Элегантный, но такой далёкий от европейской моды США любил французские изделия алкогольного гения. Поэтому с огромной вероятностью в тихом и тёмном уголке Версальского дворца можно было увидеть чудика, пьющего уже пятую большую кружку сидра. Напиток, обычно нелюбимый европейскими странами, но Америка на то и добился своего куска власти и самостоятельности у отца, чтобы спокойно вкушать то, что желает и пить, о чём мечтает*. Гений виноделия уже понял, зачем он продолжает приходить на его ассамблеи в европейской обёртке, и каждый раз, отводя в сторону повара, упоминал, что на прекраснейший бал явится magnifique notre ami.
На один из балов пришел со всем своим придворным приближением тот, кого не ждали. Империя Российская, высокий и статный, с глубоким взглядом заставлял испанские и французские города трепетать от восхищения своими чертами лица и тонкостями характера. Они не знали, что этот образ лжив, а манеры привиты, что за стенами своего чу́дного замка в столице он делался обычным человеком, совсем неважным и скромным.
Америку заинтриговал не сколько образ или внешность, но эдакая непохожесть в перемешку с абсолютной идентичностью по отношению к Старой Европе в свои лучшие годы. Империя забыл свои традиции и обычаи, заставляя следовать тому же примеру и подчиненную свиту, города, взятые в свою власть у других (В основном у бывшей Речи Посполитой). Подобно собаке на сене, он закрыл ту хрупкую дверь, отделяющую богатое прошлое, его традиции и непохожую ни на кого судьбу, направляя всех под своим началом – от польских провинций до чукотских поворотов – в сторону европейского мыслителя, не позволяя другим томно глядеть на эстетику русской души. США щёлкнул пальцами и прикрикнул подчиненной хозяина дворца и автора роскошного бала:
– Амьен, подать мне добавочную порцию яблочной бузы!
Через некоторые дни Америка был вовлечён в эту русскую, совершено не навязанную культуру. Он смог вырвать у себя немного побольше времени, чем на распивания вина у августейшей Франции, и поехал в страну холода и ветра, европейских танцев и азиатских обычаев, огромной светской жизни и сильной веры. Если вспомнить фразу «Если ты себя не полюбишь, то другие тем более», то Соединённые Штаты с огромным удовольствием поспорит: Российская Империя закрыл этот отголосок прошлого для себя, возненавидел его, чтобы в какой-то момент другие заинтересовались.
Петроград великий и красивый, но что-то в этом изяществе и синтезе вкуса и вида отталкивало, но заставляло пройти за столичные сады, к старым поместьям и домам строителей, что давно лишились хозяев. Эти постройки вековой давности расскажут о истории этого места и колорите времени больше, чем любой гид на экскурсии или учитель культуры и искусства. Вдохнув запах старой, местами гниющей от влаги столицы древесины, улетаешь на столетия назад, создаёшь в голове события, бывшие тут: как сюда стали съезжаться люди*, как они проводили свои вечера, выпивая русский алкоголь, обсуждая всякое разное, как назло всему Царство Русское называло это болото Парадизом, то есть Раем. Америка ходил по дому как заколдованный, не желая верить, что это своенравное государство, догоняя европейских любителей наживы, желающих прибрать к своим рукам все богатства земель американского континента, запер на замок великую историю, забыв, что его предок был уникальным – был государством между западными королями и степными кочевниками, являлся мягким градиентом невероятно непохожих культур.
Он подбирал разные вещицы с пола, осматривал их с неосознанной улыбкой непонятно от чего (какое-то чувство гордости за другого приятно давило на грудь и заставляло дрожать плечи). США ещё много будет гулять по русским домам, и Версальский дом окончательно лишится мрачной фигуры в углу, пьющей лишь один напиток. В первый же день прибытия нового государства Империи Российской было доложено, но он не спешил затаскивать его в кабинет на скучные переговоры; если бы гость приехал за дипломатией, то пошел бы к главе. Так прошло уже около недели: русский наблюдал за Америкой, а тот выискивал каждую мелкую деталь, скрытую от него доселе; этих семи несчастных дней хватило, чтобы окутать с головой.
В Петербурге они столкнулись случайно: США шёл на пост к ямщику для поездки поодаль от главного города, а Империя гулял по улицам здороваясь с прохожими*. Они встретились, но разойтись уже не могли; это было неловко, каждый хотел избежать разговора, но обоим было ясно, что сейчас они окажутся в жарком помещении с прелестными беседами. Более ни Америка, ни Россия не делали вид, что происходящее – норма, но сдружились. Западник высказал эмоции, настолько яркие и детские, что потерял манеры, махая руками и говоря обыденным языком. Империя улыбчиво слушал, не понимая от чего: от гостя или от открывшейся великой культуры.
Эта крепкая дружба помогла обоим: они улучшили свое положение в мире и обогатились засчёт друг друга: русские гении музыки, театра, пера приезжали на американские земли черпать идеи, а США находил себя после отказа быть ещё одной европейской державой*. Мода Старого Света ещё была прежней: пышные платья, глупые парики, белые лица; Америка был раскрепощён: не носил галстука, не застёгивал сюртук, отцепил с гвардейского вверха все медали (чтобы не цокали, задевая друг друга), вытворял то, что запрещали делать «сэру», как маленьких ребёнок, который делает всё против воли предков. В эту пучину был затащен и красивейший европеец: где теперь его ордена на широкой груди? прямая осанка? пустой взгляд?
Он всё поменял.
Когда США в последний раз был дома? Уже давно как. Императорский дом России был слишком идеален. Все его каморки, резкие лестницы, тёмные портьеры во всех помещениях. Он зарылся к одеяло, пахнущее сосной, и продолжил чтение русских авторов – о, да, Америке стал не чужд язык Севера! В его детском поместье было вечно шумно и светло, на улице был сырой туман, а в Санкт-Петербурге – дождливые тучки и невероятное явление – полярная ночь, за которой он поехал на страшный мороз, не виданный им раньше. Американец сидел на подоконнике своей комнаты и смотрел на это напролёт часами. В доме Великобритании были невыносимо длинные лестницы, ступени которых не поднимались на более десяти сантиметров, на которые были накинуты красные ковры – США всё время падал на этом ужасном месте.
Он как будто стал фаворитом при русском дворе. Сидя на кресле в главном зале, где в обычную ночь будут грациозно вертеть вальсы Москва и Петербург, США были поданы документы, говорящие о предложении передать во владения западника часть его родной американской земли, сейчас являющейся частью необъятной. Сама Аляска перебирала пальцы, крутила подолом своего шляхетского платья (взятого, наверное, у Варшавы) и не смотрела на нового государя. Это предложение выглядело как подарок, подкуп или жест привязанности, который было трудно и стыдно принимать просто так – США заплатил. Отдал деньги за подарок, чтобы потом сын его доброго друга, любитель идей Маркса, доказывал своим отпрыскам о том, что Америка заставил Империю Российскую оторвать от своих владений холодную землю, еле получив хоть копейку. Позднее он заложит на территории вечной мерзлоты город в суровых условиях, в котором будет прелестное явление, увиденное в России.
Они лимонничали, но вздорили, ластились и игнорировали. Сам того не ожидая, Америка попал под тонкий слой зависимости (не сколько экономической или политической, сколько душевной и моральной) со стороны русского, которую так ненавидел при отце; он не хотел вырываться и ломать эту начинающуюся цепь на шее. Империя не делал ничего плохого: не держал в рабстве, не обращался как с чужим, а каждое волнение мог почуять сразу после его появления. США рвался: заняться собой и или продолжать жить подобно соловью в золотой клетке, попивая это яблочное вино жизни? Он бубнил и бурчал, но выбрал неподходящее время для сих действий.
Россия был в шатком положении, ослабленный, неповоротливый и потерявший уважение даже преданной свиты;
с нам остался Америка. Приходя в его комнату, Империя ложился на его кровать и отдыхал. Тут было уютней, мягче и спокойней – некоторое время назад Его Императорским Величеством было приказано «не ходить по правому крылу третьего этажа в период ночи». Каждый раз гость (засидевшийся) улыбался – это потом войдёт в ментальность американца и прошьёт золотой нитью дружелюбство, прославившиеся на свет. Но сегодня Америка был серьёзен, и, даже не смотря в сторону, Россия это приметил; он не ощутил
эти взгляд и улыбку.
– Соединённые Штаты Америки, что-то случилось с вашим настроением? – тот буркнул:
– Даже если это и так, то Вам, многоуважаемый, до этого не должно быть дела; эти проблемы – мои!
Российская Империя смотрел удивлённо, точно в глаза, не моргая.
– Ты можешь говорить такие фразы Великобритании. В русской натуре заботиться о других, мне важно знать, что тебя гложет, так что с сего момента ты не смеешь говорить о том, что мне нет дела. – Он сказал это властно, встав на ноги, нависая всем ростом над смущённым американцем.
***
”В ночь с шестнадцатого на семнадцатое июля тысяча девятьсот восемнадцатого года от рождения Христова в одном из домов Екатеринбурга Российская Империя был убит собственным ребёнком на глазах своих внуков. Эта потеря прогремела на весь мир, а событие положило становление «Империи Зла». В ходе напряжения между государствами США был вынужден вернуться к своим владениям и заняться развитием своих территорий. После того, как ему доложили о происшествии, страна не выходил на связь с кем-то вне дипломатической миссии. Также в отчётах от тысяча девятьсот пятого года появилась запись о начале строительства города на пределом полярного круга, в котором наблюдалось такое событие, как полярная ночь. Находится этот населённый пункт на Аляске“.
***
Соединённые Штаты стоял у плиты с изображением великого человека, умершего смертью мученика творившего много добрых действий. В руках он держал букет из многих цветов: тех, что видел в России и тех, что в Америке. Около него появился низенький ребёнок с грустью, болью и страхом в глазах, которые в столь юном возрасте показали хозяину страшные картины. Он держал два лепестковых растения необычайной красоты, но и простоты.
– Российская Федерация... Твой дед был поистине велик, – США потрепал Россию по макушке. – Есть такое плохое выражение, под крылом которого я долго жил: «Она была, как все – неповторима», но этот человек был уникален без всякой язвительной желчи, – Америка взял из рук грустного русского цветки – ромашки – то, любил этот важный человек, – и положил рядом к своему букету, присев около России на корточки. – Эй, парень, обещай мне, что станешь таким же. Добрым, рассудительным, волнующемся за близких – США заулыбался, сжав руку в кулак, ожидая ответа родственника самого интересного в мире человека; юноша, сжав руку, ударился кулак о кулак с Америкой. Западник ещё горестно расплывался в улыбке и приобнял этого в будущем статного, высокого человека с глубоким взглядом. Грубо это говорить, но сможет ли Федерация быть хорошим преемником или заменить тем самым своего предка для США?
Слово «любовь» не передаёт чувства отчаяния и желания быть рядом с кем-то.
