордое вертикальное положение. Бела дернул бедрами, член скользнул по ладони Чирауты и наконец-то высвободился. Это тоже было охренительно.
Чираута вытащил язык, лизнул его яйца и отстранился. Бела остро почувствовал это движение, обнажающее его тылы. Повернул голову и неохотно глянул через плечо.
Чираута поднялся, расстегнул широкий пояс, и тяжелая ткань грохнулась на пол. Лязгнули прицепленные к поясу малые боевые поварские инструменты. Бела приподнялся на локтях, потом совсем на руках и вывернулся так, что напряглась шея.
– Ух-х... Ух ничего себе, эйш...
Он впервые в жизни узрел яутский хер. С испуганных глаз показалось, что тот размером с сортовой кабачок, но пару секунд спустя Бела все-таки присмотрелся и чуть расслабился.
– Целиком не запихивать, – осклабился Чираута. – Ты мягкий внутри, мне быть приятно даже если я всего лишь чуть-чуть стимулировать.
– А-а, спасибо... Да... Нзури-нзури.
Бела не выдержал, оттолкнулся от стола и развернулся. Стояк еще не упал, но любопытство уже слегка выпихнуло возбуждение с законного места. Бела прикусил губу, разглядывая яутский член. Кривой, узловатый, точно сплетенный из трех разных отростков – и заканчивающийся тремя тесно сжатыми кончиками. Все три сочились белесоватым.
– А зачем сразу три? – не выдержал Бела.
– Запасные.
– Что?
Чираута дернул его за волосы.
– Не знать чужой биология, не лезть.
– Расскажи, мафута! – шепотом потребовал Бела. – Может, там у тебя яд какой, э!
– Запасные, – вздохнул Чираута. – Ваш жопа мягкий, безопасный. Женский орган очень сильный, мочь повреждать или кусать.
– Кусать? – восхитился Бела.
– Да, да, не смешно, – фыркнул Чираута. – Часто даже отрывать. Поэтому мы растить запас. Один – фу, два – фу, три – хорошо. Можно и больше, но это когда совсем старый и почтенный.
– Совсем старый и почтенный, наверное, не влезет, – смело предположил Бела.
– Твоя задница не выдержать, – согласился Чираута. – Все спрашивать?
– Я...
Чираута схватил его за плечо, рывком развернул, прижал к себе спиной и так же резко опустился на колени. Ноги у Белы подломились, и когда Чираута уселся на собственные пятки, Бела оказался почти распластан по его коленям. Инопланетный хер упирался чуть ли не в поясницу. Чираута обхватил его за бедра, резко приподнял, и Бела понял, что сейчас его, как курицу на вертел, просто насадят на этот хер. Впору было заорать.
Бела разинул рот, почувствовав давление на анус – и Чираута остановился.
– Дальше сам, Белья.
– Ч-что?
– Сам привыкать, растягиваться. Я помогать.
– О-о...
Он помедлил несколько секунд. Чираута нашарил его член и вновь принялся поглаживать. Бела прижмурился. Удовольствие быстро смывало опаску, и когда какая-то особая грань была пройдена, он медленно толкнулся бедрами вниз.
С первого раза ничего не получилось, Чирауте даже пришлось вернуться к ласкам языком, а следом в ход пошло что-то, о чем Бела предпочел бы не знать. Но тем не менее, это была щедро политая все тем же маслом рукоять венчика для взбивания муссов. Выглаженная до блеска суровой ладонью Чирауты, она с легкостью двигалась в заднем проходе, растягивая его и заставляя Белу кусать губы в попытке не заорать от нового, необычного удовольствия.
Он не знал, сколько времени это заняло, но Чираута не дал ему кончить, и когда Бела уже почти готов был оросить пол камбуза спермой, игрушка покинула свое пристанище.
– Чира! – шепотом возопил он. – Эйш, чтоб тебя!
– Расслабляться для меня, Белья, – клекотнул яут. – Пробовать снова.
Опять плюхнулся на пол, на этот раз уперевшись спиной в свой ненаглядный контейнер, а ногами – в дверцу посудомойки. Бела волей-неволей отметил, что характерных царапин на дверце
много.
Чираута вновь усадил его на себя, приставил горячий член к анусу, и Бела попытался снова.
Под собственным весом он медленно опускался на этот хрен, чувствуя, как каждый последующий миллиметр раздвигает его чуть больше. Чираута продолжал надрачивать ему, не замедляя темпа. Свободной рукой он придерживал Белу поперек груди, и Бела хватался за эту руку, словно за спасительный поручень.
– Все, не надо больше, – проворчал Чираута ему в затылок. – Уже х-хорошо...
– Д-да... хватит...
Переполненный и растянутый, он не мог даже толком шевельнуться. Это ощущение, что физически невозможно двинуться, заставляло Белу дрожать от возбуждения.
Чираута легонько цапнул его за плечо, а потом все большое тело под Белой напряглось, и Чираута приподнялся.
– М-м! Айна!
Хер яута вдвинулся еще немного, Чираута убрал руку и подхватил Белу под бедро. Бела попытался ухватиться хоть за что-нибудь, но Чираута поймал и вторую ногу. Потянул, складывая Белу едва ли не пополам, так что колени прижались к груди, а руки оказались придавлены к бокам. Задница раскрылась еще больше. Бела вытаращил глаза и судорожно задышал, глотая дурманящий кислород.
– Не зажиматься, – велел Чираута.
На первом его движении Бела чуть не заорал. Чирауты было слишком много. Жопа едва справлялась, но примешивающееся возбуждение все-таки помогало.
Второе, третье, пятое, десятое, неизвестно какое по счету – эти движения-толчки уже пошли легче. Чираута, словно хренов акробат, удерживался на своих лопатках и на упоре ногами, а бедра ходили вверх-вниз, насаживая Белу на переплетенный хер с широко раскрывшимся венчиком. Этот венчик Бела чувствовал, когда член готов был вот-вот выскочить из него – но венчик не пускал. А еще эта раскрывшаяся штука начала тыкаться ему в простату. И за это Бела готов был простить все что угодно, даже болящую задницу.
Он вытянул шею, задыхаясь от накатывающего ощущения, что сейчас ему вот-вот станет так хорошо, как еще никогда не было. Шершавая шкура царапалась, он будто пытался настругаться спиной о мелкую терку, но ритмичные толчки яутского члена в пылающем отверстии перебивали всё. Яут уже фыркал и хватал партнера клыками за загривок. Собственный член Белы беспомощно мотался между раздвинутыми ляжками, выступившая мутная капля сорвалась с головки, а следом за ней выступила вторая. Безжалостно стимулируемая простата щедро выделяла сок. Схватиться за член было невозможно – руки оказались в плену, а пальцами Бела впивался в собственные ягодицы, растягивая их так, что завтрашний день грозил невозможностью сидеть на заднице ровно. На костяшки ему то и дело попадала влага – разработавшийся анус пропускал смазку, исторгаемую тройным членом.
Чираута зашипел. Жаркое сладковатое дыхание ударило в затылок и скатилось до самой груди. Яут резко толкнулся вверх еще раз и мелко задрожал. По его мышцам будто пустили ток.
Венчик, упершийся в простату, тоже содрогался, и этот невероятный массаж сделал то, о чем Бела страстно мечтал последние неизвестно сколько мгновений. Вызвал ослепительную вспышку наконец-то прорвавшегося оргазма. Бела стиснул зубы, зажмурился и замычал, выстанывая в этом звуке охватившее его наслаждение, скручивающее каждый мускул.
Член разбрызгивал сперму, и ее было столько, что в конце, когда яйца наконец опустели, Бела почти чувствовал боль.
Белесые брызги оказались повсюду, даже на его собственных косицах. Бела судорожно вдыхал остатки кислородного пайка – таблетки перестали шипеть, наверное, он слишком жадно дышал, но ведь у него было оправдание...
Умолкший Чираута по-прежнему держал крепко, упираясь челюстями в затылок и шею Белы. Даже поднять голову было невозможно. Не выдержав, Бела слегка поелозил, и задница отдалась такой радугой ощущений, что пришлось все немедленно прекратить. Оказалось, что после оргазма может быть очень неприятно. При малейшем шевелении каждый нерв начинал умолять о пощаде. Как после щекотки, когда кажется, что ты уже умер и пытаешься выкарабкаться с того света.
Только эта щекотка заставила его залить свой живот и волосы, принять в себя неизвестно сколько яутской спермы и ощутить едва ли не самое небывалое удовольствие из всех что он успел перепробовать за свои двадцать шесть лет.
В каменной неподвижности Чирауты что-то неуловимо изменилось. Он чуть ослабил хватку. Бела понял, что если его сейчас отпустят, то он рухнет вперед, не успев выставить руки или расправить ноги, и тогда его заднице точно кранты.
– Стой-стой-стой, э! – выдохнул он. – Не отпускай, мафута!
– Бе-елья, – Чираута заворковал ему в затылок. – Я осторожный всегда.
Вразрез со своими словами он тут же начал заваливаться набок. Бела зажмурился от ужаса. Чираута немыслимым образом затормозил падение, умудрившись не разжать рук, и мягко опустился на прохладный пол. Бела сдавленно захрипел от нахлынувших чувств, в которых сам не мог разобраться. Ему не нравился жесткий пол, он был полностью истощен, жопа ныла и полыхала, и еще он чувствовал себя вскрытым и беззащитным.
Чираута убрал одну руку. Часто моргая и сдерживая наворачивающиеся на пересохшие глаза слезы, Бела осторожно вытащил собственную руку и уперся в пол. Поджатая нога опустилась сама собой. Чираута провел по его щеке, перешел на горло и неожиданно стиснул пальцы. Бела крякнул от испуга, и в эту же секунду Чираута резко подался бедрами назад.
– Айна-а!
Слезы все-таки брызнули, полузадушенный вскрик превратился едва ли не в рыдание, Бела вцепился в сжатые на его горле пальцы.
– Хитрый ход, – пояснил Чираута, ослабляя хватку. – Иначе ты бы меня не отпускать.
– Мзунгу, – проскулил Бела. – Убийца!
– Великий воин, – поправил яут и всклекотнул.
Бела с трудом вытянул обе ноги и скривился. Сверкающая эйфория оргазма поникла под давлением суровой реальности. Особенно выводил из себя прохладный пол.
– Отодвинься, – хрипло потребовал Бела. – Я встану.
Чираута и в самом деле отодвинулся, что показалось еще большим оскорблением. А уж когда он поднялся, Бела уже готов был воткнуть ему овощечистку в печень. Он потянулся сорвать маску и запустить ею в клыкастую морду, когда Чираута наклонился, загреб его обеими лапами, словно экскаватор, и легко поднял.
– Эйш!
Чираута тяжеловесно протопал между плитами и шагнул сквозь мембрану заветного четвертого отсека. Бела зажмурился. По голому телу скольжение высокомолекулярной ткани ощущалось, словно кошачий язык: шероховато и стремительно.
Сделав два шага, Чираута остановился у горы материала, которым все логово было завалено, как пещера паука-мусорника, и опять опустился на пол. Ловко скрестил ноги, усадил на них Белу пострадавшей жопой, тут же вытащил из кучи какой-то кусок и накинул сверху. Бела в отчаянии забарахтался. Выглядело чрезвычайно глупо, Чираута явно хотел скомандовать что-то вроде «сопли подтереть», но вместо этого подтирал их сам. Даже затолкал край ткани под задницу механику, избавив того от мучений на когтисто-костистой подложке.
К тому же где-то в этом гнезде имелся великий наследник, и Белу охватывала почти паника при мысли, что детеныш мог проснуться. Или просыпается прямо сейчас, или...
– Я ща, – сказал Бела, стараясь не шмыгать. – Я посижу, меня отпустит, и я пойду. Это нервное. Нехватка витамина дэ и ультрафиолета. Чтоб тебя, мзунгу проклятый.
– Сидеть. Я воин, не успокоитель, – сказал Чираута. – Но если вы доверять мне свою хрупкость, то я всегда возвращать заботу.
Бела подумал секунду и длинно благодарно шмыгнул.
***
Зимовка понеслась стремительно отматывать числа на календаре. День за днем станция Бирюза исправно поставляла тайны, добытые тщательным трудом, на Большую землю. Даже Марайя взбодрился, отыскав-таки в желтых испарениях из каверны каких-то архей, и любовно культивировал их в изолированном боксе, способном выдержать прорыв чумы-перстянки.
Наступило время, когда вдруг начала отступать полюсная ночь. С востока каждый день разливалась нежного бананового цвета заря. По нескольку часов в день она тлела все ярче и ярче, готовясь выпустить из кокона новорожденный солнечный диск.
Плюсники все чаще открывали бронезаслоны в главном куполе, чтобы полюбоваться на это сияние, пока не решили оставить их открытыми совсем и навсегда. Температура поднялась до минус шестидесяти.
Наконец, метеорологи, посовещавшись с Нгангой выдали ежегодный прогноз. Прогноз был оформлен в виде кожаной папки и пластикового листа с тщательно вычерченными завитушками. Все это метеорологи в страшной секретной тайне, известной каждому микробу, кроме, возможно, питомцев Марайи, распечатали на объемном принтере из хозяйства механиков.
По традиции для озвучивания прогноза собрались в кают-компании. Начальник станции, облаченный в грязно-голубое боа из синтетического меха, оторванное от телогрейного комбинезона, принял у неустанно кланяющихся Лугану и Хайле папку, дождался наступления почтительной тишины и, откашлявшись, зачитал:
– После тщательнейших измерений небесного свода, течений ветра, движений льда и воли верховных сущностей, нижайше уведомляем, что явление светила состоится десятого числа месяца ташас сто шестьдесят восьмого года в одиннадцать часов утра. И продлится сие представление духов восемьдесят четыре минуты. Навеки ваши – Хайле Баас и Лугану Нейман. Шестой день месяца ташас сто шестьдесят восьмого года.
– Жрецов-лгунов на костер! – жизнерадостно выкрикнули из задних рядов.
– Ибо тьма вечна, йо-йоу! – подхватили слаженные голоса.
Метеорологов обступили и, по традиции же, понесли сжигать на костре, роль которого выполнял заранее притащенный термобустер. Метеорологи, одетые в лучшие одежды, слаженно вопили и сопротивлялись, пока их не запихали в поток горячего воздуха. Через десять секунд «жрецов» вытащили обратно.
– Не сгорели, – удовлетворенно заключил Ирдже. – Значит, солнце их защищает и явит нам свой лик, как и записано в предсказании. Нзури-нзури!
– Ура-а-а! – грянули полюсники.
Конрад, завернувшись в боа, благодушно обмахивался папкой с прогнозом.
В означенный день к указанному в прогнозе часу на лед высыпали все. Явился и шеф-повар, прихвативший с собой великого наследника. Точнее, сопровождаемый прислужником, несущим наследника. Поначалу Чираута совершенно не собирался никуда выходить, а потом категорически отказывался таскать на мороз детеныша. Тут внезапно проявил себя электромеханик, пылко объявивший, что смастерит самый лучший в мире бокс с подогревом. Вот вытряхнет перушиков из аквариума и тут же начнет мастерить.
Перушиков удалось спасти, выменяв у Марайи стерильную капсулу на обещание поддать тепла в его царстве. Гляциобиолог намеревался подвергнуть архей экстремальным воздействиям современного климата.
Предъявленный бокс Чираута осмотрел довольно скептически, но все-таки согласился. Притащил спящего яутеныша и без лишних сантиментов запихал в бокс.
«Ты и понести, – сказал он Тонге. – Нести неправильно, я твоя руки в жопа затолкать».
От оказанной чести Тонга слегка посерел. Тут же посыпавшиеся от свидетелей житейские советы, как жить и работать, если руки у вас внезапно начали торчать из жопы, явно его не успокоили.
Со всеми мероприятиями разделались как раз вовремя. Вьеран, одетый в УЗОшку, переключенную на режим поджаривания заживо, прихватил объектив и выскочил на лед первым. Следом спустился начальник станции, за ним, презрев пошлые ступеньки, с грохотом приледенился Чираута, а далее, ковыляя с осторожностью двухсотлетнего старца, сполз Тонга, потеющий от усердия. Косицы мгновенно схватились тонким ледком, и Тонга досадливо дергал плечами, но капсулу отпускать явно боялся. Бела из чувства солидарности встал с ним плечом к плечу.
Толпа полюсников выдыхала клубы пара. Над Чираутой шпарило, словно на Хиюме заработала маленькая устаревшая ТЭС.
Лугану помахал трещоткой из высушенной гиацинтовой тыквы. Косточки внутри пустой оболочки дробно застучали, легкий утренний ветерок подхватил этот звук и понес над синеватыми бесконечными льдами – прямо к горизонту, где банановая заря наливалась красками и поднималась все выше.
– Три! – сказал Лугану. – Два... И-и... Йо-оу!
Банановую зарю прорезала оранжевая кромка. Неровный диск выплывал из тьмы, окрашивая в нежно-бирюзовые тона снег, лед и часть небосклона. Позади, за куполом станции, небо оставалось темным, и, если оглянуться, можно было увидеть холодно мерцающие звезды. Поэтому солнце казалось немного ненастоящим. Косые лучи ложились на неровный снег, и кое-где снег казался то изумрудным, то цвета жженой глины.
– Ура-а, – хрипло прошептал кто-то.
Яутеныш в капсуле шевельнулся, поднял голову. Солнечные лучи ударили в широко раскрывшиеся глаза и окрасили их в огненный оранжевый.
Долго принимать солнечные ванны Конрад не разрешил. Поздравил всех еще раз, слегка шепелявя, и начал загонять обратно на станцию.
– Непонятное мероприятие, – ворчал Чираута уже в доке. – Зачем всех гонять на мороз, провоцировать сопли. Кто сопли, тот не обонять вкус изысканных блюд, меня оскорблять.
– Не бухти ты так, мафута, – весело сказал Тонга, поудобнее перехватывая капсулу. – Вон, смотри, наследника твоего вытащили на первый в его жизни и одновременно первый в этом году рассвет на Хиюме. Праздник, йоу!
Чираута зафыркал, щелкая клыками, ничего не ответил, но, похоже, мысль ему понравилась. Расправив варварские одеяния – сверхтехнологичный костюм он куда-то спрятал, наверное, в свой любимый контейнер, – яут прошествовал к выходу, неся себя с эпичностью ледокола. Тонга, едва не спотыкаясь, поспешил за ним.
Детеныш вертел головой и тыкал пальцем в прозрачную стенку, беззвучно открывая пасть.
– За печатями не забудьте! – напутствовал Конрад.
Сбивающие с себя снег и лед полюсники, так и норовящие сунуть ледышку соседу за шиворот, опять радостно загалдели. Зимовщикам полагалась самодельная целлюлозная книжечка в самодельной же обертке, где ставились большие круглые Хиюмские печати: начало зимовки, начало полюсной ночи, начало полюсного дня и конец зимовки. По четыре печати на год. Каждый сезон вырезались новые оттиски, придумывались эмблемы года, неизменными оставались только обозначения Хиюмского Института.
– Великому наследнику тоже заведите! – крикнул Тонга через плечо. – По факту рождения и попытке укусить меня при примерке капсулы!
– Ну тогда и за мой палец тоже печать! – возмутился доктор Кечавай. – Две!
Отметив торжественную дату и приколотив диплом на стену в компанию к сорока таким же – по одному за каждый год зимовки – полюсники принялись готовиться к надвигающемуся лету.
На радостях Бела вторгся к яуту на камбуз, вычеркнув из памяти воспоминания о том, как неделю не мог сидеть без острых ощущений, и с порога потребовал жаркого весеннего чама-чама где-нибудь прямо здесь. Чирауту использованное выражение явно развеселило, но отказывать он не стал. В результате Бела освоил поездки на яуте верхом уже лицом к лицу, а камбузное хозяйство не досчиталось кружки, которую Чираута смахнул дредлоками в попытках устроиться поудобнее.
После этого заезда Бела проявил сознательность и выторговал у дока замечательный пакетик с гелем, которым лечился от ожогов. В качестве повода показал в сотый раз треснувшую губу и объяснил, что не может лететь на Рубин с лицом, по которому будто били микроскопом.
Подготовка катилась своим чередом. Перетряхивались забитые хламом и говном склады, безжалостно разбирались недоделанные технические изобретения, наводился порядок в жилых отсеках и на форпостах. Чираута провел ревизию на камбузе и в прилегающих помещениях, после чего оказалось, что недостает каких-то консервированных овощей, о которых знать никто не знал всю зимовку. Шеф-повар громыхал, подсчитывал упущенную кулинарную выгоду, грозился разобраться с виновными и наседал на начальника станции, требуя немедленных мер. Конрад отбивался ногами, составляя сводные отчеты и подготавливая итоговый доклад о сорок первой зимовке на станции Бирюза.
Док утроил усилия по контролю за здоровьем членов научной экспедиции. Раз в четыре дня проводил медосмотр со снятием кардиограммы, а раз в семь – усиленный медосмотр с флюорографией, заборами крови и соскобами на инфекции.
Андор подолгу планировал, как впихнуть в октобус тысячу триста килограммов бесценных кернов вместо семисот, положенных по нормативу. Метеорологи составляли климатическую карту, «солнечные» специалисты объединились в неслыханном энтузиазме, а Расаки настолько увлекся запуском зондов, что умудрился отморозить лоб, и неделю пугал всех отваливающимся в неподходящий момент пластом кожи – медицинский клей плохо контактировал с трудовым потом.
Бела упахивался в три смены. Под конец зимовки, как обычно, полезли мелкие поломки – в основном потому что приборный пластик от сухости быстро деформировался и покрывался микротрещинами. Надо было мазать его специальным гелем, но ко второму месяцу зимовки на это все забивали, а вот в конце, спустя восемь месяцев, начинали ползать в ногах у механиков, умоляя срочно все починить. Тонга пропадал в генераторной, иногда отвлекаясь на драматически взывающего к нему по станционной связи Вьерана – угол осевого наклона медленно изменялся, и спутниковую наводку то и дело глючило.
Наконец, полюсники с трогательным изумлением обнаружили, что за зиму успели намусорить столько, что понадобились услуги эколога. Лимба долго притворялся, что не имеет к экологическому образованию никакого отношения, но в конце концов был гневно изобличен и приставлен к мусорному баку. К бакам. К контейнерам, набитым отходами.
На побережье тоже готовились к весне. С Рубина сообщали свежие новости, например, что они уже надрессировали вирухаев с целевым назначением съесть бвану Эгебе, который засрал весь общий спутниковый канал своими желтыми выделениями.
Солнце взяло свое настолько, что некоторые особо осмелевшие уже начали выбираться позагорать. Выходили всегда вдвоем. Один включал термобустер, другой раздевался под ним и десять-двадцать минут отчаянно клацал зубами.
Чираута внял проникновенным речам доктора Кечавая о пользе солнечных ванн в младенческом периоде и немедленно взвалил это важное дело на окружающих. Вьеран лично сшил подходящий наследнику защитный костюм, отвечающий всем показателям теплоизоляции и вызвавший бы у любого дизайнера эстетический припадок, – и в списке физической активности полюсников появился пункт «упаковать в костюм дикое зверье». Детеныш каждый раз противился с энергией гепарделлы, отказывающейся купаться, оттачивал искусство веерных укусов и, по выражению Чирауты, достойно давал отпор всяческим глупым задницам. В те редкие дни, когда шеф-повар изволил прогуливаться лично, вопрос решался куда быстрее: детеныш засовывался в меха самого Чирауты, и разглядеть можно было только торчащую наружу костяную макушку с начавшими отрастать дредлоками.
«Конечно, этого мафуту хрен прокусишь!» – возмущался Каджин, разглядывая заклеенную пластырем ладонь.
Бела все больше точил лыжи на поиск экзоскелета и «сшивателя» и в конце концов не выдержал. В единственный выходной, пришедшийся на падение спутниковой связи, выпросил у Конрада разрешение объединиться с Тонгой для возврата ценного оборудования.
«Не улыбается мне, чтобы сразу двое механиков, если что, провалились», – меланхолично посетовал Конрад.
Но все-таки отпустил.
Поиски результатов не дали. Бела изрыл пилой примерно сто шестьдесят квадратных метров в сумме, проклял все, заподозрил себя в шизофрении, а Чирауту – в злоумышленном вредительстве.
– Вот небось, пока я на нем висел мороженным окорочком, эйш, – сердито приговаривал он в перерыве между раскопками, – он мой... наш, в смысле, костюм сжег, мафута! Чтоб улик не оставалось! Как будто исключительно он спас станцию, выжав от брюха мильон тонн!
– Стремительно и беспощадно, – покивал Тонга. – Лучше сознайся, друг, что ты загнал мой шедевр тем загадочным типам, кому принадлежит эта штука, которую вы приволокли.
– Чтоб я их знал, э! И зачем бы мне это проворачивать?
– В обмен на секреты мирового господства, – делал Тонга страшные глаза.
Так и пришлось возвращаться, истратив ход пилы, поломав на ней пару специальных неломаемых зубьев и израсходовав две третьих батареи вездехода.
Конрад на огорченный доклад почти не среагировал. Помахал рукой, не отрываясь от огромного экрана, предусмотрительно закрытого от посетителей блюр-эффектом, и буркнул что-то вроде «и гори оно пропадом».
Момент отбытия приближался неумолимо. Дни то скакали бешеным галопом, то тянулись, как фирменный мусс Чирауты. Столбик древнего термометра, торжественно вынесенного после наступления минус шестидесяти, полз вверх. Полюсники прохаживались мимо расшторенного обзорного окна кают-компании, за которым висел градусник, щелкали по толстому прозрачному пластику ногтем и многозначительно переговаривались: «Ползет, коллега. – Да, не стоит на месте. – Как и все в этой жизни, э. – Совершенно верно, коллега».
С Рубина прислали первый пробный эквиплан. Малый летательный аппарат зацепился навигационным якорем за спутник, и в кают-компании на пустующей до этого стене развернули подробную топографическую карту, с волнением наблюдая, как движется по ней красная точка. Преодолеть эквиплану предстояло полторы тысячи километров на малом ходу. Через холод, воздушные ямы, геомагнитные аномалии, которых на Хиюме было с избытком, и стоковый ветер, по весне скатывающийся с купола волнами.
– Мампоэр, йоу! – объявил Ирдже и шлепнул на стол карточку.
– Амарула! – тут же возразил Магаши.
– Ножка вирухая!
– Порножурнал!
– Слабительное!
Полюсники делали ставки с такой энергией, что круглый стол сотрясался от ударов об него. Деньги на станции тратить было некуда, магазинов не водилось, заказать доставку на ледяной континент физически было невозможно, поэтому капающие на счет леры оставались нетронутыми. Как минимум у тех, кто не успел обзавестись приятным бременем семейной жизни. Так что в качестве ставок использовались долговые чеки, разрисованные под банкноты. Образцы взяли из энциклопедии по истории, которую в незапамятные времена кто-то закачал в локальную библиотеку – во всех ста шести томах и двухтомнике примечаний.
Эквиплан не дотянул пару километров, рухнув в ледяной пустыне. На поиски и срочное спасение ценной техники выслали метеорологов, уже озверевших от подсчета миллиметров в ртутном столбе, и потребовали с них предоставить отчет о причинах произошедшего.
Вернувшись через час, злые, как вирухаи, метеорологи наперебой рассказывали, что хренов аппарат клюнул на древний маячок, установленный неизвестно каким паразитом гиена знает когда. Маячок слал в эфир как попало настроенный сигнал, и эта тарабарщина пришлась эквиплану не по вкусу.
От причастности к подлому маячковредительству все открестились. Конрад даже заглянул в технические логи, но упоминаний о маяке на границе двухкилометровой зоны не нашел. Небось, воткнул какой-нибудь энтузиаст лет двадцать назад, а потом маяк занесло, но батарея на ралионовых элементах могла работать сотни лет, и стоило только снежным массам переместиться, как вылезший на свет маяк тут же забезобразничал.
«Вопиющая экологическая безграмотность», – заключил Лимба, и вопрос с маяком временно сняли с повестки дня.
Эквиплан, выкаченный в ангар, после недолгого сопротивления позволил вскрыть бокс для транспортировки. Зрители, дрожа от нетерпения, лезли на головы друг другу в надежде сорвать куш.
В боксе на отполированном и предусмотрительно накрытом куполом пьедестале, озаренный диодными светолентами, величественно возлежал яблочный огрызок.
***
Радостная новость прозвучала десятого числа месяца якитат. Из Танжейры привычным маршрутом после дозаправки и техосмотра только что вышла тридцать четвертая Кругосветная Морская Экспедиция, и по расписанию прибывала в порт Рубиновый две недели спустя. Вместе с ней прибывал летний состав станции и тяжелое оборудование, которому зимой на Рубине просто не было места.
Метеорологи колдовали над картами в усиленном режиме и, по слухам, даже сперли с камбуза замороженную тушку цыпленка, чтоб принести его в жертву и погадать на требухе. Результатом этой противоестественной деятельности стал очередной прогноз, полностью подтвержденный коллегами с Рубина: температурная кривая стремилась вверх, и до лётного сезона было рукой подать.
Сезон случился еще неделю спустя. Большая земля согласовала отправку октобуса.
Полюсники разделились, как амеба на предметном стекле. Часть из них страстно мечтала броситься в октобус и унестись на нем в Куван-тики, махом преодолев шесть тысяч километров. Вторая половина намеревалась полностью использовать двухнедельный оплачиваемый отпуск на борту «Васко да Гама» и пройти все стадии акклиматизации по пути с Хиюмы на материк, в порт Майдугури.
– Нажрусь, как речная свинья, – вещал Дженго. – Загорю, э! А то, гляньте, эта треклятая зимовка из меня весь меланин высосала! – и с глубоко удрученным видом осматривал крепкую черную руку.
– Спирохета бледная, – соглашался Марайя. – Как тебя еще док не запер в стационаре. С тех пор, как от него сбежал Уна, док постоянно мечтает кого-нибудь отловить и у себя запереть.
– Пусть всяких инопланетных отлавливает, – бурчал Дженго.
– Инопланетные кусаются.
– Вот пусть потом себе и ставит уколы от бешенства, эйш!
Присутствующие согласно кивали.
Детеныш яута встал на трясущиеся ноги раньше, чем все ожидали, и Чираута без всяких сомнений выпустил его в открытый свет. Из родительских инстинктов полюсники обнаружили у него полный ноль, поэтому когда крохотный яут, к примеру, пытался попробовать на вкус что-нибудь интересное, вроде геологических образцов, спасать его бежал тот, кому надкусанное принадлежало.
Предметы изымались, яутенышу делались внушения. Эрно клялся, что при воспитательных лекциях в маленьких глубоко посаженных глазках загорался интеллект. Расаки из ревности пустил слух, что Эрно излагает яуту принцип работы магнитного павильона. Более скептически настроенный док полагал, что немаловажную роль играли кусочки мяса, украденного на камбузе, но Эрно против этого страшно возмущался, крича, что нельзя же все вульгарно сводить к желудку.
Делать внушения Чирауте было бесполезно – в ответ звучали громоподобные спичи про великих охотников, достижение целей и место в жизни. А иногда могло и половником прилететь.
Спустя несколько дней напряженного ожидания с Рубина прислали светограмму: октобус прибыл и успешно совершил посадку.
Полюсники вскричали неистовое ура.
Первым рейсом октобус забирал почти всю текущую смену рубиновцев, высаживал разведчиков и закидывал нескольких человек на расконсервацию Изумруда и Опала. Зимой эти станции не работали, а поскольку заниматься исследованиями на береговой полосе Хиюмы могли только те государства, которые присылали не меньше восьми человек, то на октобусе прилетело их две дюжины. И маленький октоплан, призванный забрать с Бирюзы тех, кто пожелает отправиться морем.
Вьеран при помощи Тонги ухитрился даже поднять видеосвязь, и счастливые, хотя и слегка отощавшие рубиновцы махали своим коллегам с Бирюзы, обещая за них сожрать все тропические фрукты в Куван-тики, собрать все научные лавровые листочки и не оставить ничего поживиться ледяным чудовищам, просидевшим в своем ледяном гробу восемь месяцев. В ответ полюсники щедро желали всем поноса, солнечных ожогов и остракизма в научном совете.
Первый Хиюмский рейс вылетел с Рубина по расписанию, унося с собой плоды научной работы и зимовщиков. На станции «старичков» осталось пятеро – помогать прибывшим коллегам, ждать полюсников и готовиться к передаче правления летней смене.
Желающие лететь с Бирюзы в Куван-тики утроили усилия. Команда Андора с мясом и кровью вырвала у доктора четыре кислородных баллона и витаминные инъекции и работала на этом допинге, не покладая рук. Бесконечные керны, термоизолированные контейнеры, образцы, выколки – груда ценного груза росла с каждым часом. Не выдержав, в работу включились Каджин и Магаши, которым тоже было что впихнуть в октобус. В эту же груду пошла вся техника, подлежащая утилизации или замене. Мусорные контейнеры, опечатанные желтой лентой, обосновались на льду, защищая своими ребристыми телами драгоценный криогроб Марайи с отожравшимися археями.
По воздуху отправлялись одиннадцать человек, включая Вьерана и Соланке. Соланке шарахался по станции и ныл, что у него совершенно здоровая рука и он не хочет лететь, а хочет в морской круиз, но Конрад оставался тверд. Руку сейсмологу вылечили, но попутно так угробили иммунитет, что долгое морское путешествие могло выйти ему боком. А в Куван-тики имелся маленький специализированный госпиталь Хиюмского института, куда прибывших зачастую помещали для акклиматизации. Светограммщик тоже сожалел об упускаемом отпуске, но под конец зимовки его замучили постоянные носовые кровотечения, и док настоятельно рекомендовал обследование в том же госпитале.
В общей суматохе начальнику станции приходилось несладко: нужно было проследить, чтобы особо ретивые не попытались вывезти лишнего или, наоборот, прикопать что-нибудь по их мнению ненужное. Так, Каджина, попытавшегося избавиться от безнадежно сломавшегося горнопроходческого «червя» Конрад вывел на чистую воду и от души выпорол словесно, в конце срезав оклад сразу за полмесяца. Мерзлотовед страдал, хлопал ресницами, но не возражал. Облажался – терпи.
В день Икс финальные часы ожидания растянулись невыносимо. Одновременно должны были прибыть октобус с октопланом, чтобы станция полностью встала на консервацию. Летом и в начале осени на Бирюзе не работали – над полюсом два месяца короткого Хиюмского лета безраздельно царила солнечная радиация. По мере окончания сезона озоновый слой приходил в норму, и люди постепенно возвращались на промерзший до самых глубин полигон.
Первым вожделенный транспорт заметил Вьеран.
– Внимание, станция! – задыхающийся гнусавый голос пролетел над обындевелым куполом. – Вижу октики! Летят, йоу!
Едва лыжи летунов коснулись наспех раскатанного посадочного пятачка, работа закипела с утроенной силой. Серые от изнеможения полюсники самоотверженно переправляли груз, останавливаясь только чтобы украдкой сплюнуть красноватую слюну. Пилоты-дублеры, сопровождавшие транспорт, отсиживались в герметизированных кабинах, затянувшись в кислородные маски.
Зимовщики, не пожелавшие сразу отбыть на континент и волей-неволей ставшие грузчиками для второй половины зимовщиков, не раз приводили улетающих в исступление. Пассажиры октобуса тряслись над своими ценностями, панически маркируя каждый шурупчик, и это вызвало множество диверсий. Уже почти достигнув предела человеческих возможностей, полюсники все-таки не упускали шанса пошутить напоследок.
В ходе погрузки Лугану тихо, но так, чтобы его услышали, приговаривал:
– Хайле, эти два ящика с ценными ледышками отодвинь в сторонку, пусть занесет снегом, только поставь радиометку, чтобы потом найти.
Каджин немедленно разоблачал преступные происки, но через минуту слышал приглушенный голос Хайле:
– Луга, друг, у тебя нет с собой ножовки? Я давно хотел эти камушки расковырять.
Каджин вставал на дыбы и переходил к суровым мерам: начинал свирепо контролировать.
– Эксплуататор! – возмущался Лугану. – Работорговец, э! Буду жаловаться в профсоюз, затаскаю по судам.
– Жалуйся, жалуйся, – фыркал мерзлотовед. – Но трудиться не забывай, эйш.
– Айна! – вскрикивал Хайле. – Я, кажется, твои прослойки растоптал.
И, отомщенный, хохотал во все горло, глядя на посеревшего Каджина.
Гора оборудования и материалов постепенно перемещалась в октобус. Конрад инспектировал станцию, то и дело объявляя по громкой связи, что нашел очередной потерявший владельца предмет. Пилот октобуса многозначительно отмечал что-то на мониторе и неожиданно, когда оставалось всего ничего, замахал руками.
– Хватит! – голос из-за маски шел глухо, к тому же его искажали динамики. – Больше не возьмем!
– Это почему, э? – тут же подпрыгнул Андор. – Нам еще вот эти боксы!
– И нам тоже! – бурно поддержал Марайя, чей холодильник предполагалось вкатить последним, как особо ценный груз повышенной хрупкости.
– Перевес! – пилот ткнул в экран, словно это все объясняло.
– Никогда перевесом не было, а теперь перевес?
– Норматив поменялся, бвана! Октик не молодеет, износ идет, значит и груза возить можно меньше!
Андор зарычал, пуская пар не хуже Чирауты.
– Но нам очень нужно, друг!
– Ничем помочь не могу, отправьте октопланом, потом морем довезете!
Марайя и гидрологи хором закричали, что это никак невозможно, в море их драгоценные образцы непременно потеряют, утопят, наконец, их унесет баклан.
– Да давайте мы вон ту технику снимем, – не выдержав, вмешался Бела. – Там что, легкие вездеходы и эта, черпалка...
– И еще кого-нибудь выкинем, – кровожадно прогундосил Вьеран.
– Сам тут останешься, друг, – погрозил Каджин.
– Тогда снимем с кого-нибудь излишне весящие костюм и трусы, – тут же предложил Вьеран. – Пусть летит как голый образец крепкости духа!
Махнув рукой, Бела полез выкатывать технику. Два контейнера бухнулись обратно в снег, и пилот показал большой палец. Андор рассыпался в горячих благодарностях, последние образцы были впихнуты в грузовой отсек, а полюсники дружно собрались в туалет на дорожку, чтобы снизить вес октобуса до положенных нормативов.
Технику Бела с помощью Тонги и автопогрузчика закатил в октоплан, пристроил к более мелким грузам и на всякий случай трижды примотал ремнями к контейнеру Чирауты, чтобы не болталось по салону. Октик был маленький, но пилот не возразил, и Бела уверился, что полторы тысячи километров как-нибудь протянет. Не бросать же на станции чудесные вездеходы, которые еще и на Рубине могут пригодиться. А уж черпалка и вовсе – невероятной ценности предмет. Починить бы.
Наконец, состоялся прощальный обмен объятиями, официальное закрытие станции, проставление печатей в книжечки, извлечение пытавшегося сбежать и спрятаться в октоплане Соланке, насильственное проставление печатей ему тоже и, наконец, традиционная шалость – засовывание оттиска в шасси октобуса. Пилот сделал вид, что ничего не замечает.
Самой последней проверили буровую, убедились, что она законсервирована надежно, и начали посадку. Чираута, рыча и выдыхая клубы пара, совал в руки отбывающим ланчбоксы. Конрад вручил Андору стик с накладной на все улетающее в Куван-тики оборудование и крепко пожал гидрологу руку.
– Яркого солнца и теплого моря!
– Акуна матата!
Традиционные фразы, весело прозвучавшие над закрытой станцией, поставили на сорок первой полюсной зимовке большую сезонную точку.
Про дурацкий старый маячок Бела вспомнил только когда октик взмыл над разорванной молекулой станции – синей и белой, прощально подмигивающей навигационными огоньками.
