Смерть во имя жизни

      Боги даровали мне пятнадцать лет тихой и размеренной жизни. В семь лет меня отдали в церковную школу, и паутина серых дней, наполненных зубрёжкой и вымученными правилами, крепко оплела моё странное существование, призванное шокировать, пугать и ввергать в эйфорию простой люд. Я довольно быстро поняла, что моё спасение — скрытность. Я сквозь зубы улыбалась другим детям и делала вид, что смиренно чту парадигмы, навязываемые служителями Хельма. Лишь бы мама и папа были спокойны…       Священники отчаянно пытались заставить меня общаться с другими учениками, переживая о моей социализации. Наивные! Мне вполне хватало духов, что настойчиво лезли в мою голову, желая поделиться наболевшим. К подростковому возрасту я научилась контролировать ментальную связь с ними так, что нытики и зануды в ужасе мчали прочь от моего мозга, а бывшие воины и маги с удовольствием делились своими историями, как менестрели, перебравшие в занюханной таверне. Я прогуливалась по кладбищу в вечернее время, когда плакальщицы заканчивали свой насыщенный рабочий день, и получала свою, свою сыворотку общения, которая помогала не сойти с ума от силы, что с каждым днём все плотнее прорастала в мои спланхи.       Мама всегда была рядом. После расставания с отцом она всецело посвятила себя коллекционированию редких магических фолиантов и обучению меня премудростям волшебного ремесла. Она отказывалась принимать мой дар как скверну, и одна Мистра знает, чего ей это стоило, но в мои руки попадали книги по некромантии: Зентаримские справочники, учебники Тэйского ордена. Мама всю жизнь боролась с дикой магией, что выворачивала её физиологию, ей не надо было объяснять, что у чародеев есть только один путь — подчинение своей силы, и ей было всё равно, что думают караульные нашего имения, получавшие нередкие задания купить на рынке живых куриц.        — Сосредоточься. Будет непросто.       Стэйлис, кашлянув, встряхнула мешок. Комок белых перьев, истошно кудахтая, заметался по поляне, дергая головой, как заводной болванчик.       Тринадцатилетняя Химонас тяжело вздохнула. Видят боги, ей совершенно не хотелось лишать живое создание жизни, но мать была непреклонна — юная некромантка должна была научиться руководить своей силой: почувствовать, что значит пожрать саму суть существования; увидеть, что стоит за бездумным высасыванием энергии; узнать, каково это — стать чьим-то приговором.        — «Перст Смерти». Всё, как разбирали дома.       Стэйлис устало опёрлась на посох. Когда-то это заклинание спасало жизнь ей и её союзникам. Горькая ирония судьбы: волшебница записала его в молодости втихаря от приёмного отца, из чистого любопытства. А теперь сила её дочери зиждется на нём и родственных ему заклятиях.       Химонас сделала глубокий вдох. Линии плетения гудели и истекали силой; на много миль вокруг не было ни единой живой магической души, что могла бы присосаться здесь. Тонкий девчачий голос порвал гармонию гвалта десятков птичьих голосов леса, яркий рубиновый луч выстрелил из руки, достав до грудной клетки цыплёнка. Адреналин брызнул по сосудам. Некромантка задыхалась от странного возбуждения, чувствуя, как в её руках отдавало резвое стаккато чужого пульса, такого живого, такого неутомимого — ей с первого раза удалось подключиться к проводимости чужого сердца. Всё решила секунда; Химонас, выкрикнув последнее слово магического речитатива, подняла палец, заставив уснуть животворящую мышцу навсегда.       Самые теплые воспоминания из детства — вечера у камина дома, с книгами. Я училась с удовольствием, испытывала неутолимую жажду к наукам. Меня интересовали средства, которыми располагала смерть: патологии, увечья, инфекции. Жрецы многое рассказывали нам о целительстве и зельеварении; в моей девичьей груди, ровно как и в остальных полостях организма, ничего не шевелилось от мыслей о помощи людям. Зачем? Они и так друг друга уморят. А потом всё равно явятся ко мне. Романы же о подобных мне вызывали то смех, то скуку. Людское невежество плещет, словно паводок по весне; бесконечные образы злодеев, что поднимали целые армии из мертвечины, сметавшие города и страны и повторявшиеся из писания в писание, оседали в моей головушке немым вопросом: почему же люди до сих пор живы, если возможности некромантов столь безграничны? И зачем государство столь трепетно насыщает служителей ордена Келемвора, судьи проклятых, защитника охотников на нежить, клявшихся вытравить моих собратьев по оружию с лица Фаэруна раз и навсегда?       Иногда наша однообразная жизнь разбавлялась приездом бывших союзников мамы и папы, четы Одессейрон: миледи Налии, бывшей в девичестве наследницей поместья Де Арниз, и милорда Эдвина, красного волшебника ордена призывателей, ныне тарчиона одного из городов северного Тэя. В такие моменты мне казалось, что наша жизнь возвращалась с контрольной метке; воспоминания о былых похождениях объединяли родителей, глаза их светились тем самым огнём, что детская память так бережно лелеяла в закоулках хрупкого сознания. Я надеялась, что пережитые горести, пусть и искусственно растревоженные близкими людьми, зажгут истлевшие угли, и всё станет, как раньше. Увы! Любовь не поддаётся чарам некромантии; то, что треснуло от ударов взаимных обвинений и сгнило от инфекции накопившихся обид, никогда не оживёт.       В наш дом был вхож ещё один гость: Аджантис, рыцарь-хельмит, папин сослуживец. Его появление всегда знаменовало приближение бури; мама была рада доблестному воину, что прошёл с ней долгий путь до Врат Балдура, и радостно привечала его. А вот папа… Поговаривают, что руководство ордена побаивалось отправлять их на задания в одном отряде. Одному Хельму известно, чего они не поделили, если даже вера не могла удержать от взаимных обвинений и презрения. Или… здесь нужно внимание бога, который более искушён в делах сердечных?       Я знала, что Аджантис выступал на суде, защищая родителей. Его показания спасли несчастных возлюбленных и убедили прелата, что мама — не зверь. Рыцарь отчаянно отрицал, что подсудимая была способна на намеренное уничтожение города, и его репутация, заработанная в том числе и под командованием дикой магички, сыграла решающую роль. Папа сохранил звание и жалование, но почему-то так и не смог сблизиться с защитником, а я не могла понять, в чём дело; мои мысли в те годы были прямыми, как бушприт, они не допускали оттенков и полумер. Юношеский максимализм — грозная вещь, опасения отца передавались и мне, заставляя скалиться на Аджантиса.       Впрочем, скоро всё стало неважно. Когда пришла моя шестнадцатая весна, мама захворала. Всё началось до противного просто — слабость, всё нарастающая с каждым днём. Молитвы отца не помогали, и стройные шеренги священников всех мастей выстроились у нашего дома, чтобы отмолить героиню Амна. То ли боги решили, что достаточно помогли, когда дали ей шанс на нормальную жизнь после потери метки Баала, то ли решили воздать ей за Сарадуш… Маме не становилось легче. Всего за месяц она исхудала и ослабла так, что уже не могла встать с кровати. Вы не можете себе представить, как я себя ненавидела! Я дневала и ночевала около её кровати, я бесконечно взывала к духам, умоляя не забирать её, я пыталась перетянуть болезнь на себя и даже договориться с ней… Без толку. То, что однажды было изуродовано самой природой, не исправить никакой магией.       Стэйлис, тяжело дыша, повернулась на бок. Каганец тускло освещал комнату, ставшую её последним пристанищем; минуло три дня, как она перестала вставать. Воздух комнаты был пропитан густой патокой прогорклых ароматов зелий и застоявшегося пота. Волшебница привычно воззвала к магии, заточенной в железах. Та всё так же молчала; изменённый мутацией организм быстро сдался, отринув помощь жрецов и целителей. Дикие маги рождались обречёнными, за годы игр с собственным гомеостазом Талона нагло прибирала себе тех, кто существовал вне плетения, манкируя этим перед врагами.       Аномен, дремавший в кресле, встрепенулся. С ночи до утра он бился в молитвах своему богу, пытаясь выдрать супругу из лап Келемвора; разум священника мутнел от нестерпимого страха перед неизбежным, вырывая из сердца надежду — последний оплот в его разбитой невротическими припадками жизни.        — Аномен, — Стэйлис глухо закашлялась, пытаясь набрать воздуха в замученные лёгкие, — пожалуйста, давай поговорим, пока… есть возможность.        — Тебе больно? — жрец сжал кулаки, концентрируя в них силу для молитвы.        — Это… уже неважно. Я чувствую, что вряд ли переживу эту ночь.        — Пожалуйста, не говори так! — Аномен бросился на колени перед кроватью и сжал бледную ладонь измученной женщины. — Я немедленно пошлю за Ойзигом, мы обратимся к лучшим жрецам Латандера и Мистры, мы…        — Прекрати, — волшебница вырвала руку и, охнув, перевернулась на спину. — Мне уже не поможешь, я… я хочу взять с тебя обещание. Сделай над собой усилие, выполни хоть одну мою просьбу без пререканий и споров, первый и последний раз в жизни.        — Всё, что скажешь, любовь моя, — жрец сокрушенно склонил голову.        — Химонас… должна научиться пользоваться оружием. Они будут её преследовать, я уверена. Девочка слишком уязвима, и боги ей не помогут. Кроме нас… ей надеяться не на кого, и я её уже подвела.       Сложно описать тот спектр чувств, который я пережила, когда мамы не стало. Я чувствовала себя брошенной, беспомощной. Она была моим первым защитником, преданным другом, внимательным наставником. Ощущение собственной несовершенности, помноженное на неопытность, душило меня похлеще постоянной необходимости скрывать от людей свою истинную сущность.       Я могу разговаривать с мёртвыми на том месте, где они… кхм, таковыми стали. Сутками напролёт тогда я сидела в мамином кабинете, сжирая энергетический запас плетения, пытаясь докричаться до неё, позвать на помощь, пожаловаться на свои страхи. Она мне не отвечала; понадобятся годы, чтобы я поняла, что так было действительно лучше. Но в тот момент, осознав тщетность своих призывов, я малодушно затаила обиду и разозлилась. Мою юношескую горячность да в некоторые битвы бы, через которые пришлось пройти потом…       Я отринула все заклинательные школы, кроме своей, врождённой, и хотя мама успешно заставила меня метать магический снаряд и взывать к стихии огня, всё, что мне вдалбливали ради моей же безопасности, стало казаться противоестественным и мерзким. Мне хотелось посвятить себя своему дару; отдать ему свою душу, своё тело, свою молодость. Я чувствовала, что есть силы, которым это нужно. Не зря же орден Келемвора так боялся некромантии.       Наверное, сама смерть сжалилась надо мной. В одном из Тэйских справочников по некромантии я нашла то, о чём так долго мечтала с тех пор, как поняла, что даже другие маги вряд ли захотят иметь со мной дело. В старом потрёпанном фолианте, который мама прятала на самой верхней полке шкафа (видимо, она знала, что подобная информация свернёт шею всем надеждам, что я стану нормальной) с книгами по практической магии, заложив дурными свитками с заклинаниями «Цветные брызги» (кстати, я до сих пор не встретила мага, который любил бы эту ересь) и «Радужная пыль», я нашла житие Велшаруна, Архимага Некромантии, Лорда покинутого Склепа, бывшего красного волшебника, что провёл над собой ритуал, став полубогом. Чем больше я читала о нём, тем сильнее горело во мне желание стать частью чего-то большего; бессмысленные прятки, в которые мне приходилось играть большую часть своей сытой жизни, сушили пытливый до знаний ум.       «Жизнь и смерть — лица-близнецы вечного существования».       Я читала догмы, чувствуя, как сердце заходится в груди от неведомого до сих пор чувства солидарности.       «Поисками исследований и продлением смертного состояния и формы — даже самой смертной жизнью — продлевается познание мира и его бесконечной сложности».       Я снова и снова проговаривала выдержки из священного писания вслух, смакуя каждое слово, лаская свою надежду.       «Знание — сила, знание жизни и смерти приносит силу над всеми».       Я захлёбывалась от восторга, ощущая незыблемое чувство уверенности в своей правоте; некроманты пришли в этот мир не ради убийства, они пришли, чтобы изучить смерть. Люди глотают ложные догмы своих божков, как дешёвый эль на свадьбе родной тётушки, трусливо закапывая тела убиенных сородичей. Некроманты знают, что смерть порой разговорчивее жизни, ведь она никогда не прячет свои карты под стол; болезнь кричит громче здоровья, и жрецы ничего не могут разобрать в этой истерике, затыкая свои уши. Велшарун — союзник Мистры и Талоса. Богиня магии не дарует своё благоговение просто так, я чувствовала, как плетение обволакивает меня, отзываясь на самый тихий призыв.       Я ничего не говорила отцу о своих мыслях. Я знала, что обращение к богу, запрещённому на территории государства, которому старик так преданно служил, убило бы его. Дурное наследие дедушки Кора, всю жизнь стоявшее костью в горле, всё-таки пустило кровь хельмиту, похоронившему возлюбленную. Отец начал пить.       Орден исправно отправлял его на задания. А в те непродолжительные периоды, когда папа был дома, он дотошно исполнял мамину просьбу. Толку было мало; природа не наделила меня достаточной физической силой, чтобы управляться с булавой или мечом, пусть даже и с коротким, и как и все маги, я подсознательно надеялась только на мощь плетения. Порой мне казалось, что природа вообще мало чем меня наделила, окромя смазливого лица и странных для человеческой расы магических способностей, но вода камень точит; преданные друзья магов — кинжалы — не отвернулись от несчастного чародея, а десяток распотрошённых набивных кукол убедили папулю, что в случае окончательного захода разговора в тупик я найду колюще-режущий довод. Родитель облегчённо выдохнул, а я повторила про себя очередное вызубренное заклятие откачки жизненной энергии.       Я умоляла отца подать в отставку, зная, что недуг планомерно пожирает его реакцию и выносливость. Я знала, что вру сама себе; он не отказался от мечты воссоединиться с мамой, когда она была жива, и он ни за что не предал бы своего бога, пока был жив сам. Только кому от этого было легче?       … День, когда принесли похоронку, я до сих пор помню до мелочей. Трое рыцарей-хельмитов, сиявших, словно начищенные кастрюли, сопровождали утомлённого собачьей работой и безжалостным Амнийским солнцем жреца, который монотонно зачитал мне извещение о гибели дражайшего сэра Аномена, павшего в неравном бою где-то на востоке… Служака не нашёл в себе сил притвориться сочувствующим, я была явно не первой в череде его визитов; вся Аскатла гудела о начинающейся войне и провальных операциях местного рыцарского ордена, отряды которого буквально размазали по долине. Чванливо заверив, что мне, как осиротевшей кровиночке погибшего рыцаря, полагается пособие и вечное расположение аж самого Хельма, жрец, нервозно утерев пот со лба платочком, шикнул на сослуживцев, после чего кавалькада чинно удалилась. Прочитай я тогда «Вопль Баньши», думаю, их души улетели бы к Бдящему за секунду. Меня переполняла такая ярость из-за того, что они не уберегли старика, не дали ему спокойно пережить смерть жены, не удосужились исцелить от любви к алкоголю, что, казалось, я подняла бы весь разбитый отряд даже с такого расстояния, заставив его прибежать к начальству и обмазать содержимым кишечника ворсистые ковры штаба ордена Сияющего Сердца.       Но ярость быстро сменилась на отчаяние. Я осталась одна в городе, ненавидевшем магов до такой одури, что снимай бы я с дерева котят, их топили бы тут же во избежание распространения заразы, а то мало ли. Я никогда не чувствовала себя настолько бестолковой и бесполезной; родители пользовались своим положением в обществе и берегли меня от внешнего мира, потакая капризам, но колесо судьбы не любит тех, кто ищет лёгкие решения. Я должна была хлебнуть за свой дар. И провидение не собиралось сдаваться.       «Жизнь и смерть — лица-близнецы вечного существования».       Страх даровал мне уверенность. Я больше не хотела оставаться одна.       «Поисками исследований и продлением смертного состояния и формы — даже самой смертной жизнью — продлевается познание мира и его бесконечной сложности».       В заплечный мешок полетело самое необходимое. Плетение ласково заструилось вокруг, когда мозг поднял в памяти основные заклинания. Караульные уже получили жалование за следующий месяц, значит, за дом пока можно было не беспокоиться.       «Знание — сила, знание жизни и смерти приносит силу над всеми».       Талос — союзник. Его храм есть в Аскатле. Да помогут мне сами мёртвые.