***
В штабе Ордена Сияющего Сердца в такие дни бывало особенно суетливо. Сегодня должен был вернуться отряд рыцарей, что боролся с очередным нашествием гигантов на юге. Жены, матери и дети с самого утра толпились в холле, переминаясь с ноги на ногу. Страх — как пыль; рано или поздно он оседает на головы тех, кто слишком долго ждёт в неведении и стагнации. Энтропия сдирала плёнку, не дававшую глубоко вдохнуть. Аджантис эту неделю дежурил в штабе. Предыдущее задание затянулось, и прелат распорядился дать воину передышку. Волнительное ожидание поглощало всё вокруг, и он вышел из кабинета, зная, что его друг сейчас мучается в этой человеческой трясине, ведь Аномен Делрин был одним из ведущих жрецов отряда. Аджантис нашёл её быстро; Стэйлис никогда не прибивалась к другим семьям служителей Ордена и становилась в углу, у выхода. Даже спустя столько лет она не смогла найти в себе силы подпустить людей ближе, довериться. Всё неважно. Она верила ему — и Аджантис с лихвой возвращал ей её сердечное отношение. — Привет, — он традиционно раскинул объятия, спеша обнять дорогого друга. Стэйлис всегда с готовностью отвечала ему на эти порывы, но сегодня что-то было не так — волшебница вздрогнула, услышав знакомый голос, и воровато огляделась, будто выискивая врага с арбалетом. — П… Привет. Я погрузилась в свои мысли, ты меня напугал. — Эй, — Аджантис осторожно взял её за руку, — ты не заболела? И где Химонас? Обычно ты приходила встречать мужа с ней. От упоминания имени дочери Стэйлис бросило в жар. Она судорожно вырвала руку, закусив губу; взгляд её бегал от человека к человеку, как будто она насильно пыталась заставить себя сфокусироваться на чём-то и отвлечься. — Химонас дома, — сиплым голосом произнесла волшебница. — С кухаркой. Ей… ей лучше здесь не появляться. Где-то за спиной Аджантиса раздались шумные рыдания. У одной из матрон не выдержали нервы, и она картинно размазывала сопли по одутловатому лицу шёлковым платочком. Остальные женщины бросились её успокаивать, что, де, рыцари вернутся полным составом, ничего серьёзного. Всхлипывания утонули в причитаниях. Аджантис вновь взял Стэйлис за руку. Волшебница была напугана, и её ужас объял их обоих с головой, заставляя будто покрыться коконом, укрывающим от всего внешнего мира. — Стэйлис, — сурово спросил рыцарь, — что случилось? Я же знаю тебя, знаю, что твою храбрость не сломить просто так. Расскажи, пожалуйста, я не могу смотреть на то, как ты изводишь себя. Она молчала, всё так же закусив губу. — Давай уйдём в более тихое место. Хочешь, поговорим в моём кабинете? Я угощу тебя вином, и мы скроемся от этой кутерьмы. Затравленно озираясь, она согласилась. Стоило двери захлопнуться, оградив бывших соратников от шумной толпы, как Стэйлис не выдержала и разрыдалась. Аджантис бросился к ней, пытаясь обнять, чувствуя, как дрожит её тело и как колотится её сердце; одни боги знают, как долго она держала в себе свои переживания. Он терпеливо ждал, пока, оттаяв в его руках, волшебница не заговорит сама, и всё это время ласково гладил её рыжие волосы, опадавшие теперь мягкими волнами ниже лопаток. Память трогательно хранила все мелочи, связанные с их совместными приключениями; когда-то Стэйлис не любила длинные волосы, предпочитая длину до плеч. — Химонас, — всхлипнув, начала несчастная, — некромант. — Что?! — Аджантис не поверил своим ушам. — Как? Откуда?! Я думал, ты так и не смогла заставить её подключиться к плетению. — Она — чародей. Восприимчивость к магии — врождённая. Но, как и во всех таких случаях, имеет предрасположенность к одной школе. Защитная магия на ней не работает. Я всегда чувствовала эманацию, но не могла понять, что же выстрелит. А тут мы нашли труп воробья в парке, и… она его оживила. Одним лёгким движением. Линии встрепенулись так, что я сама чуть не задохнулась. В ней сидит колоссальная мощь, но, увы, служит она злу. Рыцарь молчал, словно поражённый громом самого Ао. Стэйлис вновь скрутило от спазма рыданий, слёзы потекли ручьями по грубым острым линиям лица. — Они клялись мне, что метка снята, что кровь чиста. Что скверны во мне больше нет. Я ни за что не обрекла бы своё дитя на такие страдания, если бы знала, что всё ещё опачкана. Её же разорвут, когда узнают, кто она! — Стой, — Аджантис взял себя в руки, — с чего ты решила, что это твоя вина?! Ты же сама дикий маг, хотя твои родители даже не были волшебниками! Никто не может предугадать, каким уродится дитя. — Мои родители — бог убийства и его приближённая жрица, — упавшим голосом заметила Стэйлис. — Боги, о чём я только думала… — Она — дочь хельмита. И появилась на свет в его храме. Значит, в ней есть свет. — Ойзиг знал, что с ней что-то не так. Я помню, что он был напуган и молился над ней. — И всё же сохранил её жизнь, — горячо уверял Аджантис. — Аномен знает? — Нет! — Стэйлис всплеснула руками. — Мы и так часто ссоримся. И он всё чаще не сдерживает свой гнев. Боюсь… Боюсь, что он сотворит что-то непоправимое. Может, оно и к лучшему. — Стэйлис, — рыцарь сжал плечи отчаявшейся, — у неё есть ты. И в мире нет примера лучше, как сама кровь может оказаться бессильной против силы воли. Старайся держать Химонас подальше от жрецов, пока она не повзрослеет и не научится контролировать свои порывы. Наши амулеты её не чувствуют, значит, у девочки все ещё есть выбор. Я — твой друг, и я тебя не оставлю. — Спасибо, — волшебница опять всхлипнула. — Боги, знать бы, какое будущее ждёт мою девочку… Где-то в зале раздались воодушевлённые крики. Отряд вернулся из похода.***
Я задумчиво уставилась в потолок, отложив книгу с заклинаниями. В такие моменты начинаешь понимать, что всё прекрасное — просто. Трещины в потолке, например. Уже три дня не было занятий, на вечерние молитвы нас тоже больше не приглашали. Некроманты всё время сидели в лаборатории, работая над очередным очень-страшным-мертвяком и сообщая оттуда, что непосвящённым лучше стоит погулять в саду. От тоски я блуждала по погосту и общалась с мертвецами. Один из них даже подсказал мне сносную книжку. Может, я бы и дальше воображала себе полотно сумасшедшего невервинтерца-импрессиониста на потолке, но в дверь настойчиво постучали. Мне не нужно было открывать её, чтобы узнать, кто явился. Как говорится, я узнаю своего строгого учителя по тяжести кулака. Валид лениво развалился в кресле, хотя лицо его выдавало скорее озабоченность, чем желание потравить анекдоты. Я деловито переложила магическую книгу на прикроватную тумбу, всем своим видом изображая, что вообще никогда не расслабляюсь, а знания — свет на могиле келемворца. — Завтра в полночь — обряд посвящения, — строго сказал учитель. — Время пришло. Велшарун сегодня явил свою волю Тсанде. В желудке что-то неприятно шевельнулось. — Я… Что от меня требуется? — голос очень некстати выдал весь первобытный ужас, который я испытала от новости. — Строго слушать указания жриц. Терпеть. Молчать, пока не спросят. — Терпеть? Это будет долго? — Это будет очень больно, — Валид вздохнул. — Тсанда проведёт обряд привязки твоей кровью, которую сцедит из вырезанной на плече раны. С этого момента ты станешь собственностью Велшаруна и получишь защиту от Верховной за это. Если, конечно, выживешь, — ехидно добавил он. — Но ведь шрам остаётся небольшой, я видела у вас, — обиженно буркнула я. — В надрез вотрут трупную кровь. Тело добудут завтра днём. Если начнётся заражение — значит, Велшарун узрел в тебе сомнение и трусость. — Во мне нет сомнений и трусости, даже мертвецы это знают. — Вот и посмотрим, — Валид плотоядно улыбнулся. Я узнала это выражение. Так же он улыбался, когда я побила Милинду. Он верил в меня.***
Страха не было. Может, я перегорела, пока ждала. Может, жажда достичь желаемого перекрыла всё другие эмоции. Мы вошли в святилище, и воздух взорвался десятками ароматов ритуальных масел и сушеных трав, подчиняясь одному-единственному: свежего парного мяса. Я сглотнула и присмотрелась — на ритуальном столе лежал вскрытый покойник. Глаза никак не могли приспособиться к полумраку такого, казалось бы, уже родного помещения, и я не могла сфокусироваться хоть на чём-нибудь; удивительно, я не помню лица жертвы. Совсем не помню. Нас поставили на колени перед столом. Тсанда стояла перед нами в окружении своих некромантов; полы её роскошного черного бархатного платья струились по полу, сливаясь с мантиями её прислужников, будто они все появились из самого смрадного пламени, заявляя о торжестве смерти. Огоньки от немногочисленных свечей плясали в обсидиановых глазах Верховной. Я нашла глазами Валида; я отчётливо уловила, что он молится. И молится за меня. В ногах покойника стояла филактерия — символ нашей силы, нашей благодати, нашей надежды. Тсанда сняла крышку, и пространство заполнил новый аромат — едкий и жгучий, тот самый, что встретил меня когда-то. Жрицы, молча стоявшие по углам, двинулись к нам с бронзовыми чашами, в которых явно плескалась какая-то жидкость; мне вдруг стало не по себе. Мне досталась Глиза. Помню, что я успела подумать, а не нарочно ли? Жрица наклонилась ко мне, протягивая дурно пахнущее пойло. Я растерянно оглянулась, ища понимания у друзей, с которыми прошла долгий путь обучения, но тут же взяла себя в руки и послушно глотнула. Омерзительная горечь волной окатила рот, холодная струя нагло влилась в пищевод. Помню, ещё я подумала: только не морщиться. Я все смогу. Мне всё нравится. Затошнило и стало мутно в голове. Я знала, что жрицы должны опоить нас сильнодействующим зельем, но не ожидала, что дурнота так быстро пожрёт мой самоконтроль. Руки омерзительно немели, сердце как будто растворилось в грудной клетке и замолчало; когда жрицы завыли ритуальную песнь, я поняла, что с этого момента мой разум больше мне не принадлежит. Тсанда достала ритуальный кинжал. Первым с краю сидел Джио. Он почти не кричал. Или так мне показалось от действия той гадости, что, вроде как, должна была облегчить наши муки. Жрицы выли, как хор кошек, жаждущих котов, и я не могла разобрать ни слова. Тсанда уверенно вырезала метку на плече молодого мага, призывая Велшаруна пощадить его и принять в своё лоно. Милинда и Доло молчали, как парализованные. Пространство и время будто перестали существовать, и мне вдруг стало смешно от того, как неважно всё, что было до. Мысли путались, путались, путались. Пыталась пошевелиться и не могла. Кажется, лоб покрылся испариной, хотя я даже не вздрогнула, когда Джио рухнул рядом, как подкошенный. Тсанда умыла руки в своей филактерии, приговаривая, что теперь они связаны навечно. Жрицы выли. Брасса зачерпнула крови из брюшной полости покойника и подошла к своему ученику; присев, она начала старательно втирать то, что когда-то было ценным связующим каждого спланха и каждой ткани, в свежую рану. Подошла моя очередь. Тсанда отёрла кинжал о своё платье и наклонилась ко мне. Я чувствовала, будто кто-то проникал в мою черепную коробку ледяными щупальцами; Верховная смотрела прямо в мои глаза, не отрываясь, продавливая остатки моей воли, открывая Хвалёному ворота к моим самым потаённым мыслям и желаниям. — Лорд Заброшенного Склепа, — ровным голосом молвила Тсанда, — прими таланты Химонас, оцени старания Валида, твоего покорного слуги, что открыл ей твою мудрость, одарил твоими знаниями. Смешно. Я думала, что потом когда-нибудь напишу стихотворение о своём посвящении. Что-нибудь пронзительное и проникновенное, острое и непоколебимое, как сталь секционного ножа. А на самом деле я думала тогда об одном: как бы не отключиться раньше времени от боли. Я вспоминала всех, кого ненавидела, всё, что желала уничтожить, хватаясь за это, как за последнюю веточку своего угасающего сознания. Кинжал полосовал кожу на моем плече с противным чавкающим звуком. Боль приносила странное извращённое удовольствие, как будто продираясь сквозь нервы и выискивая живые кусочки, не отравленные зельем. — Мы связаны навечно, — монотонно повторяет Тсанда, растирая кровь с лезвия по своим рукам. Мою кровь. — Ага, — выдавливаю я из себя и ошарашенно рассматриваю причудливую резаную рану, повторяющую очертания символа нашей церкви. — Навечно, — повторяет Верховная и встаёт. Ментальная связь оборвалась. Боль, почувствовав капитуляцию чужеродной силы, поглотила меня с головой. Издав сдавленный стон, я, наконец, отключилась.