Маленький принц и его припадочный Лис

В шесть часов утра я уже торчала в школе и единственный человек, которого я встретила в столь ранний час – это Хибари Кёя, который с хмурым видом открывал передо мной ворота.       — И вам доброе утро, Хибари-сан, — радостно улыбаюсь я и смотрю на недовольное лицо Кёи.       — Ты чего так рано, травоядное? — спрашивает меня Глава Дисциплинарного Комитета.       — Да вот, психотерапевт мой убежал за бутылкой, нет у него времени на меня, а на улице жопу морозить такое себе удовольствие. К тому же, сейчас ребята из хора подоспеют, сегодня же вторник. Так что готовьте свои ушки, гимн Намимори будет звучать с самого утра! — у меня на удивление хорошее настроение, чего нельзя сказать о Хибари. Кёя, издав своё коронное «хм», скрывается за ближайшим углом, а я трусцой бегу в класс музыки.       С самого утра передо мной стоит ряд непосильных задач:       Во-первых, перекричать двенадцать старшеклассников, которые все как один подстрижены под горшок. Я вам говорю - это настоящая умора!       Во-вторых, построить их по росту, выслушивая при этом возгласы полные недовольства.       В-третьих, заставить их петь так громко и чисто, чтобы даже уши сурового ГДК испытали оргазм.       Через полчаса ребята из хора постепенно начинают подтягиваться, а с ними и мой заместитель – Куросава Айяно. Вечно активная и позитивная, с длинной копной каштановых волос и с шоколадным батончиком за щекой. Пока все с утреца собирают себя по кусочкам, я пиликаю на скрипке как оглашённая и специально допускаю ошибки, чтобы мой скрип бил не только по ушам, но и по мозгам невыспавшихся школьников.       — Президент, ну хватит! — жалобно пищит Айяно, хватая себя за патлы, и уже не знает, куда спрятаться от этого мерзкого звука.       — С добрым утром, блять! — ору я и заканчиваю свою игру на самой высокой ноте. Куросава держится за свои кровоточащие уши, ребята из хора забились по углам и воют, словно раненные волки, а Хибари Кёя, зашедший к нам в кабинет угрожает забить всех до смерти, если ещё хоть раз услышит этот дикий писк.       — Ну что, оглоеды, пойдём горланить хор нашей любимой школы? — обращаюсь я к едва живым ребятам. Они что-то мычат, а Айяно протирает ушную раковину платочком.       Мои орлы! Моя гордость!       Midori tanabiku namimori no       Dai naku shou naku nami ga ii       Itsumo kawaranu       Sukoyaka kenage       Aah, tomo ni utaou       Namimori chuu       — Миюдзава, ори громче, иначе я отрежу твои яйца и скормлю их собакам на помойке, и тогда знаешь, как звонко и чисто ты у меня запоёшь? — шиплю в ухо одному из парней, и тот начинает рвать глотку только так. Я широко улыбаюсь и на манер королевы Елизаветы приветствую подходящих школьников.       Что может быть прекраснее школьного гимна с утра, друзья мои?       Савада влетает в класс как пробка из-под шампанского. Сзади него стоит Реборн, который опускает на пол свою миниатюрную ножку в лакированном башмачке. Он быстро прознал, что самый эффективный метод воздействия на Тсунаёши – это хороший подсрачник.       Машу рукой этой ошибке природы и улыбаюсь, а он воротит от меня нос и уходит вперёд по коридору. Вот тебе и на, он действительно меня игнорирует.       Савада что-то мычит возле моей парты, а я, в свою очередь, верчу в руках распределительный листок и думаю о том, кому из своих ребят какую сумму начислить из бюджета клуба.       Миюдзава Ритоши. Просьба: выделить деньги на покупку нового синтезатора – Отказано.       Есть люди, которые и в пятый и в десятый раз не понимают, что школьный клуб не спонсируется какими-либо акционерными обществами, что в школьном клубе порой не хватает денег, чтобы купить обычный смычок, мы же школьный клуб, в конце-то концов! Миюдзава Ритоши – единственный человек, с которым у меня возникали словесные потасовки время от времени. Он был ленив и особо не старался сделать что-либо для клуба. После утреннего песнопения я шепнула Айяно, что собираюсь его исключить, ибо тянуть этого бесполезного пацана на себе мёртвым грузом, я не собираюсь. Ритоши крутился где-то рядом и надеюсь, что он меня услышал.       Когда я лезу в свою школьную сумку за учебниками, то к своему удивлению обнаруживаю записку. На маленьком клочке бумаги выведена только одна фраза:       «Тебе пиздец»       Кажется, я нажила себе врагов.       Тсуна сообщает мне о том, что будет участвовать в соревновании по волейболу по просьбе нашего одноклассника и на большой перемене вся школа снова видит Саваду Тсунаёши в семейниках. Я особо не вовлекаюсь в игру, а всё стою возле входа и гадаю, кто же решил устроить мне сладкую жизнь. Неужели этот сопляк Миюдзава? Тсуна срывает не только свои штаны, но и бурные аплодисменты наших одноклассников. Улыбаюсь, глядя на его довольное лицо, и иду обратно в класс.       — К нам пришёл новый ученик, учившийся за границей, в Италии, Гокудера Хаято, — объявляет нам учитель в начале следующего урока.       А рожа-то какая недовольная, даже и не догадывается, что скоро будет ползать в ногах у вечно косячного Тсунаёши.       Состроить злую рожу, побренчать многочисленными кольцами на своих пальцах и пнуть парту Савады – вот что нужно сделать, чтобы прославиться, как хулиган среди наших одноклассников.       После урока я вдруг вспоминаю, что забыла учебники по английскому в своём шкафчике, поэтому оставляю Саваду одного и трусцой гарцую к раздевалкам. Там пусто. Не мудрено, на улице хорошая погода, поэтому юные японцы греют свои пузики на солнышке.       Когда я открываю шкафчик, то обнаруживаю две вещи:       Первая – это россыпь записок с угрозами различного типа. Начиная от "Сдохни мразь" и заканчивая "Гори в Аду". Мило.       Вторая – журнал в чёрном переплёте, на котором пёстро-алой краской было написано: «Журнал учёта Дисциплинарного Комитета Средней Намимори».       Ох, святые лысые козы! Черт меня дери, что еще за гребанное дерьмо?!       Держу в руках журнал в чёрном переплёте, прикрыв свой шкафчик, и понимаю, что меня подставили. Понимаете? Мне и вправду придёт пиздец!       Вижу нарисованную фломастером смешную рожицу на дверце шкафчика под которой стоит подпись: «С любовью, Миюдзава Ритоши».       — Ах ты, кусок французского говна, Миюдзава, — выдыхаю я и чувствую убийственную ауру по правую руку от себя       — Это что такое? — стальной голос Хибари Кёи ничего прекрасного и светлого не обещает.       — Я… это… — я не могу выдавить из себя ничего внятного, поэтому просто пялюсь то на Хибари, то на журнал в моих руках.       — Эта вещь была украдена у Дисциплинарного Комитета, как ты объяснишь то, что она оказалась в твоём шкафу? — Кёя в гневе, а я не могу ничего сказать, просто потому, что его бешенная аура в сотни раз страшнее ауры моей бабушки.       Он резко толкает меня к стене у входа и я выпускаю журнал из своих рук. Тот звонко шлёпается на бетонный пол.       Хибари Кёя зажимает меня в углу и врезается тонфами по бокам от моего лица. Но я не могу и слова вымолвить просто потому, что теперь я не имею даже путей к отходу. Чувствую себя пойманной в клетку птицей и что-то мне эта ситуация дико напоминает.       Со мной уже такое было в третьем классе. Это ощущение полной беззащитности и осознания того, что мне некуда бежать.       Я не стала орать и звать на помощь, не стала отбиваться от ГДК, я просто… оцепенела.       Перед глазами всё плывёт и изображение парня передо мной раздваивается. Теперь Хибари двое, потом трое, а в следующую секунду парней рядом со мной четверо. Четверо.       И моя сломанная бормашина начинает работать на полную мощность.       Я чувствую как ни с того ни с сего начинаю задыхаться. На выдохе я пытаюсь сказать хотя бы что-то, но с моих губ почему-то срываются слова на чисто русском языке:       — Не надо, пожалуйста, не трогайте меня, — шепчу я, чувствуя комок в горле.       Один из парней, стоящих передо мной, я уже и не отличу кто из них реальный, касается моего плеча, и спустя мгновение я съезжаю по стенке и падаю на колени у его ног.       Слышу взрыв за окном и всем телом вздрагиваю.       Он опускается передо мной на корточки, тормошит за плечи, а потом я чувствую жгучую боль на своей щеке. Ощущение, словно об меня снова тушат сигареты.       — Не надо, пожалуйста, — я на сто процентов уверена, что он меня не понимает, но когда по второй щеке расползается боль, всё становится совсем хреново.       Меня начало так трясти, что любая бразильская танцовщица могла бы позавидовать. К горлу подкатила тошнота, а легкие покинул воздух.       Хуже быть не может…       Я задыхаюсь.       Зажмурившись, я попыталась унять это дерьмо, но у меня ничего не получилось. Парни перед моими глазами исчезли и всё, что я услышала – это звук удаляющихся шагов.       Хибари Кёя бросил меня наедине с этим сраным и непонятным приступом, и если честно, я ему очень за это благодарна. Но чувствовала я себя омерзительно, по правде говоря.       Я не знаю сколько пролежала на холодном бетонном полу, но спустя какое-то время услышала звук приближающихся шагов. Нутром чувствую, что ко мне подлетает никто иной, как Савада Тсунаёши и, прижимая к себе, всё гладит по волосам, что-то нашёптывая. Но на удивление мне не становится легче.       Вообще.       Тсунаёши пытается поднять меня на руки, но он слишком слаб для такого груза, как я и поэтому, в следующее мгновение я обнаружила себя летящей головой в пол, а через секунду лежащей со страшной болью в виске и широко открытым ртом.       Проклинаю, ненавижу и люблю Саваду одновременно. Пусть он и разбил мне голову, но хотя бы пытается что-то сделать. Чувствую как что-то горячее стекает по лицу и наконец могу услышать звуки из своего окружения.       — Джудайме! — вопит где-то на другом конце коридора Гокудера Хаято.       — Спаси её, Тсуна, — раздаётся совсем рядом со мной.       Помоги мне, Савада, пожалуйста.       Руки, уверенно сжимающие моё слабое искалеченное тело больше не трясутся от веса моей туши, и я на миг перестаю дышать от скорости, с которой передвигался человек, нёсший меня на руках. Тёплое пламя окутывает всё моё тело и я, чувствуя себя совершенно умиротворённой. Наконец закрываю глаза и проваливаюсь в сон.       Всё это было когда-то. Так давно, что уже и не вспомнить.        Очень давно.