Factum Brutum Mortis

      В просторный кабинет вошли трое мужчин, за которыми Альберт, со скучающим видом сидевший за столом, следил ничего не выражающими глазами даже тогда, когда они выстроились перед ним и поздоровались. Каждый их них держал в руках по художественной папке. Стоило Альберту коротко кивнуть, как эти трое, будто с отточенной синхронностью, опустились на стулья. Когда Альберт кивнул ещё раз — на севшего левее всех, тот тотчас достал из папки несколько листков и разложил их на столе. Эти его проекты оказались настолько скучными, что Шриттель то и делал, что разглядывал, как отполированная лысина отражает свет, прокрадывающийся сквозь оконное стекло, а затем с недовольством отметил слегка поношенный пиджак и прервал доклад. У среднего, самого молодого из них, чертежи были более приличными, но всё же остались без особого внимания, как и монотонный лепет, выслушиваемый Альбертом вполуха и позднее также прерванный короткой, несколько надменной фразой. У третьего, что был чуть старше, чем второй, проекты и вовсе были бездарны, а его растрёпанный внешний вид выдавал, вероятно, бессонную ночь и крайнюю степень нервозности. Более того, объясняя собственные чертежи, через каждое четвёртое слово он — явно стараясь того не делать — запинался, и это окончательно вывело Альберта из себя. Потому лицо его, хоть и оставалось внешне бесстрастным, источало холодный гнев, и через момент мужчина со всей силы стукнул кулаком по поверхности стола, резко вскакивая на ноги, нависая над лежащими листами бумаги, помявшимися под его ладонями.       — Что Вы мне только что представили? — голос его колебался на грани с шипением, а взгляд как будто норовил порезать недавнего докладчика.       — Проекты для центральной улицы, мой... — робко произнёс он, вжавшись в стул.       — Эти каракули Вы, как-Вас-там, гордо нарекаете проектами? — грубо перебил его Шриттель. — Что за британский разврат Вы устроили на этом клочке бумаги?       — Но эти чертежи были утверждены... — попытался добавить он.       — Это — диверсия?       Молодой человек открыл рот, но вовремя спохватился, не дав словам слететь с языка.       — А Вы, — сардонически прищурившись, посмотрел Альберт на лысого, — Вы что, товарищ, строго придерживаетесь ампира?       — Никак нет, — закрутил головой он.       — Тогда какого дьявола то, что изображено на Ваших чертежах, схоже с улицами столицы Советов, будь они все неладны! — прикрикнул Шриттель, а потом зыркнул на заику. — Ну Вы не талант, Вы — просто безнадёжный гений. И это возмутительно! Вы хоть линию ровную от руки начертить сможете?       С каждым словом эти трое вжимали головы в плечи всё больше, стараясь не смотреть на всё больше краснеющее лицо мужчины, еле сдерживающегося от разъярённого выговора.       — Чтобы я больше Вас не видел, бестолочи! — хлопнул ладонью по столу. — Ей-Богу, уходите, пока я вас в сердцах не убил карандашом!       Все трое неуклюже вскочили со стульев и, торопливо попрощавшись, собрались пренепременно ретироваться.       — И творчество своё заберите, будьте любезны.       Листы с чертежами были сию же секунду сметены со стола и, будучи даже не разложенными по папкам, скрылись вместе с горе-архитекторами за нарочито-осторожно закрывшейся дверью.       Альберт безвольно упал в кресло, устало откинулся на спинку и потёр переносицу. Два профессиональных архитектора, отстраивающих Берлин, подослали к нему этих недохудожников? Они, верно, собственной смерти вожделеют или смеются над ним, Альбертом? Грудь его резко поднялась, и рубашка с пиджаком на ней натянулись, а потом плавно опустилась, а потом Шриттель поднялся с кресла.       Номеронабиратель щёлкал под пальцами, прокручиваясь и останавливаясь на нужных цифрах, а потом вновь и вновь возвращаясь на место, пока нужный номер не был набран. Когда мужчина поднёс трубку к уху, то тут же раздался голос:       — Герман Гислер слушает.       — Вы, должно быть, осведомлены, что со мной шутки плохи, — в тоне Альберта сквозил холод.       — Несомненно, — голос на том конце трубки дрогнул.       — Тогда почему Вы подослали ко мне чёрт-знает-кого с чёрт-знает-чем?       — Это лучшие архитекторы, отобранные лично мной и...       — Я уже проинформирован на этот счёт. И это деградация, мой дорогой друг! У меня дел по горло, а я всегда самолично утверждаю любые проекты, Вы же знаете! Не усложняйте мне жизнь, ведь Вы же не хотите, чтобы я перестал сотрудничать с Вами?       — Никак нет!       — Мне нужно полное соответствие одному стилю! Завтра чтобы прислали мне свои проекты, а не это безобразие!       — Но это же чертежи простых городских зданий... — заметил Герман, но был перебит.       — Которые должны быть идеальными! Я всё сказал. Надеюсь на Ваше благоразумие, Гислер.       — Слушаюсь, главный архитектор! — воскликнул он, и в голосе звучала улыбка.       — То-то же, — усмехнулся Шриттель. — Включайте голову — да побыстрее, а то совсем расслабились. Столица не ждёт. И я, ко всему прочему, тоже.       Сказал и повесил трубку, а потом подошёл к окну, оперевшись кулаками о подоконник. Мысли сменяли друг друга, как проезжающие внизу автомобили. Вот, один остановился так же, как замерла и мысль в его голове. Самая ненужная, но упоительная после этой затруднительной половины дня, однако, загнавшая мужчину в тупик.       Виктория сама захотела встретиться, но не обозначила ни места, ни времени. Сегодня суббота, короткий рабочий день Альберта, и сейчас он может направиться куда угодно. Но питает ли он желание встретить её? Разумеется.       Мужчина оттолкнулся от подоконника, снова направившись к массивному столу, а затем вальяжно опустился в на тёмно-зелёную кожу кресла, скрипнувшую под тканью его пиджака.       Как же она умудряется так аккуратно прощупывать его, при этом почти ничего не поведав о себе? На данный момент Альберт имел представление лишь о том, что она — студентка этой Академии и то, что её музыкальные вкусы весьма противоречивы. Как можно слушать и классику, и джаз практически одновременно? Это не просто моветон, это — оскорбление великих композиторов, слушать вместе с их произведениями какой-то звуковой мусор! Как возможно смешивать в уме их вместе? Альберт лучше бы отрастил себе вторую голову, нежели укладывал эти дурацкие завывания с эстетизмом классики — в одной и той же! Ещё она упомянула что-то про путешествия и родину... Смотреть на людей — что за вздор? Что интересного можно увидеть в обычных прохожих, которые то и делают, что курят или громко разговаривают? И ты стоишь посреди дороги, и твой нос морщится от неприятного запаха дешёвого табака, а уши, имей они такую способность, непременно скрутились бы в трубочку, лишь бы не слышать той бессмысленной дребедени, что беспрерывно извергается из многочисленных ртов! Конечно, встречаются исключения, ведь, не было бы таковых, соответственно, Альберт не завёл бы ни с кем приятельских или, — если речь идёт о женщине, — романтических отношений. Но, во всяком случае, большинство ходящих по этой планете — существа бессмысленные, обделённые умом, как считал Альберт. Да, это жестоко. Однако мир должен стремиться к совершенству. А без совершенствования отдельной личности этого не получится, и, к сожалению, очень немногие это понимают. Что ж, естественный отбор никто не отменял.       Шриттель вытянул руку и принялся переставлять предметы на поверхности стола, пытаясь привести всё в такое расположение, что сумеет удовлетворить его своим видом.       Судя по неосязаемому акценту, Виктория либо из той области Австрии, где он никогда не бывал, либо — иностранка. Или всего-навсего просто выпячивает свою нетривиальность, наигрывает, пытается зачем-то казаться загадочной, облачая свою речь в некую задумчивость, которая — о Боже! — даже ему неясна, а посему, он уверен, звучащая настоящей несуразицей для остальных. Может, не поддержи он эту словесную игру, девушка начала бы говорить напрямую, об обыденных, всеми понятных вещах? Но, будь оно так, имел бы Альберт такую охоту вновь и вновь встречаться с ней?       Тем временем, настольные часы, чья большая стрелка только-только перевалила за тройку, перемещались мужской рукой из стороны в сторону, пытаясь подыскать себе безукоризненное место.       Альберт не выносил попадать в затруднительные положения, связанные с работой, но ему всегда нравились сложные задачи, связанные с психологией людей, с которыми он контактирует вне кабинета. И он отдавал предпочтение именно таковым личностям, нежели лёгким, чья суть будто бы сама плывёт в раскрытую ладонь. А эту уклончивую Викторию мужчина расценил именно как сложную задачу. Ему становилось всё любопытней разгадать девушку, а ко всему прочему, сделать очередной из своих многочисленных поклонниц. Вдобавок, это может проявить себя, как более, чем приятное дополнение к сей его командировке, которая, хоть и являлась непродолжительной, но слыла придающей Альберту полную уверенность в том, что времени на завоевание ещё и Виктории у него предостаточно.       В следующий миг он поднялся с кресла, поправил рукав иссиня-чёрного пиджака и не смог сдержать расползающуюся ухмылку, будто самостоятельно предвкушающую интригующие выходные. Проблемы насущные без промедления отошли на задний план, когда Альберт начал просчитывать их с Викторией возможное сегодняшнее место встречи. Разумеется, он не будет выжидать её, спрятавшись где-то за жёсткой корой дерева подле Академии Искусств, — скорее всего, там он девушку и не дождётся — неделя подходит к концу, поэтому положено два дня отдыха от работы, занятий и прочего. У Венской оперы она тоже невзначай прогуливаться не станет: слишком просто для её темперамента, что, как Альберт выяснил, являлся очень своенравным, но, впрочем, эта самая своенравность достаточно хорошо пряталась за маской отчуждённости. Значит, оставалось лишь одно место...       Не прошло и половины часа, как на рабочем столе всё было переставлено и расставлено так, как желал того перестановщик, шофёр и заведённый автомобиль ждали под окнами, а подошвы мужских ботинок звонко считали ступени. Парадная дверь распахнулась, как и дверца Mercedes’а, пропуская Альберта сперва на улицу, а после — в салон. Прорычал гулкий мотор, когда автомобиль, проскрежетав шинами, тронулся.       Улица монотонно мельтешила за окнами, а затем и вовсе остановилась — дорога была недолгой, и, кстати, в этом заключалась одна из основных положительная сторон центра столицы: всё нужное — близко. Альберт перекинулся парой фраз с шофёром и вновь откинулся на сиденье, прикрыл глаза и попытался расслабиться, но вдруг, стоило автомобилю притормозить на перекрёстке, раздался стук в стекло. Веки были резко подняты, а спина — выпрямлена, когда Шриттель, вопреки всем его неосознанным ожиданиям увидеть там Викторию, узрел лишь худое детское лицо, казавшееся чёрным из-за сажи — лишь только два голубых глаза сияли надеждой. Мужчина нехотя открыл окно и несколько угрюмо бросил:       — Чего тебе, мальчик?       — Купите газету, господин! — звонко воскликнул паренёк. — Не пожалеете!       Мальчуган назвал стоимость и снова взмолился, чтобы Альберт приобрёл газету.       — Что так дорого за бумажку? — с равнодушием поинтересовался мужчина, при этом понимая, что мальчишка просто беден и голоден, поэтому назначил такую цену. Тем более — увидев дорогой автомобиль. Хотя вряд ли он в этом что смыслит...       — Так это, — мальчик наклонился и прошептал: — Это — не обычная газета, господин!       — А какая же?       — Тут все новости! Раскрыто всё, что скрывает правительство от жителей! — громкий воодушевлённый шёпот разнёсся по салону, а потом вновь перешёл в просящий. — Ну купите газету, а?       — Ну-ка, дай сюда, — Шриттель вышел из машины и буквально вырвал из детской ручонки неизвестный выпуск, развернул его, диагонально пробежался по строчкам глазами.       — Ну, берёте? — вопросил мальчик, поправив съехавшую набок старенькую кепку хулиганку.       — Какого дьявола?! — покраснев, крикнул Альберт и всучил газету обратно. — Что за экстремизмом ты занимаешься, мальчишка?! Что за несуразица здесь напечатана?!       — Я не... не разбираюсь, господин, — попятился мальчик, прижимая стопку газет к груди.       — Вот и катись отсюда! Чтоб я больше этой грязи рядом с собой не видел!       Взгляд отразил неподдельный испуг, и мальчишка, резко развернувшись, рванул прочь, но споткнулся и едва ли не выронил всю стопку; тогда мягкая рука сжала его плечо, и голубые глаза взмыли вверх, наткнувшись на лучистые — чёрные.       — Простите меня, — нижняя губа мальчонки дрогнула.       — Прощаю, — улыбнулась девушка и убрала руку с его плеча. — Тот господин обидел тебя?       Мальчик закивал и сдул светлую прядь, упавшую на вымазанное лицо со светлыми дорожками от слёз.       — Газеты продаёшь? — неуверенный кивок. — Иди, сходи в булочную и больше не плачь.       Девушка протянула вдвое больше монет, чем требовалось, и мальчик бережно вложил в её ладонь газету. Улыбка беззаботного счастья озарила его лицо, и, крикнув «Спасибо!», он вприпрыжку убежал. Виктория смотрела на удаляющуюся спину и улыбалась — тоже, пока не почувствовала, как на сей раз коснулись её плеча.       — Вы нашли меня, — сказала она и только тогда обернулась, — герр Шриттель.       — А как иначе? — ухмыльнулся он.       Не сговариваясь, они молча двинулись в одну сторону: она — сжимая газету, а он — заведя руки за спину. А затем опустились на лавку, молчание затянулось, пока Виктория не вскинула голову и с непониманием посмотрела на мужчину.       — За что Вы так?       — Как — так? — уточнил он.       — С тем мальчонкой...       Бледное солнце зависло где-то за мутной дымкой, налипшей на небосклон, не пропускающей белые лучи сквозь себя, не дающей им коснуться земли, и окунуло город в сероватую бледность. Альберт ссутулился и запустил пальцы в волосы.       — Свободная продажа на улице неофициальных газеты, байкам которых грош — цена, противозаконна, — наконец, проговорил он.       — Но он же не виноват, что хочет выжить... — пробормотала в ответ Виктория и распахнула многострадальную газету.       По мере прочтения глаза её становились шире, а рот всё больше приоткрывался, и тогда до ушей Альберта донёсся возглас:       — Снова убрали одного из чиновников, противоборствующего нацистам!       Мужчина поднял брови и придвинулся ближе к девушке, заглядывая в текст.       — И Вас это так радует? — поинтересовался он.       — Что Вы?! Это возмутительно! Что следующее — танки на улицах города?       Шриттель хмыкнул и пожал плечами.       — Не читайте эту чушь, — посоветовал он. — Какая-то неясная пропаганда...       — Ну-ну — чушь, — покачала головой девушка.       — Будто Вы что-то в этом смыслите.       — А вот Вы что-то в этом смыслите?       — Самую малость.       — Вот и я тоже, но этого достаточно.       Он умолк, а она не спешила поднимать новую тему. Хотела встретиться, но бездумно разглядывает шрифт заголовков? Альберта это начало нервировать, и он нетерпеливо постучал пальцами по деревянной поверхности.       — Так и будем сидеть?       — А что Вы предлагаете — бегать?       — Вообще-то, — он нахмурился, — собирался сегодня посетить кинотеатр. А Вы?       — Ничего, — пожала плечами, скрытыми за светло-голубым шёлком блузы, пара верхних пуговиц которой были расстёгнутыми.       — Как — ничего? Вы хотели сходить туда вместе со мной, разумеется. Вы же не голодны? — она в отрицании слегка качнула головой, прикрыв глаза. — Вот и я тоже.       — А если я вечером всё-таки занята?       — А если Вы были заняты, Виктория, то не явились бы сюда, — мужчина поднялся со скамьи и протянул девушке руку. — Пойдёмте.

***

      Зал, к удивлению Виктории, пустовал, когда ими были заняты места, показавшиеся самыми лучшими и удобными для просмотра кинофильма. Тёмное помещение пронизывал полупрозрачный луч, и именно он переносил единственных зрителей туда, в неизведанные сюжеты и странные вселенные. Он падал на поверхность огромного экрана и рисовал там целую чёрно-белую историю, погружающую в разноцветные миры, кажущимися единственным спасением от будничной суеты, позволяющие на время забыть себя и окунуться в жизнь героев ленты. Не было никого, кроме них, сидящих рядышком, да свободных, как бы разбросанных по залу кресел, чьи спинки контрастно выделялись на фоне экрана.       Альберт любил этот фильм, постоянно находил новые нюансы сюжета и разгадывал их, искал смысл. Но сегодня он не мог вынести для себя ничего, что оставалось доселе ему неизведанным и непонятным. То ли мужчина уже понял всю философию картины, то ли — его внимание постоянно переключалось на профиль девушки, омываемый неровным светом меняющихся эпизодов. Глаза её с таинственным блистающим вниманием были устремлены на проецирующиеся картинки, пропитанные этой уютной нечёткостью и некоторой резкостью движений актеров, что так нравилось Альберту в любом фильме. Это всегда дарило ему хорошее чувство спокойствия всего происходящего, но сейчас он немного волновался. Понравится ли ей это произведение? Вдруг она не любит антиутопии, подобные проигрывающемуся сейчас «Метрополису», предпочитая таковым романтику или драмы? Он тут же одёрнул себя, устремив глаза на экран: какая ему разница до её пристрастий? Но, вплоть до того, пока зал не заполнился тёплым приглушённым светом, взгляд украдкой всё же возвращался то на острый, чуть вздёрнутый кончик её прямого носа, то — особенно — на чёткий рельеф губ, до конца не сомкнутых.       Виктория не проронила и слова, когда они вышли на улицу, куда уже упал глубокий вечер, зажёгший многочисленные фонари, окошки городских зданий и фары редких автомобилей, проезжающих мимо.       — Я бы не хотела такое будущее для человечества, — наконец, произнесла Виктория и, обняв себя за плечи, поёжилась будь то от холода, будь то — от впечатлений.       — Нет, в этой киноленте основная тема — не будущее, а значение человека в нём, — изрёк Шриттель. — Человечество строит будущее.       Девушка остановилась, развернулась, чтобы оказаться с мужчиной друг напротив друга, а после, вскинув голову, заглянула в его лицо.       — Но ведь люди из низов, из «Дна», выходит, построили «Метрополис»... И эти люди — лишь придатки машины, чьи приказы обязаны выполнять, «хозяев жизни», которым должны служить, получается, ценой жизней собственных... Но ведь на таких людях всё и держится? — спросила она будто у самой себя. — А как Мария толковала о Вавилонской Башне... Мы, люди, никогда не сможем возвести эту Башню: некоторые умеют думать, другие — делать, но они друг друга никогда не поймут, пока не познают высшие наши качества — доброту и любовь. Только тогда конфликтов не будет. Посредником между головой и руками должно быть сердце.       — Невозможно быть добрым и любимым для всех, — как бы между прочим отметил Альберт.       — Возможно. Но, может, в этом и заключается жизненная задача — сеять доброту и любовь таковыми, какими сумели достичь, оказывая этим самым положительное влияние на других, нас окружающих? Тогда бóльшим душам можно помочь спастись...       Альберта заинтересовало её высказывание, но, тем не менее, он интерпретировал этот кинофильм несколько иначе: «хозяева жизни» — голова — управляют людьми из «низов» — руками. А те, кто не способен к выживанию, «непригоден», — поедаются Молохом. Под сердцем же он понимал искусство поиска соприкосновения взглядов между «головой» и «руками», их единодушие и объединение — тогда можно и создать точный чертёж Вавилонской Башни, и построить её при правильном управлении процессом. Отвлекшись от своих дум, мужчина заметил, что Виктория внезапно канула в немую грусть, уставившись на лик неполной луны.       — Что-то случилось? — поинтересовался он, но девушка не отвечала. — Не понравился фильм?       — Нет, очень понравился, правда, спасибо, — тихо выговорила она и слабо улыбнулась. — Просто я только ударялась в рассуждения о великом, о взаимопомощи, но при этом думала о проблемах насущных, ругая таких же людей, как и мы. Какая я после этого добрая?       — Могу я узнать, что Вам сделали эти люди?       — Нет, не можете... — голос её звучал как-то странно, опечалено, заставив мужчину нахмурить брови. — Ведь это совсем неважно, абсолютно неважно... Понимаете? Я пойду, да, пойду... Уже поздно...       — Смысла предлагать подвезти Вас, я так понял, нет? — прервал смятенный лепет он.       — Нет, никакого... Хотя, да, наверное, есть.       Так, через минуту они уже сидели в салоне автомобиля. Виктория рассматривала огни, мелькающие за стеклом, иногда сливающиеся в одну сплошную линию.       — Вы не хотите сообщить, что же Вас печалит? — услышала она приглушённый голос Альберта и резко отвернулась от окна. — Может, я смогу чем-то Вам помочь.       — Благодарю, но я полагаю, что сама справлюсь, ведь в них, в этих проблемах, возникших у меня, по сути, нет ничего страшного, — девушка снова отвернулась.       Мелькающие блики спотыкались о покоившуюся на сиденье ладонь, на которую медленно легла — большая, тёплая. Виктория неосознанно дёрнула пальцами, почувствовав это внезапное прикосновение, и недоуменно посмотрела на Альберта.       — Вы всегда можете рассчитывать на мою помощь, знайте.       — Спасибо, — шепнула она, не прерывая зрительного контакта. — А Вы можете, пожалуйста, попросить шофёра остановиться перед поворотом? Дальше я дойду сама...       Машина была остановлена в указанном месте, и Альберт помог Виктории выйти, и их окутало прохладой подступающей ночи.       — Спасибо за вечер, Альберт, — она осеклась. — Вы ведь не против, если я буду называть Вас по имени?       Он будто не понял её вопроса, а потом вдруг спохватился.       — Я буду только рад.       — Хорошо... Чудесно... Завтра, может, увидимся? Давайте в два? Нет, лучше — в час... Можно у фонтана... Ну, знаете, рядом с парком.       — Да, хорошо, — быстро ответил он, качнув головой.       — До свидания...       Её губы едва растянулись, образуя даже не улыбку — её тень. С её уходом он осознал, что запутался ещё больше, хотя желал нечто, прямо противоположное этой неопределённости.       Его ладонь ещё покалывало от прикосновения к её гладкой коже.       И это его раздражало.       Но отчего-то меньше, чем он того желал...