Маленький принц и его припадочный Лис

      Моя жизнь сложилась чуть менее весело и залихватски, чем мне хотелось бы всем показать. Вся боль, ужас и мрак скапливались внутри и цементировали что-то важное, с каждым днём делая меня все более сильной и чуть менее живой. Я слышала о том, что многие жуткие истории, рассказанные выжившими, имеют один ключевой момент. Когда, лежа на дне без сил, расхристанный и почти убитый человек говорит себе: «Со мной так нельзя». Это короткая и простая фраза что-то ломает. Что-то происходит. И человек начинает выбираться. Я думаю, со мной бы случилось тоже самое, если бы вся моя жизнь не была похожа на ебаный вертолёт событий, если бы я могла спокойно собрать себя по кусочкам в единое целое, смогла бы подумать и понять, что мне нужно научиться отпускать. Отпускать боль, отпускать ситуации, в которых я ничего не могу сделать, отпускать себя. Но я не могла этого понять. Ведь я так и не отпустила прошлое. Ведь я так и не отпустила будущее...       Борясь с мощным приступом паники, я разгребаю всю одежду в своем шкафу, чтобы найти хоть что-то закрытое. Что-то, в чём не стыдно появиться завтра в школе и из-за чего меня не попрёт домой Дисциплинарный комитет. Я бы хотела остаться дома, честное слово. Но лучше я пойду в школу, чем весь день буду мусолить произошедшее в своей голове.       Даже если мне придётся встретиться с ним.       На удивление у меня не возникало желания выдраить свой рот десять раз зубной щёткой. Не возникало желания выблевать всё содержимое своего организма в толчок. Мой рот насиловали, это, правда, и это было не очень приятно, но и не до блевоты противно. Единственное, что я испытывала к Саваде – это страх, злость и обиду.       Моя рука ныла и болела до сих пор, но двигать я ей могла, а это означало, что перелома у меня точно нет, но весьма сильный ушиб этот пацан после себя оставил. Думаю, что завтра я пойду к Шамалу и позволю ему избавить меня от боли и видимых повреждений.       Ложась спать, я не могла поверить в то, что произошло со мной сегодня. Столько событий и всего за неделю! Что же ждет меня завтра? О, нет, об этом, я, пожалуй, думать не очень хочу, потому что перспектива новой встречи с Тсунаёши пугает меня до чертей.       Конечно, произошедшее не могло не приснится мне ночью. Мое положение усугубляли толстые спортивные штаны и ватное одеяло, которые я натянула на себя, чтобы создать эффект мнимой безопасности.       Задыхаясь от жара и истекая потом, я лепетала что-то неразборчивое, умоляя Тсунаёши пощадить меня. Я расспрашивала его о нашей дружбе, о наших секретах, о его обещании, но в ответ слышался только шум рвущейся ткани, частое, сбитое дыхание и едва уловимый шепот:       — Я ненавижу тебя... я ненавижу тебя, гребанная сука.       Разбудил меня резкий звонок телефона. Бабушка сказала, что уже через два дня они будут дома и чтобы я поимела совесть и зашла к ним в гости, они же волнуются.       Я вдруг страшно распереживалась и начала распинаться в извинениях, но на самом деле по настоящему меня волновало немного другое.       У. Меня. Болело. Все.       Моё тело болит действительно серьезно, и мне кажется, бабушка сможет мне помочь. Я могу сказать ей, что свалилась с лестницы и набила синяки... Или... не могу же я сказать ей правду! Или могу? Не могу… не могу, потому что Тсуна из этого времени почти ничего мне не сделал. Это был не он. Это был тот красивый и жестокий мужчина, но не Савада Тсунаёши.       Я в действительности не знала, что мне делать и как себя вести. Я чувствую, что мои лодыжки и запястья привязаны к невидимой верёвке. Я подвешена в воздухе, и кто-то снизу тянет верёвку и орёт благим матом, а кто-то другой её тянет сверху. Я вздрагиваю и плачу, иногда я дотрагиваюсь до облаков, а иногда до червей.       — Алиссандрея?       — Всё хорошо, Даниэла, я обязательно зайду навестить вас.       — У тебя точно всё в порядке?       — Лучше и быть не может.       Ложь.       Если вчера самый сильный дискомфорт мне доставляла моя рука и ссадина на боку (любезно оставленная на память Бьякураном) , то сейчас сильнее всего болела моя шея, мое горло и мои колени, которые сделались совершенно черными. Должно быть это произошло от того, что Савада слишком сильно увлёкся своим… своим «чудесным процессом». На внешней стороне бедер были синие и желтые пятна, практически в форме его рук. В общем, встала я с трудом.       Попав в ванную комнату, я решила оценить свои увечья, и ахнула от ужаса. Кое-где моя кожа была протертой, кое-где даже содранной, а на предплечьях красовались жуткие, внушительные синяки.       Мои губы были опухшими и ранеными.       Короче, я выглядела как дерьмо.       Я не хочу идти в школу в таком виде. Я не хочу отвечать на лишние вопросы, потому, найдя какой-то дико мощный тональник, которым пользовалась моя бабушка, я судорожно принялась приводить себя в порядок. Это восковое дерьмо прекрасно скрывало синяки, но если я подходила к окну, мои руки и ноги были в каких-то мерзких белесых пятнах, но не думаю что кто-либо их заметит.       Гольфы. Короткая юбка. Рубашка с коротким рукавом?       Нет.       Длинная юбка и блузка с длинным рукавом, чтобы скрыть синяки, хотя один большой синяк, именуемый Алиссандреей Россо мне не замазать и не укрыть никаким дерьмом.       Короткие шаги давались с трудом, и каждый раз выставляя ногу вперед, я морщилась от боли. Собственная беспомощность, слабость и ничтожность вызывала колючие слезы и острую боль в груди. Но я не позволяю себе плакать, потому что хватит с меня унижений и слабости. Я только надеюсь, что Савада Тсунаёши оставит меня в покое и больше никогда не подойдёт ко мне ближе, чем на метр.       Я решилась на небольшое количество макияжа, чтобы не быть такой… уставшей. В результате я оказалась чуть более румяной, а в уголках глаз появилось что-то светло-голубое, переливающееся на свету, но, в общем-то, незаметное. Мне подумалось, что этого достаточно для того, чтобы создать эффект нормальности. Но дело в том, что чем ближе я была к аквариуму с пираньями (точнее с самой главной, прожорливой пираньей), тем сильнее тряслись мои колени.       Уроки уже начались, но никто не отчитывает меня и не выгоняет из школы, а это уже добрый знак. Но желания идти на занятия у меня на самом деле не было, так что я решила, что весь день проторчу в музыкальном клубе. На самом деле я почти забыла как он выглядит.       Оглядевшись по сторонам, я быстро дохожу до своего шкафчика и поспешно перебираю тетради в поисках запасных ключей от кабинета, которых там нет. Я уверена, что оставила их в классе, поэтому закрываю шкафчик, и собираюсь уйти, когда...       Гребанное дерьмо. Нет. Нет, черт, нет!       Я чувствую запах ириса и какого-то мыла или шампуня. Но не это самое страшное. Я ощущаю, как обжигает знакомое пламя. Вся моя спина напрягается от одновременного ощущения холода и жара, а руки начинают трястись.       Он стоит прямо позади меня.       — С-скажи мне... — его голос негромкий, — Скажи мне еще раз, скажи, что я ненормальный…       Я игнорирую его шепот, делая вид, что у шкафчика меня держат какие-то неотложные дела, а на самом деле, я просто боюсь, что он схватит меня, если я внезапно решу уйти. Голос, посылающий нервную дрожь по моему позвоночнику, звучит снова:       — Дрея... — он касается моих волос, задевает пальцами шею и воротничок, — Посмотри на меня...       Я продолжаю упрямо пялиться в синий шкафчик, делая вид, что опасный психопат не стоит за моей спиной.       — Посмотри на меня, — повторяет он, а я с ужасом раскрываю глаза, когда его рука упирается в мой шкафчик. На нем белоснежная рубашка с закатанными рукавами, — Моя Роза...       Я чувствую его дыхание на своей шее, чувствую его пальцы мягко касающиеся моего локтя. Только не паниковать, не плакать!       — Нам нужно поговорить, пошли ко мне домой, — шепчет он неровно, касаясь губами моей кожи чуть выше воротничка блузки, — Пожалуйста, Дрея... черт, пожалуйста...       Мне с трудом верится в то, что я слышу. Маленькие волоски на моей шее становятся дыбом от ужаса, а руки начинают трястись еще сильнее. У меня нет никаких идей, голова снова пуста.       — О-отвали, — хриплю я злобно.       Его пальцы осторожно тянут мой локоть, но я не сопротивляюсь. Поворачиваюсь к нему, потому что ужасно боюсь злить, ужасно боюсь, что он сделает мне что-то прямо в школьном коридоре...       Он же псих.       — Посмотри на меня.       Я поднимаю глаза и смотрю на него практически без эмоций. Он весь дрожит, под его глазами почти незаметные темные круги, гладкая белоснежная кожа чистая и почти сияющая, а волосы почти аккуратно расчесаны. Он выглядит очень приличным, почти безобидным, и только лишь сумасшедшие глаза с резко меняющимися зрачками выдают в нем страшное чудовище.       — Нам нужно поговорить, пожалуйста, — просит он негромко, уже второй раз       — Нет и я… я никогда не буду с таким как ты, Савада. Никогда, — шиплю я с ненавистью и отворачиваю лицо.       Я хоть и не смотрю на него, но чувствую новое, странное ощущение исходящее от него: жар и холод одновременно. Казалось, будто его одежда и волосы совершенно ледяные, а тело очень горячее. Во всяком случае, его ладони точно очень обжигающие, а кончики пальцев абсолютно холодные.       Он неровно выдыхает и целует меня в уголок губ, отчего я вздрагиваю и шумно ударяюсь затылком свой шкафчик. Савада находит это забавным и улыбается, снова наклоняясь к моим губам, мягко сжимая мой локоть и прижимаясь горячим лбом к моему лбу. Я дергаюсь, пытаюсь уйти в сторону, но он умудряется ограничивать мою свободу даже держа меня так мягко.       Когда он, чёрт побери, стал таким сильным и таким больным на голову?       — Эй вы, — слышится голос нашего классного руководителя, и Савада тут же отпускает меня, — Я рад, что ты наконец появилась в школе, Алиссандрея Россо, пусть и с опозданием.       Я робко киваю ему в ответ, надеясь, что он не заметит, как трясутся мои коленки.       — Первым уроком у вас классный час и я хотел, чтобы все присутствовали , это важно. Я вложил все силы в подготовку к этому дню, — хмурится мужчина и поправляет свои очки.       От перспективы провести целый урок совместно с таким поехавшим Савадой, я испытываю нечто близкое к панике, и борюсь с желанием сбежать к чёртовой матери. Но это невозможно. Меня никто никуда не отпустит.       Но классный час точно не мог пройти как обычно, потому что гребанный классный решил устроить урок-фильм. Понимаете, да? В темноте.       Над этим он, чёрт побери, трудился так долго?       И кто, вы думаете, уселся со мной за один стол...? Да, он самый.       Десять минут мы должны были смотреть фильм, после чего нам выделялись пять минут на отмечание ответов в каком-то тесте, после чего, следовал новый сеанс темноты.       Как только свет погас в первый раз, я напряглась всем телом, готовясь разбить его лицо, пинать его яйца или делать еще что-нибудь крайне болезненное.       — Я хочу, чтобы ты поговорила со мной, — от внезапного шепота я подскакиваю на месте. Он не звучит угрожающе или злобно, скорее торопливо или отчаянно, — Пожалуйста, после урока...       — Отъебись, — рычу я, пытаясь уклониться от него.       И он действительно перестает шипеть в мои уши и успокаивается. Ну... вроде того... потому что его наглые прикосновения не заканчиваются: он засовывает пальцы под рукав моей блузки, теребит мои руки и проводит подушечками по костяшкам...       В общем, когда звенит звонок, я буквально бегом покидаю класс и несусь в сторону своего дома, в желании оказаться в тёплой постели под толстым слоем одеял и подальше от всякого рода психов. Но, к сожалению, этому не суждено было случиться, потому что кто-то схватил меня за отбитые бока, с силой дёрнул в сторону, и в следующее мгновение я уже оказалась идущей в противоположную сторону от дома.       — Отвали! Отъебись! — хрипло визжу я, пытаясь расцепить руки Тсунаёши, — Отвали от меня!       Он упрямо тащит меня вперед, вдоль каменной стены, игнорируя мои вопли и жалобы на боль. Внезапно мне вспомнился обрывок из какой-то передачи, где советовали серьезно и спокойно разговаривать с маньяком, типа «Как тебя зовут и зачем ты это делаешь?», «а что бы сказала твоя мама?» и тому подобное, поэтому я перестала сопротивляться, ведь от этого он сжимал меня сильнее и доставлял мучительный дискомфорт.       — Зачем ты это делаешь? Куда ты меня ведешь? — я говорю спокойно, но голос пропадает в конце фразы.       — Ко мне. Ко мне домой, — отвечает он резко, но не громко.       — Зачем?       Он неровно выдыхает, но не отвечает мне сразу, продолжая идти. В какой-то момент он все-таки подает голос:       — Ты... ты и я... Нам нужно поговорить. Я знаю, что он сделал, я видел… видел обрывки воспоминаний себя из будущего. Я знаю почему. Я всё могу объяснить. Пойдём.       — Я не хочу. Отпусти меня, Тсуна, — прошу я тихо.       Тсунаёши будто бы глохнул каждый раз, когда я говорила что-то о своем нежелании идти с ним к нему домой. Зато он не выкручивал мои руки, не сжимал меня и почти не тянул, как это сделала бы его будущая версия, наверняка из-за того, что я совершенно не сопротивлялась и покорно шла за ним. Конечно, грех не воспользоваться таким положением, поэтому я быстро решаю вырваться и бежать обратно, в сторону школы. Выждав подходящий момент, я успешно вырываю свою руку и несусь в обратную сторону, невзирая на адскую боль во всём теле. Сердце бешено колотится от звука его погони за мной, а на глаза наворачиваются слезы страха.       В какой-то момент я вскрикиваю от того, что он хватает меня и приподнимает над землей, но не прекращаю попытки спастись: брыкаюсь ногами. Он бросает меня к стене, возле которой я пошатываюсь пытаясь устоять на ногах.       Пламя пульсирует и изливается обильным потоком, а жёлтые глаза слишком жутко смотрят на меня.       — Чего тебе нужно от меня, придурок?! — ору я истерично, совершенно забыв про свою тактику, — Пошел ты в задницу. Ты лгун! Слышишь, Савада, лгун, ты обещал, что не станешь таким, как он, но ты уже такой, как он, как твоя ебаная будущая версия, ты, ты монстр, слышишь меня, монстр!       В следующую секунду он буквально бросает себя в меня, впечатывая мое туловище в стену и накрывая мои губы своими. Я пытаюсь вырваться, пытаюсь отвернуться, но он держит меня железной хваткой, принося моим, и так синим, рукам ужасные страдания.       — Чем ты... чем ты лучше него?! — ору я, мотая головой из стороны в сторону, отчего его губы врезаются то в мою челюсть, то в щеки, — Ты такой же, как он! Ты не понимаешь слова «нет»!       Я не успеваю договорить, потому что его рука резко врезается в мою глотку и сжимает ее с такой силой, что у меня немеют щеки и текут слезы из глаз.       — Я не такой, слышишь меня, я не такой, — шипит он сквозь зубы и его пламя становится почти до одури обжигающим. Я почти готова кричать от того бессилия, что овладевает мной каждый раз, когда ублюдское пламя Неба скользит вдоль моего тела.       — Ты причиняешь мне боль, Савада. Я не люблю тебя, слышишь, не люблю. И никогда не полюблю. Я никогда не буду с тобой. Ты будешь один в этой лодке, слышишь меня? Ты псих. Уйду к нему, уйду к Хибари, я обещаю. Он будет любить меня, а не причинять боль и унижать, как это делал ты из будущего и ты из настоящего. Как это делал ты. Ты! — хриплю я, гневно прожигая его взглядом.       Он замирает на мгновение, а я хмурюсь пытаясь понять что за странная эмоция скользнула по его лицу. Его рука слабеет на моей глотке, а на лице появляется гневное выражение. Мне кажется, он хочет убить меня.       — Посмотри на меня, Лисса, — зовет он совсем ласково. Такого тона я не слышала от него никогда. Более того, он звучит совершенно искренне, — Знаешь, почему я из будущего делал это? Знаешь, почему и сейчас я делаю это? Тебе нравится это дерьмо, ты знаешь это? Ты тащишься от этого. Я бы не вёл себя подобным образом, если бы ты от этого не тащилась. Он сказал мне это. Нашептал мне из будущего.       — Нет, нет! — почти кричу я.       Я не хочу слышать это дерьмо. Я не хочу верить в это дерьмо! Мне не нравится это. Нет. Это не может нравится мне.       Я нормальная! А это... это ненормально! Нормальным людям нравятся нормальные вещи!       Черт, черт, черт!       Слезы снова укалывают мои глаза, когда он меня целует и больно кусает нижнюю губу. Он не прав. Я нормальная. Я не обманываю себя! Это он путает и обманывает меня! Эта грязь не привлекает меня, не нравится мне, пугает меня.       Я покажу ему, покажу ему, если он не верит мне, а только своему шизофреническому бреду.       Я только надеюсь на то, что у меня хватит сил на это и что его мозги не расплавятся до конца.       Эта грязь не привлекает меня. Я хочу, чтобы он знал.       ~~~       — Что ты чувствуешь сейчас, глядя на эти чудовищные вещи, что творят с тобой?       Мои руки дрожат, а из горла вырываются какие-то ломанные рыдания.       Я тороплюсь. Тороплюсь показать. Это страшно. И больно. Ужасно больно.       У меня болит абсолютно все, это в десять раз хуже, чем приступ паники.       Смерть поворачивается ко мне и берет меня за запястья. Ее лицо страшное. Настолько, что я хочу умереть... настолько, что мой рот сам открывается, и я начинаю кричать...       ~~~       Я думала о том, почему так случилось. Почему я поделилась этими болезненными событиями в первую очередь не с Хибари Кёей, с человеком, которому я, пожалуй, очень сильно доверяю, а с поехавшим Савадой Тсунаёши. Почему всё случилось именно так? И что в дальнейшем будет между нами? А ещё… смогу ли я ещё раз вытерпеть этот кошмар? Я обещала Хибари… Я хотела и хочу с ним поделиться, но чтобы вы знали… Это ужасно страшно и больно... больно просто быть здесь. Просто снова наблюдать за тем, что со мной творилось в тот злополучный день. В день моей смерти.       — Всем привет! Мы словили какую-то тёлку и сейчас ей засадим по самые гланды. Эй, Егор, как ты думаешь, она сможет принять троих сразу?       Мое сердце забилось чаще.       Тсунаёши застыл неподвижной фигурой. Я не знаю, что он испытывал, глядя на то, что творили со мной эти люди. На его лице не было абсолютно ничего. Никаких эмоций.       Я задыхалась. Все мое тело было напряжено, но рук и ног я не чувствовала. Кожа стала твердой из-за покрывших меня мурашек, будто чешуя динозавра. А ещё мне казалось, будто я снова плачу, но слёзы не обжигали моих щёк. Думаю, я была в паре шагов от очередного приступа паники.       Холод пришел внезапно. Мои ноги и руки внезапно стали ледяными, а в горле пересохло. Знакомое отвратительное ощущение заставило меня дернуться. Что-то холодное как будто едва-едва касалось моей груди, отчего я нервно дергалась и корчилась.       – Помогите!       Стекло в моих волосах.       Обжигающая кровь на виске.       Сигарета плавящая кожу.       Мои предсмертные всхлипы.       А после она…       — Что ты чувствуешь сейчас, глядя на эти чудовищные вещи, что творят с тобой?       Мои руки дрожат, а из горла вырываются какие-то ломанные рыдания.       Шум океана, запах соли, и приятный ветерок обдувающий мое лицо. Мне виделась Одесса, и вспомнились ночи у моря, когда я сидела на теплой гальке, рисовала спасательную вышку, и вечно сидящую рядом с ней лохматую собаку...       Я точно не помню, в какой из жизней я занималась этим. Но именно это видение позволило мне вновь нырнуть в белую турбину и оказаться в своём теле, в сознании. Снова.       Я подняла свое горячее лицо, потому что мне было тяжело дышать. Тсунаёши отпустил меня и сделал несколько шагов назад. Выглядел он так, будто пару минут назад пережил авиакрушение и по итогу оказался единственным выжившим, посреди захлёбывающихся в крови трупов пассажиров.       — Эй, — прошептала я.       Никакой реакции, похоже, он даже не чувствовал и не слышал меня. Я слабо сжала его плечо и легонько потрясла. Его взгляд немного прояснился и он тут же сделал несколько шагов назад.       — Дрея?       — Мне это не нравится. Мне не нравится эта грязь.       — Я… Прости меня… Прости ме-       — Чем вы здесь занимаетесь? — холодный голос Хибари Кёи в буквальном смысле отрезвил меня, чего нельзя было сказать о Тсунаёши. Он вдруг резко дёрнулся, странно нахмурился, а после сделал ещё несколько шагов назад.       Держу пари, он до конца так и не понял, что это было.       — Уроки уже начались, если мне не изменяет память. Савада, мне кажется или ты слишком осмелел? — на вид Хибари Кёя спокоен, но в его голосе столько угрозы, что Тсуна на мгновение регрессирует в того трусливого школьника, каким был когда-то. Он нервно оглядывается по сторонам, после чего медленно разворачивается и спокойной походкой направляется к школе. На мгновение он остановился, чтобы сказать мне что-то и это была последняя фраза, что я услышала от Тсуны в этот день:       — Я не сдамся, я не отдам тебя никому, особенно после того, что увидел.       Я вцепилась в ладонь Хибари железной хваткой, потому что мне вдруг показалось, что он убьёт Тсунаёши. Горло и легкие тут же стали слипаться от ужаса, сердце оглушительно стучало в ушах, а руки задрожали, когда я увидела знакомый жёлтый блеск в глазах Савады.       — Хватит, я хочу, чтобы ты ушёл, Тсуна. Уходи, — мой голос дрожит, но я стараюсь выглядеть максимально серьёзной.       И он действительно уходит. Не говоря больше ни слова.       — Что он сделал тебе вчера, чего хотел твой… твой муж? — вопрос Хиабри оглушает и дезориентирует меня и я просто утыкаюсь своим лбом в его ключицу – самую высокую точку, до которой я могу дотронуться при своём росте.       — Я хочу уйти отсюда, Кёя. Хочу уйти от этой школы как можно дальше,— тихо шепчу я.       Горячая ладонь тут же скользит по моей руке и подхватывает мои пальцы. Хибари молча, дёргает меня на себя и ведёт в сторону школьных ворот. Я думаю он понял мои слова буквально, ведь как объяснить то, что мне протягивают шлем и усаживают на новенький байк.       Я думала, что буду визжать от страха, когда окажусь в подобной ситуации: сидящей на краю железного катафалка, несущегося на скорости более ста километров в час.       Но моя голова абсолютно пуста.       Я сильно дернула Кёю за футболку и притянула его ближе. Знакомый запах безопасности и покоя скользнул по моим легким, и я вспомнила о том взрослом Хибари Кёе. О том, кто сказал мне, что будет любить меня всегда, несмотря ни на что.       Всегда       Несмотря ни на что.       Когда мы, наконец, остановились, я увидела перед собой высокие сосны и раскидистые ели. Воздух пряно пах деревом, по сухой сосновой хвое скользили солнечные зайчики. Я опустилась на землю и осторожно прижала ладонь к земле. Иголки кусались, оставляя красные точки на подушечках пальцах. Пройдя несколько шагов, я прислонилась лбом к стволу дерева. Потрескавшаяся кора нагрелась от солнца и издавала сильный запах смолы. Я вспомнила о своём обещании и о недавно пережитом шоке. Смогу ли я?       — Я не хочу заставлять тебя и причинять боль. Если тебе тяжело, ты можешь ничего не делать, не нужно себя принуждать, — тихо сказал Кёя, будто бы прочитав мои мысли.       — Нет, я хочу… хочу, просто… трудно удалить коросты от ран из сердца. Это больно, очень больно, но порой необходимо.       — Я буду здесь. С тобой.       Да, я знаю.       Я втянула воздух носом и кислород скользнул вдоль моих лёгких. Я смогу это сделать. С меня хватит этого дерьма. Сейчас, именно сейчас я отпущу это чёртово прошлое. Я покажу его в последний раз, в последний раз близкому человеку. Я смогу это. Мне хватит на это сил. Я стала слишком слаба и податлива, я позволяла людям унижать себя, избивать и ни во что не ставить, я совершенно забыла о том, что я человек и что давно заслужила своё право на счастье.       Я втянула воздух носом и кислород скользнул вдоль моих лёгких.       Моя рука дрожит, в отличии от ладони Хибари Кёи.       Его взгляд мягкий. В его взгляде забота и немая любовь. И это позволяет мне без страха скользнуть в белый сияющий коридор.       В проклятую турбину воспоминаний.       ~~~       — Хочешь вернуть свою жизнь обратно?       — Нет, — отвечает она без раздумий.       — Почему? — стальные когти вновь царапают руку, когда Смерть поворачивает к себе лицом. Её глаза цвета парного молока, совсем без зрачков. Выбритая голова и костлявое тело обтянутое белой кожей. Это ли заставило Кёю вздрогнуть и напрячься?       — Потому что мне уже всё равно, — шепчет она       — Это ложь.       — Уже не важно.       — Важно.       — Для кого?        — Для меня.       Для неё?       Это важно для неё? Что?       ~~~       Болезненные воспоминания, поддёрнутые дымкой боли и страха на миг прерываются, чтобы снова показать мне маяк и лохматую собаку. Они зовут меня. Зовут меня обратно. В прошлое. Но я машу им рукой. Своим воспоминаниям и прошлой жизни. Ведь сейчас я здесь, а не там.       Я боялась, что он вдруг резко развернётся и уйдёт. Бросит меня здесь. Что он скажет, что ему не нужна, такая как я. Такая униженная втоптанная в грязь, слабая и никчёмная девка. Но вместо этого Кёя тут же метнулся ко мне и впился в мои губы каким-то безумным поцелуем. Мы стояли посреди хвойного леса и целовались, казалось целую вечность.       Я слышала о том, что многие жуткие истории, рассказанные выжившими, имеют один ключевой момент. Когда, лежа на дне без сил, расхристанный и почти убитый человек говорит себе: «Со мной так нельзя». Это короткая и простая фраза что-то ломает. Что-то происходит. И человек начинает выбираться. У меня тоже так было. И тогда почему-то вместо хрипа и крика из самых глубин начал доноситься мой смех. Я хохотала, как умалишенная. Я не могла остановиться ржать. Я восставала из пепла, собирала себя по кускам и смеялась, смеялась, смеялась.       Мы смеялись вдвоём, мы утирали друг другу слезы.       Я вздохнула, потом пошла, потом побежала во всю прыть.       Я чувствовала себя свободной. Я чувствовала себя любимой. Я чувствовала себя живой.       Коросты на сердце трудно удалить. Но не исключено, что сердце может пульсировать так сильно, что разобьёт на тысячи кусочков тот панцирь, в котором оно заключено.