***
Подсчитав, сколько обязанностей ему приходилось выполнять на Хиюме по совместительству и перемножив их на недоспанные часы, Бела рухнул туда, куда его привели. Даже мыться не стал, лишь скинул куртку и ботинки. Проснулся он двое суток спустя, голодный, как вирухай после зимней спячки. В целительном сне тихо-мирно прошла адаптация, и кроме голода никаких побочных эффектов Бела не ощущал. Не то что на Хиюме, где первую неделю прибывшие лежали пластом. Поэтому и закидывали людей на зимовку партиями, чтобы к моменту выгрузки из октобуса посеревших и готовых блевать зимовщиков, их встретили бы уже более-менее оклемавшиеся товарищи. Выглянув в обязательное окно, – на Бирюзе окна в каютах категорически запрещались – Бела счастливо зажмурился. Искрился лед, полыхали поднявшиеся у припая айсберги, ослеплял до отказа пропитанный солнцем снег. Схватив куртку, Бела вытащил из кармана футляр с украшениями и тюбик противосолнечного геля. Наконец канула в лету силиконовая замазка, от которой лицо словно стягивало гипсом. Теперь можно было впитывать морской влажный воздух каждой клеточкой тела. А еще – о еретические соблазны! – даже загорать в местах, укрытых от ветра. Без термобустера. Поборов страстное, но вредное желание немедленно открутить заглушку и распахнуть окно, Бела порысил в санузел. Из зеркала на него смотрел отощавший, местами пятнистый, изрядно побитый ледовым сезоном механик двадцати шести лет от роду. Косицы спутались и залохматились, цвет кожи уходил в серый тон вместо здорового лиловатого оттенка, белки глаз пожелтели. В левом отчетливо виднелась красная жилка лопнувшего сосуда. Обветренные губы, многократно трескавшиеся от ледяных поцелуев Хиюмы, покрывала едва заметная сеточка шрамов. Бела скупо улыбнулся сам себе и опустил взгляд к рюкзаку, который помог донести Дабуку. Один бодрый свежий рубиновец вполне мог утащить на себе парочку полюсников, чем они и занялись сразу после того, как прошел первый шок от явления поименованного ныне наследника народу. Вспомнив абсолютно одинаковые выражения лиц у Конрада и Фараджа, как будто обоих прихватил приступ радикулита, Бела тихонько хихикнул. Достал из рюкзака мультитул, щедро выдавил из него ядреной зубной пасты и принялся неистово надраивать зубы в ручном режиме. К завершению утренних процедур жрать хотелось так, что в глазах темнело. Махнув рукой на попытку создания прически и оставив на столике футляр с украшениями, Бела выскочил в коридор. На Рубине он бывал неоднократно, поэтому сразу взял верный курс к кают-компании. По пути вертел головой присматриваясь к следам миновавшей зимовки. Вот здесь плохо отодран слой временного утеплителя, там наверняка горел проводящий элемент, не выдержавший высокого энергопотребления, а вот тут спешно латали какие-то проблемы с каркасом крыши. То ли снегопад, то ли с автономного октоплана неудачно пару замороженных кур сбросили. На выспавшуюся голову и оклемавшийся организм сразу зачесались руки все это еще раз починить, но уже переделав получше. Преодолев зуд, в основном за счет крещендо в животе, Бела ввалился в кают-компанию. Можно было сразу идти на камбуз, но по неписанным правилам хорошего тона сначала нужно было заглянуть в святая святых любой станции. В кают-компании обнаружился начальник Бирюзы. Явно выспавшийся и, в отличие от Белы, переплетенный начисто, Конрад сидел за большим круглым столом и вдумчиво ел палаву огромной узнаваемой ложкой, свободной рукой листая что-то на развернутом объемном экране. – Мамбо-джамбо, бвана Конрад! – жизнерадостно сказал Бела. – Неужто Чираута захватил местный камбуз, съев повара, э? – Доброе утро, – кивнул Конрад и отложил орудие насыщения. Яут считал, что маленькие ложки оскорбительны. – Повара тут своего пока нет. Должен был прилететь первым рейсом, но беднягу скосила лихорадка прямо в Куван-тики. Поэтому друг Фарадж уже печалился, что им придется жить на сухпайке, но тут явился великий воин, и дело пошло на лад. Энергично кивая, Бела наплюхивал себе в тарелку рассыпчатую палаву с яблоками – вот откуда взялся огрызок в эквиплане – из огромной блестящей кастрюли, стоящей на термоподставке. Рядом возвышался термос циклопических размеров, рассчитанный на двадцать пять взрослых, хорошо кушающих организмов, и Бела не преминул обратиться к нему за ройбушем, стащив из горки кружек самую разноцветную. Конрад, сложив руки шалашиком, наблюдал за телодвижениями механика. В окно светило солнце, раскладывая теплые пятна по каюте, и Бела с удовольствием плюхнулся на одно из таких пятен. Сощурился и начал закидывать завтрак в рот, как роторный экскаватор. Проглотив килограмм палавы и запив ее литром ройбуша, Бела сыто выдохнул, стащил с огромного блюда печенье и вытянул ноги под столом. – Вот сколько я смотрю на вас, зимовщиков, очень вы отрицательно относитесь к раннему подъему, – прокомментировал Конрад, – никакой радости на лицах, э, только дай поваляться до обеда, стыдливо назвав его поздним завтраком. Зато посмотреть на аппетит – орлы! Бойки-бойки! – Ага, – легко согласился Бела. – Кстати, бвана Шербан, – Конрад свернул экран. – А напомните мне, что у нас последним грузили на октобус? Опасное «бвана Шербан» хрустнуло, точно лед в трещине. Бела перестал блаженно улыбаться и поднялся, усаживаясь на стуле прямо. Бодрые плакаты на стенах, с которых улыбались покорители северных островов, мигом посуровели и уставились на Белу весьма выжидательно. – Ну, э, образцы, снова образцы, техника, сопротивляющийся Соланке... – А два контейнера с номерами сто сорок и триста двадцать? Бела открыл уже рот, чтобы честно ответить, что на нумерацию он там смотрел в последнюю очередь, и вообще в глазах кровавые куколки вуду уже плясали, но тут воспоминание всплыло легкомысленным пузыриком, и Бела почувствовал, как лицо у него вытягивается. – Ну... – упавшим голосом сказал он. – Ну там Андору не хватало места для образцов, и я... Перегнал их в октоплан... Черпалку починить... – Понятно, – сказал Конрад. В одном слове было столько скрытых смыслов, что Бела немедленно почувствовал себя преступником, подвергшим опасности всю научную работу зимовщиков. Улыбки покорителей на плакатах стали ядовитыми, точно поцелуй черной мамбы. – Бвана Нвачуку! – в отчаянии воскликнул Бела. – Просыпаюсь я из-за того, что мне названивает бвана Эгебе, словно его там гиена огненная жует за пятку, – невозмутимо сказал Конрад. – Кричит нечеловеческим голосом, требуя от меня разобраться, почему весь их груз держат на КПП в Куван-тики и уже чуть ли не ставят на карантин. Бела сглотнул. Ройбуш стремительно попросился обратно. – Я ему объясняю, что у него там октобус, битком набитый свежими открытиями, удивительно, как его вообще не закрыли на дезинфекцию, а он мне что-то талдычит про несоответствие накладной. Бела заметался бы, но на стуле метаться было некуда, и он просто мучительно заелозил. – В конечном итоге выясняется, что кто-то утащил груз, прописанный в бортовых документах, и этот кто-то дрыхнет беспробудно, пуская розовые счастливые слюни в подушку. – А что же вы меня не разбудили, бвана, э, – содрогаясь от стыда, пробормотал Бела. – Зачем? Чтобы выпороть? – Можно и выпороть... – Обойдетесь. Зимовка закончилась, пороть я вас больше не имею права, – с некоторым сожалением сказал Конрад. – С накладной мы вопрос решили, но, Шербан, это вам минус в личное дело. Маленький, противный минус под самый конец зимовки. – Я понимаю. Бела опустил голову. Косички свесились вперед унылым ворохом. – Что сделано, то сделано, – заключил Конрад. – На Большую землю мы в любом случае все погруженное отвезем. Так что идите, Бела, и помогайте товарищам разворачивать полигон. И не уносите их оборудование на соседнюю станцию. – Нзури-нзури, – уныло согласился Бела. – Извините, бвана Конрад. Начальник Бирюзы помахал рукой, словно отметая пустые слова. С плакатов улыбались снисходительно, дескать, что взять с ротозея, у которого за плечами нет хотя бы малюсенькой научной публикации. Выходя из кают-компании, Бела услышал, как Конрад что-то пробормотал себе под нос. Ему, конечно, показалось, но звучало это как «Может, и хорошо, что не октобусом». До полигона Бела добраться не успел. В коридоре его перехватил добрый и улыбчивый доктор Чимака. Схватив Белу в объятия, он запихал слабо сопротивляющуюся жертву в жадно чавкнувшую мембрану с изображением креста и добавил под копчик, чтобы Бела живее спускался по короткой лесенке. – Кеча, друг, клиент идет, точи скальпель! – провозгласил он. Решив не принимать это на свой счет, Бела смело, по стенке боком, заглянул в помещение, располагавшееся в конце лесенки за очередной дверью. Медотсек на Рубине развернули славный, разгулявшись на многие квадратные метры. Увидев Белу, доктор Кечавай энергично потер руки. – Йоу, док, – ослепительно оскалился Бела. – Я спал и кушал хорошо, не чихал и не кашлял, можно мне идти? Док сощурил левый глаз и нежно погладил вышитый на нагрудном кармане зеленый крест. – Чимака, что скажешь? Будем лечить или пусть живет? – Пусть потопчет снежок, – великодушно согласился Чимака. Бела радостно отступил назад, нащупывая пяткой ступеньку. – Нет, погоди, может, у него что-нибудь болит? – с надеждой спросил Кечавай, доставая скальпель. – Не-не! – страстно вскричал Бела. Доктор Чимака подтолкнул его в спину. – Я не хочу! Контейнеры я ненарочно! – Какие контейнеры? – удивился доктор Кечавай, убирая скальпель и взамен доставая шприц. – Никакие, – тут же замотал головой Бела. – Вот, налицо дезориентация в пространстве, – непонятно чему обрадовался Чимака. – Кеча, глуши его, чтоб не ушел. Бела зарыскал взглядом по медотсеку, ища, куда бы сбежать. Но сбежать можно было разве в томограф, да и то наружу торчали бы пятки. – Куда ты смотришь? – поинтересовался Кечавай. – Раздевайся до пояса. Бела схватился за штаны и сделал жалобное лицо. – Кеча, друг, что ты там с ними делал на Бирюзе, э? – со смесью восторга и подозрительности уточнил Чимака. – Почему они все норовят подставить задницу? – Может, выпороть мерзавца, э? – раздумчиво произнес док, берясь за резиновую ленту измерителя давления. – Ах, до пояса, – картинно прозрел Бела, подтягивая приспущенные уже было штаны. – Так бы и сказал, что интересуешься верхней частью, бвана! – Поди сюда, невинное дитя, – поманил пальцем доктор Кечавай. Уколотый безжалостной рукой, всадившей в него колонию ослабленных вирусов и всяческих прионов, Бела со стонами и кряхтением проследовал вверх по лесенке и снова вывалился в коридор. Теперь, превратившись в ходячий склад той самой заразы, которую так страстно мечтал обнаружить Марайя, Бела был полностью готов входить в контакт с кем угодно. Ближайшие кто угодно гомонили на улице. Толкнув приоткрытый створ, Бела поддернул застежку куртки и шагнул на площадку. Солнечный свет снова ослепил его, и Бела зажмурился. Упоительно галдели страусы-морозники, сбежавшиеся к станции, чтобы торопливо, выдирая друг у друга куски из клюва и перья из жопы, полакомиться твердыми пищевыми отходами, выкатываемыми на хоздвор. Наполовину погрузившись в нирвану Бела вдохнул полной грудью свежий приморский воздух. Воздух пах жженым пластиком. Сквозь галдеж страусов прорезались рассерженные вопли с коделезским акцентом: – А я говорьил! Говорьил я, не надо стельить пленку без подложьки! Гиенья рвота! Бела открыл глаз. Чуть в отдалении на обнажившемся красно-коричневом куске земли бегали и махали руками метеорологи с каким-то смутно знакомым типом. На земле валялось скомканное полотнище чего-то сверкающего, рядом торчали три башенки, недовольно крутящие длинными лепестками лопастей. Вроде бы, если Бела ничего не путал, еще по прилете местный представился климатологом станции, Паили Рафики, и сообщил, что готовит масштабное научное исследование. Судя по всему, исследование находилось в опасности. Бела шагнул на ступеньку ниже и опять глубоко вздохнул. Легкие наконец-то перестали комкаться, расправились, налились жизнью, а вместе с этим засвербило неистовое желание приносить пользу. Особенно на фоне полнейшего фиаско с перетащенными контейнерами. Бела спустился еще на ступеньку ниже и проверил ремень с мелким инструментарием, привычно накинутый при выходе из каюты. – Хей, йоу, на берегу! – крикнул он, приставив ладонь к глазам. – Помощь нужна?***
Работалось на Рубине легко и в охотку. Станция стремительно выходила из спячки и разворачивалась испытательными полигонами – так назывались скромные пятачки выступившей из-под снега почвы, отданные под установку на них всякого хитрого оборудования. Страусы-морозники, привлеченные активной деятельностью, ежедневно сновали вокруг станции, то и дело подбегая полюбопытствовать, чем это заняты высокие разноцветные твари с пучками волос на головах. Поскольку вирухаи еще не вышли из зимнего полукоматоза, страусы бегали, никого не стесняясь. Гадили, клевали, принимали участие в дружеских фотосессиях и всякий раз, будучи потрясены столь высокой честью, гадили вдвое больше. Потом на страусов начал охотиться Хиюмарр. И, возможно, провалился бы в подтаявшие полыньи, если бы мягкосердечные хиюмовцы не обвешали его браслетами слежения, начинавшими тревожно голосить, едва детеныш отдалялся за невидимую границу дальнобойности датчиков. Освоившись с выделенной ему территорией, Хиюмарр начал устраивать засады. Иногда путал страусов с хиюмовцами – выскакивал на них из-за контейнеров, заставляя испуганно подпрыгивать. Особенно хорошо удавался испуг и прыжки, когда яутеныш прятался за столбиками ветряков, в половину тоньше его тельца, с детской уверенностью полагая, что раз уж спрятал клыки, то и остальное тоже никто не увидит. Снег таял, образовывая целые запруды, и однажды Гайя имел неосторожность сообщить, что не против был бы искупаться, уж очень заманчиво переливается аквамарином талая вода. Станционный биолог, Олучи Траоре, тут же с удовольствием прочел ему целую лекцию в духе Марайи. Для начала рассказал, что новоприбывшие уже обменялись микробами, а вот содержимое воды в этих озерах может открыть удивительные сюрпризы для изнеженных цитрусовым суфле и вкусным помбе организмов. – У нас есть методы, – вещал Олучи, – с помощью которых мы определяем генетическую метку этих вот микробов. Я могу определить, кому принадлежит тот или иной микроб, но порой вижу в микроскопе такое, что лучше бы не определял, айе. У нас за лето бюро находок микробов пополняется потрясающими экземплярами. Видели бы вы, что они делают с ослабевшими страусами! А хотите ли вы узнать, чем какает вирухай и что бывает, если вам в рот попадет этот, не постесняюсь сказать, фекальный микроб, э? Собравшиеся на темпераментную речь хиюмовцы дружно зааплодировали. – Подумаешь, озеро какое-то, эйш, – с достоинством сказал Гайя. – Будто я озер не видел. Я вообще спрашивал для интереса. – Нет-нет, почему же! – воскликнул Олучи. – Я одобряю научные порывы! В конце концов, много столетий назад люди прививали себе оспу, чуму и многие другие болезни. Почему бы нам не воспользоваться добровольцем, э? Друзья! Поддержите его! Хиюмовцы зааплодировали еще энергичнее. Бела, стоящий за плечом у Нганги видел, как тот быстро набрасывает в планшете дружеский шарж «Олучи Траоре с ершиком гоняется по Рубину за фекальным микробом». – Я вообще ненавижу купаться, эйш! – меж тем восклицал риометрист, отчаянно сопротивляясь настойчивому желанию Олучи увлечь его к ближайшему озерцу. – У меня аллергия на воду! Я на Бирюзе даже мылся с отвращением! С трудом вырвавшись из нежных объятий, Гайя величественно удалился, сопровождаемый сочувственными, идущими от сердца восклицаниями. Парой часов позже мстительный биолог раздобыл у начальника станции официально заверенное разрешение на спуск в озерцо и подговорил коллег разыскать Гайю и напомнить, что ему рекомендованы купания. Но тот предусмотрительно заперся в своей каюте. Там он и просидел до вечера, поглощая антигистаминные и никак не реагируя на запущенные по станционной трансляции призывы: «Риометристу Югетте – купаться! Повторяем, риометристу Гайе Югетте – подготовиться к спуску в резервуар!» Еще днем позже Чираута наконец-то изволил покинуть камбуз, где все это время трудился так самозабвенно, словно проводил военные действия, и намылился с кулинарной инспекцией на Изумруд. – Зачем? Пусть дохнут на сухпайке, э, – щедро сказал Фарадж. – А мы тут с удовольствием съедим все что вы приготовили. И добавки попросим! – Я завоевывать этот континент, – пафосно изрек яут. – В чем, друг, в этих трусах? – начальник невежливо указал на традиционную для камбуза одежду Чирауты: набедренную повязку, расшитую скучающими зимовщиками Бирюзы и разрисованную национальными узорами. И еще разлохмаченную зубами детеныша. Бела ковырялся в зачахшей «катапульте» и страдал от невозможности прогуляться. Но, памятуя вчерашний перформанс Гайи, напрашиваться не рисковал. – Шутить? – осклабился Чираута. – Это хорошо, шутить, пока брюхо цело. Вон, пусть Белья со мной ходить, раз твоя пугаться. Фарадж, слегка посеревший при двусмысленном намеке на вспоротый живот, сразу встрепенулся. – Тогда берите вездеход, а я их там предупрежу, – расщедрился он. Бела радостно уронил ключ на двадцать в недра «катапульты» и вскочил, вытирая руки о штаны. – А этим теперь пользоваться можно будет? – с сомнением поинтересовался начальник станции. – Можно, бвана! Бела пнул агрегат. Ключ выпал на пол, а мгновение спустя «катапульта» завелась с умиротворяющим тарахтением. – Акуна матата, – выразительно сказал Бела. – Сразу видна полюсная школа, – растрогался Фарадж. Пару километров до Изумруда предстояло проделать по подтаявшему снегу, местами по грязи и гальке, а местами по все еще крепкому льду, выдыхавшему в окружающее пространство стойкий холод. – Люблю всю эту грязюку! – на ходу кричал Бела, умело уводя вездеход от кинувшейся под гусеницы лужи. – Сразу так летом пахнет, э! – Птичьи какашки! – кратко ответствовал Чираута. – Родные птичьи какашки, между прочим! Страусы, чью стоянку потревожил вездеход, точно в подтверждение тезиса кинулись во все стороны, роняя перья и обильно гадя на ходу. Вездеход проскочил по камням, покрытым толстым слоем бело-зеленого помета, и запах раскисшего на солнышке птичьего дерьма мощно ударил в ноздри. Чираута ругнулся и заперхал. Бела прижмурился и бросил вездеход вперед, стремясь проскочить вонючую полянку побыстрее. Последним препятствием стала крошечная речушка. Каменная ложбина спускалась с двуглавого холма, на котором стоял Изумруд, и уходила прямиком в океан. По дну весело бежала талая вода, играя с мелкими камушками. Вездеход ухнул туда с разбегу, и Чираута, отшибший задницу о седло, взревел, перекрывая натужный рев движка, пытающегося вытолкать перегруженную машину наверх. Заполнив ложбину проклятьями, Бела все-таки вывел транспорт на берег и круто повернул, беря курс на фосфорически-зеленые корпуса станции. Издалека было видно, как распахнулась дверь, и на порожек выскочил высокий человек в белоснежном тюрбане. Сдернув тюрбан, оказавшийся полотенцем, житель Изумруда замахал им, словно давал секретную шифрограмму. – Джамбо! – крикнул Бела, не надеясь, что его услышат. – Готовьте помбе! Изумрудовец развернулся, заскочил обратно и почти сразу же явился наружу снова – на этот раз в сапогах до колена. – Ойе! – сказал Бела сам себе. – Вот какую обувь тут надо брать! Человек спрыгнул через три ступеньки и пробежал навстречу вездеходу с десяток метров, перепрыгивая лужицы, отражавшие сочное зеленое небо и белое солнце. Следом за ним летел узнаваемый шарик видеотранслятора. – Эйш! – вскричал человек, едва вездеход затормозил. – Своими глазами! Ничего себе! – Мамбо-джамбо! – еще раз поздоровался Бела, с удовольствием выключая двигатель. Здесь вездеходам не грозило заморозиться насмерть. – Джамбо! Асита Квабендзе! – человек выстрелил длинной рукой. – Уполномоченный станции Изумруд, очень приятно! – Бела Шербан, – представился механик и потряс крепкую жилистую руку. – Чираута, – коротко отрекомендовался яут, слезая. – Эйш! – снова вскричал Асита. – Секунду! Снимок на память! – стремительно обежал вездеход, схватил яута за руку и ослепительно улыбнулся шарику транслятора. – И еще один! Чираута тоже повернулся к шарику, раздвинул клыки и по-своему, по-яутски улыбнулся. Жуткая харя поползла во все стороны, ощериваясь в оскале, желтые глаза вспыхнули змеиным огнем, плечи чуть приподнялись, а дредлоки, казалось, увеличились в размерах. Асита был счастлив. Не снижая взятого темпа, уполномоченный потащил гостей в кают-компанию, где вручил им лесотовские марки со штемпелем станции, а потом в оранжерею, где страшно обрадованный визитом агроном со звучным именем Хариша чуть ли не насильно вбил во рты посетителей ярко-оранжевые томаты. Раскусив томат, Бела выпучил глаза. Острый, напоминающий перечный, вкус впился в язык и нёбо. Хариша засмеялся и вручил ему бутылочку алойного сока. – Вот такие гибриды мы здесь пытаемся выращивать, друг! Правда, потрясающе? В сердце холода – и томаты! Э? – Нзури-нзури, – просипел Бела и судорожно начал пить сок. – Но здесь не холод сердца, а очень тепло, – посетовал Чираута. – А теперь ты тоже принимать кулинарный изыск. В руки Харише перекочевал ланч-бокс. Агроном немедленно его открыл, окинул взглядом и с голодным урчанием достал поджаренное крылышко, тут же вцепившись в него зубами. Чираута довольно прищурился. Среди изящных зеленых ветвей, оплетающих шпалеры, он смотрелся удивительно к месту: как хищник, умело сливающийся с джунглями. – Благодатный край, – охотно согласился Асита. – И лишь из-за головотяпства отдельных младших научных сотрудников здесь не произрастают субтропические культуры. Хариша демонстративно скривился и принялся с хрустом грызть крылышко. – А это что? – заинтересовался уполномоченный, беря второе крылышко. – Страус, – буркнул Чираута. Оба изумрудовца застыли. Хариша, приоткрыв набитый рот, Асита, брезгливо на вытянутой руке отодвинув от себя крылышко. – Шутит он, – успокоил коллег Бела. – Это все на ЭРке прилетело, вот бвана Чираута и осваивает пищевые горизонты. – Точно, – прищелкнул Чираута. – За две дюжины десятков дней весь фантазия иссякать, батат уже в глотке торчать поперечно. Здесь разнообразно. – А хотите я вам томатов отсыплю? – прочавкал успокоенный Хариша. – Айна! – возмутился уполномоченный. – Еще своих накормить не успел, а уже гостям раздаешь не глядя? – Давать, – без капли вежливости и понимания согласился Чираута. – А где остальные? – тут же заинтересовался Бела. – В полях, – махнул рукой Асита. – Собирают почвенные замеры, соленасыщенность, уровень влаги и все такое. Вы ж знаете, чем мы занимаемся, э? – Биостанция, вроде бы? – осторожно сказал Бела. – Агросектор, – прохрустел Хариша. – Верно, изучаем выращивание устойчивых культур. На синтолине все-таки жизнь пресновата. Бела согласно закивал. Синтолин, на семьдесят процентов заменявший природные источники пищи, стоил недорого, выращивался без проблем в промышленных масштабах, но каждый раз, когда в меню оказывалась тарелка с чем угодно, изготовленным на основе синтолина, в душу закрадывалась грусть. Все-таки еда – не топливо, а средство получения удовольствия. – А еще, – с загадочным лицом сказал Асита, – у нас чибуку есть. Своего производства. Хотите? Бела покосился на Чирауту. Яут рассматривал веточку томатов, аккуратно подцепив ее когтем и почти уткнувшись мордой в овальные, поблескивающие плоды. Вид у него был сосредоточенный, в огромной башке явно шли какие-то сложные мыслительные процессы. Бела молитвенно прижал к груди ладони. – Очень хочу, друг! Обратно вездеход пришлось вести яуту. Заднее сиденье полностью освободилось от ланчбоксов, каковых Чираута притаранил на Изумруд столько, словно не верил в способность изумрудовцев прокормить себя самостоятельно. На сиденье с комфортом устроились захмелевший механик и старательно упакованный ящик с кустом гибридного томата. Ящик Чираута прикручивал с соблюдением всех правил безопасности, Белу же за шиворот посадил с размаху, едва не отбив ему яйца, и приказал держаться. – Заезжайте еще! – махал рукой Асита. – Может, бананы вырастим! Бела после кружки хмельного мог только благодарно мычать и производить телодвижения, неминуемо ведущие к падению. Поэтому он покрепче ухватился за пояс яута, радуясь, что теперь этот пояс можно обхватить хоть ногами, хоть руками, и уткнулся носом в широкую спину. Всю дорогу он страдал от потери ориентации. – Чир-ра! – позвал он и поперхнулся, когда вездеход подпрыгнул на незримой кочке. – А к-куда все твои наросты подевались? Ты ж был... айна! – еще одна кочка, – как гбахали! Весь в шип-пах! Айна! Чираута, на удивление, откликнулся. – То быть защита. Для сбережения младенцев защиты нужно много. Надо быть очень сильным. Как великий воин рождаться, так нужда больше нет. – О-о! – восхитился эволюционным пассажем Бела. – Айоба! Так ты нашу ст-танцию от груди жал, потому что сильный был, д-да? Айна! – Да! – они выскочили на ровное место, ветер ударил в лицо, и Чирауте пришлось повысить голос, чтобы Бела его слышал. – В тягости хватать сил для убийства тысяч монстров! Но мне лень! И я выбирать ваш станция для покой и творчество! Если бы ты, Белья, не делать так глупо, я бы не показывать свою силу! – Извини-и, дру-уг! – провыл Бела, стараясь сделать это как можно громче сквозь ветер. – Я думал, что всех спасу-у! – Хороший поступок, – вездеход начал замедляться, снова стало возможно слышать друг друга без воплей. – Достойный. Поэтому ты и держать великий наследник, понятно? – Ага, – Бела сморгнул выдавленные солнцем и ветром слезы. – Эйш, как же меня развезло, ног не чую. – Это потому что ты сидеть, – мудро заметил Чираута, поворачивая вездеход к парковке. – А я видеть, что вы готовить поле битвы? Бела выглянул из-за яутских плечищ. Хоть и уменьшившиеся до более-менее гармонирующих с новым туловом размеров, они все равно были внушительны. Сыграть в триксобол рубиновцы приглашали уже давно – не прошло и пары дней после воскрешения полюсников из полумертвых. Сначала бывшие жители Бирюзы отказывались, ссылаясь на плохое здоровье, но потом, когда Чираута развернулся во всю мощь, а два доктора принялись пичкать пациентов всеми достижениями современной науки, скрываться и дальше сделалось невозможно. На широкой площадке уже устанавливали кольца для мяча, расчерчивали трехочковые, трапецию, крыло, зону входа и все остальные части разметки. Заинтересованные происходящим страусы митинговали неподалеку, периодически высылая представителей. Хиюмарр сидел в засаде за бочкой, обозначавшей угол боковой и торцевой линий на поле, но, кажется, уже уснул. – Как хорош-шо, что я напился, – обрадовался Бела, покрепче хватаясь за крепкий торс. – Иначе пришлось бы честь защищать, эйш! – Что за сражение? – поинтересовался Чираута. – Можно ли отрывать головы и ломать ребра? – Да ну тебя, мзунгу, – фыркнул Бела. – Ребра вон у цыплят на бульон ломай. А это цивилизация. Мячик в корзинку пиу-пиу! Кто накидает больше, тот и прав. – Скукота фу, – однозначно определился Чираута. – Неправда! Это очень интересно, – страстно произнес Бела. – Особенно, когда не тебя пытаются головой вперед выкинуть с поля. Чираута заинтересованно заклекотал. – Давай сядем и посмотрим, друг, – предложил Бела. – Вон там, где Кьяга тащит кучку стульев. Для нас старается, хотя еще об этом и не подозревает. Чираута согласно пробубнил что-то себе в клыки и решительно повел вездеход к ангару. Приглашенный на игру в качестве медицинского наблюдателя доктор Кечавай, снедаемый жаждой хирургической практики, производил резекцию батона, разложенного перед ним на стерильной пленке. На переднем крае стоял универсальный зеленый антисептик. Хладнокровно парируя ехидство окружающих, док приговаривал: – Ничего, и до вас дойдет очередь. С тебя, Кьяга, начнем, я уже точу скальпель на твой аппендикс! Когда солнце перевалило прилично за полдень и потянул привычный ветер, над одним кольцом зажгли красный флажок, над другим – бирюзовый. Под овации зрителей на поле выбежали игроки в национальных набедренных повязках и босиком. Чираута уважительно заворчал. Игроков приветствовал начальник Рубина. На нем по случаю близящегося вечера была теплая парка, он мог говорить интересно и долго, но начавшие отливать лиловым триксболисты отчаянно дрыгали ногами и бросали на оратора красноречивые взгляды. Фараджу пришлось стремительно закругляться. – И пусть победят достойные! – объявил он. – У нас было принято говорить – пусть победит дружба, – вполголоса заметил пилот, усевшийся рядом с Белой и вытянувший длинные ноги. Чираута посматривал на эти ноги с подозрительным интересом. Бела, по-прежнему пребывая под легким градусом, почти ревниво задумался, что видит яут в этом совершенно постороннем для полюсников типе. То ли мотолыжки для приготовления студня, то ли кандидатуру для укладывания под тяжелую яутскую тушу. Меж тем на поле разворачивалось сражение, достойное запечатления в прессе. Отъевшиеся полюсники яростно боролись с хозяевами Рубина. То и дело кого-нибудь роняли мордой в грязь. Чираута начал негромко ухать и стучать раскрытой ладонью по колену. Особенно его забавляли столкновения с разгону, когда противники сцеплялись в объятиях, хватая друг друга за широкие пояса, и пытались повалить. Мяч, пляшущий в порывах ветра над энергично носящимися туда-сюда хиюмовцами, ускользал от попыток залепить в него, издевательски подпрыгивая. – Кто проиграть, чистить батат! – наконец включился в игру яут. – Паковать мусор, отскребать помет гадкий птиц! На поле взвыли. Немедленно обнаружилось, что рубиновцы прыгают лучше, но в скорости полюсники превосходят их на голову. Особенно потрясала воображение скорость, с которой перемещался по полю Дженго. Бела, неумеренно хихикая, разъяснил пилоту, что скорее всего ионосферист забыл надеть теплые трусы и спасается от простуды. Нганга полез на стул, прихватив с собой древний автоматический фотоприбор, выменянный у Вьерана перед отлетом, и щелкал затвором с такой же внушающей уважение скоростью. – Выбирай ракурс лучше! – воззвал заметивший его центровой. – Я мужественнее всего выгляжу в профиль! Спеши запечатлеть наши незабываемые лица-ахр! Дуэт метеорологов, галопирующих с мрачной решимостью избежать работы с птичьим пометом, снес его с ног. Выскочивший за ними Дженго провел стремительный пируэт по грязи и в размашистой подсечке сбил с ног второго защитника. Кьяга, перед которым маячил огромный неначатый мешок батата, яростно рванул в самое пекло. Выбрав момент, когда сильнейшим порывом ветра рубиновского фулл-защитника выдуло из трехочковой, радиометрист точным ударом направил мяч в кольцо. Зрители неистово взревели. Полюсники на площадке запрыгали, обнимаясь и заляпывая грязью то, что еще не было заляпано. Чираута колотил себя по груди и выкрикивал что-то угрожающе-вдохновляющее на родном языке. – Счет открыл Кьяга Кикеломо – станция Бирюза! Йоу, бвана! Кикеломо – это новый Али Нашнун нашей современности! Гип-гип ура самому прыгучему триксболисту! Хола-а! Пока зрители аплодировали в экстазе, автор возгласов, каковым являлся сам Кьяга, выпятив грудь, принимал самые выгодные позы для создания снимков. – Я готов к автограф-сессии! Несите же мой лавровый венок на камбуз! – ораторствовал он. Рубиновцы рвались отыграться и требовали реванша, но дело быстро шло к закату и Фарадж с некоторым разочарованием объявил, что на этом дружеский матч закончен. Зрители, галдя, посыпались на территорию поля и затоптали его окончательно. Мяч, лишенный окто-движка, пошел по рукам. Бела тоже подержал его: тяжеленный, упругий, оттягивающий руки. Следом мяч дошел до Чирауты, и яут принялся рассматривать его, едва не пробуя на зуб. Зрители и игроки еще немного пообнимались, и игроков начали паковать в запасные куртки. Доктор Кечавай в отчаянии спрашивал, не вывихнул ли кто-нибудь себе чего-нибудь, но игроки дружно как один отказались от медицинского освидетельствования. – Почему мяч летать, а не кидать? – осведомился Чираута, разом перекрыв гомон голосов. – Потому что слишком тяжелый для кидать, – весело пояснил Дабуку. – Нужна достаточная масса, чтобы по воздуху красиво передвигался на движке. А будет слишком легкий – получится, будто воздушный шарик лупишь. Чираута покачал мяч на ладони. – Подыгрывание слабостям фу. – Ну сам попробуй, друг, – легкомысленно бросил электротехник. Чираута осклабился. Бела сразу догадался, что добром это не кончится. – Эйш, подождите!.. Но было уже поздно. Чираута стиснул ладонь и с громким уханьем размахнулся. Мяч выстрелил ярко-желтым ядром. С грохотом опрокинулась штанга с кольцом. Встревоженно завопили, разбегаясь, не успевшие удрать до этого страусы. Хиюмовцы потрясенно молчали. – Хорошая игра, – оскалился Чираута еще шире. – Точно кидать голова врага. Подмерзших игроков отправили мыться и пить ройбуш, а зрители двинули рассекать по быстро темнеющей равнине. В поисковую кампанию вписался и пилот, который, как показалось Беле, постоянно ошивался рядом с яутом. Стараясь избавиться от неприятного чувства, Бела рыскал с утроенным энтузиазмом и в конце концов увидел желтый бок, светящийся даже в темноте: владельцы предусмотрительно покрасили мяч флуоресцентом, видимо, предполагая подобный исход событий. – Нашел! – отчитался Бела по коротковолновой. – Льда тут немеряно, давайте сюда, а то в одиночку я лазить по застругам боюсь. – Нзури-нзури! – первым обрадовался Олучи. – Мы его с Большой земли везли, друг, не хотелось бы отдать на поживу вирухаям! Бела передернулся. Для вирухаев еще было рано, но после такой фразы все равно холодок пополз по загривку. Бела поплотнее натянул шапку, подумал было завязать уши под подбородком, но потом решил, что это будет не слишком мужественно. На свет его фонарика медленно сползались темные фигуры, матерящиеся при каждой кочке, коварно бросающейся под ноги. Чираута прибыл вместе с пилотом, и у Белы вновь зачесались полушария, требуя немедленно изгнать постороннего, который с яутом восемь месяцев батат не чистил и три недели в одной койке не ночевал. – Я снимать сам! – тут же объявил Чираута. – Великие воины исправляют свои ошибки, э? – усмехнулся Олучи. – Великие воины не ошибаться, – назидательно сказал яут. – Но ваши жопы ломать ноги, если лезть в ночь в лед. Хиюмовцы немножко повозмущались, но больше для галочки. Чираута прошел сквозь заструги словно трактор. Местами лед под ним трещал так жалобно, словно его убивали с особой жестокостью. Достав мяч, Чираута размахнулся было, но галдеж поднялся такой, что яуту пришлось возвращаться обратно, неся найденное сокровище в руке. – Сейчас бы в открытый океан запулил, мзунгу! – накинулся на него Олучи. – Ужас! – Держать крепко, – снисходительно сказал Чираута, вручая ему мяч. – И смотреть под ноги! Чтобы в мою смену глупый травмы быть не, понятно? Нестройный отклик подтвердил, что ноги ломать никому не хочется. Пользуясь столпотворением, Бела подобрался ближе и пристроился рядом с яутом. Хотя бы при возвращении на станцию их личного шеф-повара нужно было от всяких посторонних пилотов оберегать. Исполнение угрозы насчет батата и птичьего помета Чираута великодушно отложил на следующий день. Хиюмовцы, собравшись за праздничным ужином, с удовольствием распили по кругу бутылочку кокосовой настойки, приобретенной начальником Рубина в Куван-тики именно для таких случаев. От слабого алкоголя развезло всех моментально и, с трудом дотащив пустые тарелки до камбуза, хиюмовцы расползлись по каютам. Бела помнил, что кое-как почистил зубы, повозился под струей воды и рухнул в койку – и вот уже неожиданно проснулся среди ночи. Неожиданность быстро сконцентрировалась в районе кишок и затребовала свободы. Основательно помедитировав в санузле, Бела вдруг понял, что теперь настолько пуст телом и чист душой, что готов сожрать, например, пару булочек-муна. А в кают-компании на случай ночных смотрящих держали боксы с ганским печеньем и фруктовыми батончиками. Нисколько не колеблясь, Бела влез в унты и пошаркал на выход. В отличие от Бирюзы, на Рубине не жмотились поддерживать одинаковую температуру на всей станции. Даже растения в горшках выращивали, прямо в коридорах. Чираута успел ощипать парочку для кулинарных экспериментов, и попал под огонь в виде назидательной лекции от Олучи, после чего – неслыханное дело – даже извинился. Хиюмарр грыз толстые стволы безо всяческих извинений. Просочившись в кают-компанию, Бела сразу же увидел, что не одинок в своих брожениях. Узнаваемый громоздкий силуэт стоял напротив окна и в слабом мерцании полюсного сияния, почти истаявшего к лету, казался вырезанным из обсидиана. – Джамбо! – шепотом сказал Бела. Чираута обернулся, желтые глаза блеснули в темноте. – Почто не спать? – на грани вкрадчивого рычания поинтересовался яут. Бела открыл рот, тут же прикинул, что фраза про печенье может оскорбить шеф-повара, мол, ужина было недостаточно, и мгновенно сымпровизировал: – Ройбуша хочется, сил нет. Чираута кивнул и снова вернулся к созерцанию. Бела налил кружку, стремительным преступным движением закинул в рот печенье, тут же запил и проглотил. Подумал и совершил преступление еще раз. Только после этого, добавив ройбуша еще чуть-чуть, направился к яуту. Встал рядом и уставился в диковинные ледяные пейзажи. На старой Земле давно такого не было. Там все перегрелось, растаяло, залило прибрежные города и превратило пустыни в цветущие сады. Беженцев с самого жаркого континента, окончательно превратившегося в раскаленный ад, не особо жаловали на «белых землях», поэтому в первой же космической программе переселяться предложили именно им. С одной стороны – их просто выкинули за борт, в бесконечный космический океан. С другой – им, можно сказать, повезло. Выбирали самых лучших, не жалели средств на программу биоревитализации, стараясь сделать будущих колонистов как можно более выносливыми, здоровыми и качественными. Бела родился уже здесь, под жарким белым солнцем и зелено-голубым небом, среди людей, чья кожа была темна, как ночь, и различалась лишь оттенками. И чьи волосы внезапно породнили их с совсем другими существами, шагнувшими из другого мира. Иринга была его родным домом, и ему нравилось в ней все, начиная от роскошных садов в средних широтах и заканчивая мертвыми ледяными объятиями Северного полюса на Хиюме. И эта ночная равнина за окном, пестрая от земли и льда, тоже нравилась. От переполнившего его чувства гордости за Ирингу и даже ликования, Бела шумно вздохнул и отхлебнул ройбуша. – О чем думать, Белья? Чуть не поперхнувшись от неожиданности, Бела справился титаническим усилием воли и осторожно выдохнул через нос. – Не Белья, а Бела. Бе-ла. – Нет, – Чираута клекотнул-хихикнул. – Белья. Знать, почему? – Э? – Белья значить «ласковый». Бе-елья. Так о чем ты думать? – Не такой уж я и ласковый, – пробурчал Бела и помахал кружкой. – Я думать, тьфу ты, думаю о всяком. О нас. Об Иринге. Философствую слегка. Фразы показались какими-то глупыми и напыщенными, и Бела яростно почесал живот под футболкой, пытаясь этим простецким поведением сгладить эффект. Чираута покосился на него и, едва Бела потащил руку наружу, поймал его за запястье. – Более не скорбная жопа, – заметил он. – Наливаться соками, крепнуть. Беле сделалось невыносимо жарко. Запылали уши и кончик носа. Табун мурашек устремился по животу. – Да, – хрипло сказал он. – Теперь кислородных таблеток мне не надо... Чираута ухмыльнулся, раззявливая пасть. – Да-а, Белья? Давай проверять? Бела стиснул кружку и судорожно сглотнул. Здесь, на Рубине, влажность воздуха была прекрасная, но язык все равно словно прилип к нёбу, и слюны почти не было. Во что он пытается влезть? Через два дня прибывает «Васко де Гама», через две недели морского путешествия судно прибудет в порт Майдугури, а оттуда прямой путь на октоплане до авиагавани Рухенгери, и, наконец, в родной Улдиш, где у семейства Шербан давно уже своя реммастерская, в которую сгоняют агротехнику со всей округи... – Что, прямо здесь, э? – глупо спросил Бела. Чираута посмотрел вверх, где под потолком ютился крошечный пятачок камеры. – Глупый Белья, делать чама-чама под камера фу. Идти со мной. Он шагнул, не отпуская руки механика, и Бела только успел поставить кружку на стол, прежде чем яут увлек его за собой. – Опять на камбуз? – задыхаясь то ли от быстрых шагов, то ли от накатывающего предвкушения, уточнил Бела. – Фрхм! Зачем искать искусственный ситуация, когда есть хороший логово? – Там же Хиюмарр! – выдохнул Бела, перепрыгивая через рулон сетки. Вчера метеорологи раздербанили складской запас и вознамерились покрыть сеткой три гектара для создания невероятной по масштабам системы вылавливания климатических колебаний, но так устали, что бросили оставшийся рулон прямо на развилке коридоров, разводящих по разным концам станции. И пришлепнули записку: «Мы все уберем завтра!» – тускло светился крошечный экранчик. – Великий наследник жить отдельно, – прорычал Чираута. – Не оскорблять его общим гнездом. Фу, Белья! – Так я ж не знал, эйш!