День независимости

      Слованский национальный совет и Революционное правительство добились бы меньшего, если бы части австро-венгерской армии остались верны имперской присяге. Слованские полки, расквартированные в Вишневыграде, поддержали Маслека, сыграв важную роль в «Мятной революции», как её потом прозвали.       Ещё вчера оберст* сухопутных войск империи, а ныне полковник слованской армии Георге Почереску отлично знал настроения солдат, воевавших вдали от дома за чуждые им идеалы. Он и сам успел возненавидеть Великую войну. До дня независимости тридцатишестилетний полковник чувствовал одну лишь усталость. Бои за чужую корону опустошили его изнутри.       Однако когда к Почереску обратился за помощью Болеслав Маслек, Георге словно проснулся после долгой спячки. Ощутив внезапный, как удар молнии в ясную погоду, прилив сил, командир вишневыградского гарнизона согласился помочь Совету. Люди полковника заняли ключевые объекты в городе и закрепились там. Тогда ещё Георге не знал, что спустя двадцать два года ему вновь придётся поднимать свои войска на захват власти.       Сейчас Почереску отдал приказ о возвращении солдат в казармы. Столичный гарнизон выполнил поставленные перед ним задачи — Маслек и его соратники пришли к власти. К счастью для всех, операция полковника прошла без жертв и кровопролития. Солдаты просто вошли в здания, быстро заняв их. Сопротивления не последовало. Австрийцы поняли, что им было не под силу справиться с толпой озлобленных солдат. Винтовка породила власть, и никто не стал оспаривать право слованцев на неё. Сторонники империи видели крах своей державы и уже не могли его остановить. Поэтому они, закрыв лицо руками, просто опустили головы.       Почереску опасался вторжения императорских войск и даже готовил план обороны Словании на такой случай. Однако задумка полковника оказалась по большей части бессмысленной. «Лоскутное одеяло» начало рваться без попыток матушки-короны удержать в повиновении «непокорных сыновей». Империя рушилась прямо на глазах, точно ветхий дом, а её армия полностью утратила боеспособность. В то же время представители малых народов с куда большим рвением принялись бы защищать независимость своих новообразованных государств. Или убивать друг друга в братоубийственных войнах. О верности императору никто не вспоминал. Поразмыслив на сей счёт и взвесив все «за» и «против», Почереску отказался от подготовки обороны.       — Сегодня же такой день, герр оберст! — по привычке сказал полковнику по-немецки майор. — Что же мы, запрём на замок наших людей? Им бы сейчас отдохнуть и развеяться.       Рослая фигура Почереску тут же повернулась к невысокому майору с простодушным лицом.       — Мы хоть и объявили о независимости, но армией быть не перестали, майор, — строгим голосом произнёс полковник. — Что будет, если армия потеряет управление? Она превратится в банду. Вы готовы нести ответственность за это?       — Никак нет, герр оберст, — радость майора с узкими усиками под носом быстро сменилась на грусть.       Толстощёкий офицер с небольшим животиком прибыл в Вишневыград три назад вместе со своим батальоном для усиления гарнизона. Майору Буковице хотелось того, чтобы его солдаты в столь грандиозный день не сидели по казармам, а праздновали вместе с горожанами. Но он столкнулся со строгим, но справедливым полковником Почереску.       — Я готов нести ответственность, майор. Если солдаты будут праздно шататься по городу с оружием в руках, то всякое может произойти. Маслек не отменял дисциплину и порядок, — проговорил Георге. — Сдадут оружие и пойдут в увольнительную. И точка.       — Есть.       Возрождение Словании многим вскружило голову, из-за чего Почереску показалось, будто он один сохранил трезвый рассудок. Солдаты и младшие командиры настроились на праздник, совсем позабыв о том, что их служба независимой отчизне ещё только начиналась.       Старая армия распалась вместе с монархией, которой она служила. Отсюда возникла главная проблема — формирование новых вооружённых сил. И первым шагом к их созданию Георге считал наведение порядка. Война измотала солдат, обнажив внутри них всё самое худшее. Помня об этом, полковник боялся полной деградации гарнизона. Вдобавок, он считал необходимым напомнить всем о том, что день независимости Словании дал военным не только права, но и обязанности перед народом.       — Мы выводим войска с улиц. Два часа назад Маслек зачитал декларацию независимости. На улицы вышли полицейские. Мы справились, — приказал Георге остальным командирам батальонов. — Мы передаём город гражданским властям.       Три майора, служившие под началом Почереску, с понимание ему кивнули. То же касались и офицеров из частей ландвера*. Раньше их бойцы держались отдельно от армии, однако при захвате власти запасные подразделения слованских резервистов действовали вместе с солдатами из пехотных батальонов. Георге привлёк их сразу после разговора с Маслеком, создав единый орган управления.       — Мы не подведём республику, господа. Но служба не перестала быть службой, — добавил полковник.       — Будет исполнено, — ответил один из майоров.       — Разрешите выполнять, господин полковник? — спросил командир батальона запасников, немолодой мужчина в очках.       — Выполняйте. Свободны.       Серые фигуры офицеров поднялись из-за длинного стола и покинули кабинет Почереску. Как бы Буковице ни хотелось возразить, он направился выполнять приказ. «Солдаты должны находиться в казармах, младший по званию должен подчиняться старшему — простые истины. И никакая независимость не отменяет традиционного порядка», — считал Георге. Он не хотел допустить хаоса, заботясь о репутации новой армии. «Что о нас скажут простые люди, если солдаты с оружием начнут грабить, пьянствовать и вести себя как настоящие бандиты? Нужно остудить горячие головы», — задумался Почереску, стоявший у окна.       Оттуда открывался вид на лужайки и стоявшее напротив бывшего Вишневыградского военного округа. Полковник занимал кабинет в штабе городского гарнизона. Комплекс военных зданий, построенных на юге слованской столицы в стиле барокко в народе звали Цитаделью, пусть он совсем и не походил на крепость. Разве наполненные водой рвы, раскинувшиеся между зелёными лужайками, придавали ему сходство со средневековым замком. В будущем штаб округа стал штаб квартирой военного министерства, а штаб гарнизона преобразовался в главное командование слованской жандармерии.       В офицерском составе новой армии сложилась непростая ситуация, которая требовала скорейшего решения. Слованскими частями при империи руководили, по большей части, австрийцы. И генеральные погоны чаще носили они, пока слованцы командовали взводами, ротами, батальонами, полками и максимум дивизиями. Уже на стадии захвата власти стало понятно, что у новой армии в штате оказалось всего семь генералов. Лишившиеся своих должностей австрийцы содержались под стражей. Армия нуждалась не только в генералах, но и вообще в способных офицерах.       «Многие толковые ребята теперь получат свой шанс. Старая система основывалась на авторитете чужих стариков. Но теперь они брошены за борт. Мы окажемся большими дураками, если построим новую армию по старым правилам. Знатность происхождения — пережиток прошлого. Я всегда смотрел на способности. Другим не мешало бы поступать точно так же», — размышлял Почереску, пытаясь выстроить в голову новую систему для слованских вооружённых сил.       — Герр оберст, — по прежней привычке обратился к Георге на немецкий манер рослый солдат с большим носом, — вас вызывают в Военный совет.       — Спасибо, вы свободны, — ответил вернувшийся в кабинет из мира собственных мыслей полковник.       Из тёмно-коричневого шкафа того же цвета, что и длинный стол, Почереску достал серую шинель. Надев её, он вышел в коридор с бежевыми стенами и спустился на первый этаж, а затем вышел на улицу, где всюду чувствовалось тепло. Вдалеке офицер увидел оранжевое свечение по-осеннему тусклого, но по-зимнему яркого солнца.       — Мы считаем, что нет смысла дальше держать австрийцев под охраной, — сказал лысый генерал, чей лоб мало чем отличался от раскраски зебры — его украшали многочисленные полосы морщин. На фоне него зеленоглазый Георгиу выглядел, подобно молодому лейтенанту, недавно прибывшему из академии. —  Мы решили освободить их.       «Вполне логично. Они теперь иностранные подданные», — промелькнуло в голове у Почереску.       — Вы как командующий вишневыградским гарнизоном должны освободить их, — продолжил старый генерал, сев за стол, вокруг которого разместились другие члены Военного совета. Георге стоял перед ними. — Некоторые из них жили в Словании. Предложите им продолжить службу в нашей армии. Они откажутся, но предложить стоит. Надо показать им, что мы не держим на них зла.       Кабинет, где проходило заседание, мало чем отличался от рабочего места Почереску. Даже цвет обоев оказался тем же самым — бежевым. В центре стоял огромный стол, сбоку от него притаились в углах шкафы для документов и верхней одежды. У окна обычно сидел за пишущей машинкой стенографист, печатавший под диктовку приказы командования.       — Разрешите задать вопрос? — спросил Почереску.       — Разрешаю, — ответил лысый генерал.       — Что делать с теми, кто откажется идти к нам?       — Пусть уезжают в родную Австрию. Там они нужнее.       Георге был самым молодым членом Военного совета. Остальные офицеры разменяли пятый десяток и при имперской власти готовились к выходу в отставку. Почереску же начал войну гауптманом* и быстро продвинулся по карьерной лестнице, командуя прямо из окопов. В мирное время он не мог рассчитывать на столь быстрое продвижение по службе. Именно война позволила ему показать себя с наилучшей стороны и начать расти в звании.       Солдаты уважали Почереску, веря ему. Они были готовы пойти за ним хоть в пасть ко льву. Смелый офицер, награждённый за храбрость несколькими орденами, хорошо разбирался в тактике, что не раз спасало жизнь его солдатам. Георге широко мыслил и потому на штабной службе тоже добился впечатляющих успехов. Попутно он пытался обобщить личный опыт, чтобы извлечь уроки из позиционной бойни. Перевод в Вишневыград после ранения осколком итальянского снаряда позволил полковнику заняться осмыслением прошедших боёв.       — Разрешите идти? — спросил Почереску.       — Разрешаю. Доложите, когда закончите, — ответил ему генерал, временно занимавший пост военного министра.       Другие офицеры косо поглядывали на Георгиу. Далеко не всем из них нравился молодой полковник, который невольно наступал им на пятки. Он был энергичнее, способнее и умнее группы старцев. Те совсем не думали идти вперёд.       — Есть.       Почереску покинул здание Военного совета и пошёл в сторону импровизированной тюрьмы. Сажать австрийских офицеров на гауптвахту было не за что: они саботировали преступные с точки зрения присяги приказы, оставшись верными императору. По всем законам туда стоило отправить мятежных слованских военных, но никак не честных австрийцев. Уважая чужой выбор, Почереску распорядился разместить их в здании офицерского собрания, где раньше проходили балы, дружеские посиделки и соревнования по фехтованию.       По сути дела, Георге приказал три дня назад арестовать потенциальных противников «Мятной революции» и удерживать их под охраной, словно преступников. С этой задачей Почереску справился лучше, чем с аналогичной операцией в январе 1940 года. Тогда многим членам слованского правительства и парламента удалось бежать. Если в октябре 1918 года Георге играл роль исполнителя, то спустя двадцать с лишним лет он сам стал вершить историю, спасая республику от немецко-венгерской агрессии.       Офицерский клуб выглядел точно так же, как остальные здания в Цитадели, за исключением того, что оно было длиннее и выше.       — Глава Военного совета приказал освободить австрийцев и отпустить их, — Почереску нашёл дежурного капитана, сидевшего на посту за стойкой гардероба, словно старуха, передав ему приказ лысого полковника.       — Всех разом, господин полковник? — задал вопрос капитан, сильно истощённый войной. Он выглядел намного старше своих лет и с виду ничем не отличался от пятидесятилетнего мужчины. Бои на разных фронтах будто выжали из него все соки, превратив молодого офицера в мумию.       — Постепенно. Выпускайте их партиями, без столпотворений. Армия не перестала быть армией.       — Будет исполнено. Пусть едут отсюда. Посидели и хватит.       — И да, им ещё надо предложить пойти к нам. Глупо, но таков приказ. Разойдёмся на мирной ноте.       Солдаты с бело-зелёно-синими повязками выводили австрийских офицеров из разных комнат, сопровождая их, подобно конвою, к парадному входу, где блестел белый пол и цветочные узоры украшали кремовые стены. Уставшие, злые и потерянные, невольники отвечали отказом на предложение Почереску, после чего они выходили во двор.       — Оберст, вы в своём уме? Предлагать мне, верному сыну империи, такое?! Я лучше застрелюсь! — сказал полковнику один лощёный лейтенант, на чьём нежном лице читалась ярость.       — Тогда вам стоит задуматься о переезде. Всего доброго, — вежливо ответил Почереску, старавшийся держать дистанцию.       Многие слованцы хотели высказать бывшим хозяевам их страны кучу гадостей, однако Георге больше заботился о лице новой армии. «Проклинать их можно столько угодно и за что угодно. За порабощение, за притеснение, за войну. Но того, что сделано, уже не вернуть. Главное, что мы теперь независимы. Если только срывать зло, то ничего путного не выйдет», — с холодным прагматизмом рассуждал Почереску, мысленно поднявшись на уровень главы государства. Мысли о будущем стояли для него намного выше, чем причитания о прошлом.       — Нет, оберст. Я поеду домой. Война меня доконала. Я хочу в родной Грац к семье. Чёрт с ней, с империей. Я так устал, что, наверное, умру по дороге домой, — поделился своими переживаниями гауптман Хаслингер, до боли уставший человек, чью тонкую натуру на полях сражений успела изуродовать война.       — Езжайте, Ганс. Вашей жене нужен муж, а дочери — отец, — по-доброму сказал Почереску.       Потом прошли два оберста.       — Хитрый вы плут, герр Почереску. Судить бы вас, — бросил один из них.       — Проклятый предатель. Вы, гадкие слованцы, вонючие венгры, тупые чехи и хорватские слюнтяи вонзили нож нам в спину, — гневался второй.       — И поэтому мы не взяли Белград в августе четырнадцатого? — задал вопрос Георге и пропустил их к выходу.       — Знаете, оберст, вы ведь были хорошим офицером. Воевали с самого начала и, можно сказать, до конца. Мне хочется спросить вас только одно. Почему? Я никуда не тороплюсь, давайте отойдём. Здесь и без вас справятся, — предложил фельдмаршал-лейтенант* фон Эдер, старый офицер с седыми висками, моноклем в глазу и бородой. Отдалённо он чем-то напоминал железного канцлера Бисмарка.       — Давайте отойдём, — согласился с ним Почереску.       Они сели в небольшой комнате, предназначенной для курения. Генерал-лейтенант устроился на небольшой зелёном диване, который отлично сочетался с фисташкового цвета стенами. В прошлом офицеры вишневыградского гарнизона не жалели денег на удобства. Черноволосый Почереску сел в кресло напротив фон Эдера.       — Мне будет даже не хватать нашего гарнизона. Привык уже, — произнёс, рассматривая комнату, генерал. Он прослужил в Словании десять лет и успел даже полюбить чужой для него край, точно дом родной. — Так почему, Георге? Славой и наградами вас не обидели, ваша карьера пошла в гору. Я бы всё понял, окажись вы беспринципным подлецом. Или националистом. Вы не сбежали к сербам, русским с итальянцами. Воевали до конца.       — Спрашиваете почему? — на квадратном лице полковника, заострённом в области подбородка, появилось задумчивое выражение. — Дело ведь не в медалях и званиях. Я не гонялся за ними, всё как-то само собой получалось.       — А в чём же, Георге? Ты верно служил. Твои друзья ушли к врагу, но ты остался. И тут вдруг ты нас всех отправляешь в клетку.       — Дело в смысле, герр фельдмаршал-лейтенант. Четыре года назад я понял, что нам, слованцам, нет никакого смысла умирать за ваши интересы. А ведь мы умирали. Вы командовали Вишневыградским округом всю войну и фронта не видели. Мне же приходилось объяснять своим солдатам, за что они бились и кормили вшей. Разве мы воевали за свою Слованию? Империя была ваша, а не наша. Я помню одного солдатика. Он умирал у меня на руках в итальянских горах. Он всё спрашивал меня: «За что? Что мне сделали эти проклятые итальянцы?». А я и не знал, что ему ответить.       От нахлынувших воспоминаний лицо с утончёнными чертами покраснело. На сердце Почереску нахлынула боль.       — Я офицер и знал на что шёл, — продолжил Георге. — Но мои солдаты — дело другое. Они ничего не понимали. Да я и сам запутался. Сидел и думал, за что я вообще воюю. Вы знаете, у меня есть сын-кадет. Тогда я думал, что мне не хотелось бы, чтобы он оказался в моём положении. Он должен знать, что служит своему настоящему отечеству.       — Так почему вы не перебежали к врагу? Ваши слованцы воевали за них. Почему вы к ним не пошли? — поинтересовался генерал-лейтенант, напомнив про слованских перебежчиков.       — Был ли смысл? Те солдаты обманулись, поддавшись эмоциям. Они воевали за чужие интересы точно так же, как я. Никто из нас на самом деле не бился за свой дом. Они бились за Францию, Италию и Россию. Эмоции говорили мне идти к итальянцам, голова же сказала простую истину: за Слованию сражаются в Словании.       — Выходит, вы не видели никакой разницы между нами, немцами, французами и русскими?       — Никакой. Вы воевали за своё отечество. И будь я австрийцем, то воевал бы за империю до конца. Только я слованец. Когда Маслек попросил меня о помощи, то он будто оживил меня. Всё тут же обрело смысл. Я помог ему, и Слования стала независимой. Это именно то, чего я хотел, поступая в академию — служить отчизне и защищать её.       — И теперь вы стоите на защите отчизны?       — Да, герр фельдмаршал-лейтенант. Если разгорится новая война, мои солдаты будут знать, что они воюют за Слованию.       С момента обретения независимости жизнь Почереску обрела второе дыхание. Он хотел посвятить её защите республики. Именно спасением отечества будущий военный министр оправдывал «переворот двадцатого января», когда он сверг демократическое правительство и спас родную страну от гибели, пусть и став союзником Гитлера в 1940 году. «Меня осуждают. Некоторые даже возненавидели, а другие пожелали мне смерти. Но я сохранил Слованию такой, какой мы её знаем. Я приложил руки к её возрождению. Когда произошла перестрелка на венгерской границе, я не побоялся взять ответственность на себя и сделал всё, чтобы не дать Словании умереть. Наши потомки будут жить в прекрасной стране, а не на пепелище», — писал Георге уже после Второй мировой войны, находясь вдали от дома.       — Мне всё понятно, — ответил фон Эдер. — По крайней мере, вы руководствовались благими намерениями. — Вот теперь я, пожалуй, пойду.       Генерал покинул пределы Цитадели, пока Почереску погрузился в решение насущных проблем. Мысли о великом воодушевляли Георге, однако он понимал, что они не имели никакого смысла, если ничего не делать. Старая документация писалась на немецком языке. Сейчас же её предстояло переделать на новый лад и перевести на слованский. «Великие свершения начинаются с малого», — Почереску вспомнились слова школьного учителя. С будничным равновесием полковник принялся за работу. Создание его детища началось именно с листа бумаги.