Factum Brutum Mortis

      Капли лениво постукивали по окнам. Сквозняк колыхал тяжёлые занавески. Она уже разобралась со всей бумажной волокитой... ничего не вышло. Их с профессором Мейером необоснованно провели по всем кругам ада. Это стало очередной катастрофой в её маленьком мирке и разладом с пониманием мира большого. Этот раз стал третьим в её жизни, когда она желала возненавидеть, но не могла найти в себе силы. Ненависть — слишком сильное чувство, а эти люди не достойны подобных эмоций с её стороны. Надо испытывать очень сильные чувства, чтобы ненавидеть. Профессор успокаивающе, будто забирая все плохие эмоции, поглаживал её подрагивающую ладонь, держа в своей — сухой, шершавой, тёплой. Виктория хотела заплакать, но нашла разумным не совершать такового: слёзы должны предназначаться только любимым людям — иные же сойдут за слабость, которую она предпочитала никогда не показывать. Но испытывала сейчас девушка именно бессилие, граничащее с безысходностью и бестолковостью, и она ненавидела себя за это. Да, себя девушка любила достаточно, чтобы ненавидеть. Ей было противно от того, что люди могут быть столь бесчувственны и несправедливы. Альберт был прав: есть такие особи, которые делают только хуже, и не будь бы их — сама жизнь стала бы легче. Но зачем-то ведь они всё же нужны этому миру?       Профессор помог всем, чем мог, но даже его влияние не сыграло большой роли. Для неё это было унизительным, ведь никогда раньше она не позволяла другим решать что бы то ни было за неё. Тем не менее, Виктория была ему благодарна: за его мудрое понимание, за безграничную доброту, за всепоглощающую веру в её успех. И она просто обязана подтвердить его имя, как имя лучшего преподавателя, и она будет к этому стремиться.       — Вира, — обратился Мейер к ней.       — Где я совершила ошибку? — сбивчиво прошептала она. — В каком месте я что-то упустила? Всё утекает... точно песок сквозь сжатые пальцы.       — Это мелочи, моя дорогая... — мужчина ещё поглаживал её ладонь, когда выдохнул это. — Однажды я совершил великую ошибку. И не думал, что она обойдётся в такую цену... Нет, не мне... Обычным, не смыслящим в каких-то вещах людям... А у Вас не было никакой ошибки и в помине, поверьте. Всё крутится около денег, и Вы должны это понять.       — За деньги нельзя купить ничего, кроме материального... И это, наверное, ужасно.       — Деньги просто не всегда достаются нужным людям в нужный момент. Но, на деле, это только мы так думаем. Промысел Божий — это что-то выше нашего приземлённого понимания. Возможно, эти трудности — лишь проверка с Его стороны, и они влекут за собой только лучшее...       — Но Вы нашли то, что искали? — спросила она, подняв глаза и наткнувшись на его — удивлённые. — В жизни.       — Да, безусловно... У меня есть семья, любимая работа, талантливые ученики. Я счастлив.       — Я имела ввиду нечто другое. Как считаете, Вы выполнили своё предназначение?       — Думаю, люди отправляются в мир иной, когда выполняют его. Видимо, для меня ещё кое-что припасено, — профессор ободряюще улыбнулся. — А что ищете Вы?       — Будущее, полагаю... — девушка положила голову на широкое плечо и тут же ощутила мягкое прикосновение к своей спине. — Спасибо Вам, профессор. Всё будет хорошо...       — Всё будет просто замечательно, — вторил он, проведя рукой по её волосам, размышляя о том, что будущее у этой ученицы, как раз-таки, великое.       Виктория же решила повспоминать о чём-то согревающе-приятном. Перед сомкнутыми веками сразу же выстроились образы родных людей, по которым она так скучала, летних прованских пейзажей — окружённых вечно сияющими деревьями душистой мимозы, полей, что усыпаны всеми оттенками благоухающей лаванды, порой сливающейся с рассветным небом. Тело девушки в момент окуталось приветливым жаром, — от сидящего рядом пожилого мужчины ли, иль от воспоминаний, — а в нос ударил фантомный, но такой желанный и беззаботный аромат лета. Виктория словно очутилась где-то далеко, на большой поляне, и солнце настырно светило в глаза, и чистое небо возвышалось над головой, и ветерок шептал что-то на ухо, и шёпот этот путался в её волосах.       А ведь у Альберта именно такого цвета глаза, — цвета неба, — когда в них отражаются желтоватые лучи. Так интересно меняется оттенок человеческих глаз — будто зависит, как от настроения, так и от погоды. А его взгляд дарит спокойствие и уверенность, и этой ей нравилось. Ей нравилось, что он несколько старомоден, но ведёт диалог с ней галантно, а что главное — на равных, хоть и кажется несколько зажатым в поведении. Ей нравилось, как он сдержанно улыбался, будто не позволяя губам выразить всего, что скрывает душа. Любопытно, в общении с кем он мог улыбаться открыто, ничего не тая? Может, он когда-нибудь покажет свою настоящую улыбку ей?       Виктория распахнула глаза, возвращаясь в реальность, тут же грузом упавшую на плечи, и в сей же миг одёрнула себя. Может, у него и вовсе есть женщина? Даже если таковой и нет, то с чего она, Виктория, вообще взяла, что Альберт выделяет её, что во внимании его скрывается нечто особенное? Быть может, он сейчас с другой... Эта мысль надавила на Викторию ещё сильнее. Не нужно ничего считать, чтобы понять, что он заинтересовал её. Себе она врать не умела и знала, что в ощущениях и чувствах нет никакой математики. Но Виктория и представить себе не могла, что их с Альбертом мысли всё же имеют общие точки.       Тем временем он сидел в своём кабинете в ожидании очередной встречи с коллегами, но мыслями был отдалён. Как ни удивительно, они вновь кружились рядом с Викторией, где бы она ни находилась. Мужчина отметил, что она — человек просвещённый и явно не обделённый интеллектом. А таких он ценил, уважал и старался держаться. Если сначала его желания были весьма пресны и понятны, то теперь Альберту захотелось узнать девушку лучше. Однако, она искусно подбирала слова, не выдавая как раз того, что было любопытно ему. Так уж выходило, что мужчине, в большинстве своём, удавалось разузнать то, что нужно. Виктория — случай иной, и потому становилось всё интереснее. Хотя, стоило бы быть несколько сдержаннее. Но ведь она ответила симпатией, положив голову на его плечо? Она красила перед ним губы... Что именно означало это её действие? Пыталась ли Виктория привлечь его внимание столь смелым образом? Почти трепетно провела по лацканам пиджака, а затем упорхнула. Строит из себя неуловимую? Все препятствия обязаны быть сломлены — о капитуляции между ними с Викторией не может идти и речи. Ко всему прочему, всё же хотелось заполучить её, ведь она очень красива, а главное — её внешность не такая, как у всех. Впервые в жизни он видел такое лицо, и мужчине казалось, что нет ни одного, хоть чуть-чуть схожего, что нет ни у кого даже черточки, общей с Викторией. И взгляд её был такой, каким могли созерцать только дамы с портретов, сотворенных когда-то Верноном.       Он, заведя руки за спину, принялся расхаживать из угла в угол, деля просторную комнату ровной диагональю. Виктория была верна, сообщив, что всегда легче думается тогда, когда ходишь. А он слишком зачастил с мыслями о ней — это довольно неуместно, непозволительно.       Бледно-голубой свет падал на бумаги, лежащие на столе. За окнами капли дождя разбивались о брусчатку.

***

      На следующий день погода исправилась, и тогдашняя хмурость заменилась яркими лучами. Чёрная машина объезжала здание Венской оперы, пока Альберт не заметил Викторию, сидящую в одном из летних кафе. Поначалу он испытал что-то, напоминающее радость, но... Был один неприятный нюанс, застывший холодным выражением на его лице. За круглым столиком девушка сидела не одна. Напротив Виктории расположился мужчина, который, улыбаясь и активно жестикулируя, ведал ей что-то. Альберт почувствовал, как внутри всё похолодело, вышел из машины и, будто отгородившись от всего мира, направился к занятому столику, не отрывая от того пристального взгляда. Он практически навис над Викторией, и тень его упала на стол, а глаза мужчины напротив, до этого весёлые, выразили непритворную озадаченность.       — Вира, — обратился тот мужчина к девушке, — пришли к тебе, полагаю?       Она тут же подняла голову и заглянула в бесстрастное лицо Альберта, казавшееся ей неестественно перевёрнутым с такого ракурса.       — Альберт, — улыбка стрела тень, упавшую на её лицо. — Рада Вас видеть!       — Я надеюсь, что не отвлёк, — проговорил он, бросив многозначительный взгляд на того типа, что открыто его разглядывал. — Вы так... мило беседовали. Не хотелось прерывать подобную идиллию.       Послышался скрип стула, и блондин, поправив волосы, выпрямился во весь рост. В недоумениях, взгляд Виктории метался то на одного мужчину, то на другого.       — Вира, счастлив был встрече, — обратился голубоглазый к девушке, но очи его всё возвращались на равнодушное лицо Альберта.       — Так скоро, Герберт?       — Не буду вам мешать, — с какой-то неловкостью пролепетал Герберт.       Вира принялась искать что-то в сумочке и задумчиво вытащила оттуда портсигар, затем — сигарету.       — Ох, Герберт, не найдётся прикурить? — подняв голову, она встретила его несколько растерянный взгляд.       — Конечно, — мужчина как-то неуклюже изъял из кармана зажигалку, которая тут же подпалила кончик сигареты.       — Благодарю, — затянувшись, сказала Виктория, а затем выпустила дым. — До встречи.       — Да, — вторил он и указал рукой на освободившийся стул, глянув на Альберта. — Всего доброго.       Альберт, поправив подол чёрного плаща, опустился на предложенное место, и взгляд его не отрывался от удаляющейся спины Герберта.       — Альберт, Вы что, ревнуете? — моргнув глазами, спросила Виктория, прервав его оцепенение.       — С чего Вы взяли? — бросил он.       — Ваш взгляд был красноречивее любых слов. Он меня даже напугал.       Если подумать, с чего бы ему испытывать столь нерациональное чувство — да и к чему? Их ничто между собою не связывает; симпатия — может быть, но нечто, что сильнее этого — увольте. Слишком мало он её знавал, да и влюбляться (тем более, скоропостижно) — не умел. Между тем, голубоватый дымок обволакивал её лицо, одновременно и стирая мягкие черты, и подчёркивая их каким-то переливистым, энигматическим ореолом.       — Кокетничаете со мной? — ухмыльнулся.       — С чего Вы взяли? — ответив его фразой, натянула уголок губ.       — Это для мужчин курение — привычка. Для женщин же — ничто иное, как кокетство.       — Возможно, — со словами из её уст вновь вырвался дымок. — Вспомнили строки из романа Ремарка?       — Не переношу этого писаку, — процедил Альберт, состроив недовольное выражение на лице.       — Но читали ведь?       — А как думаете? Читал. Иначе моя неприязнь к его рассказам слыла бы необоснованной.       — Не любите делать поспешных выводов?       — Отчего же? — подняв брови, вопросил он. — В них часто заключается вся прелесть. Посему жалею, что всё-таки читал.       Она рассмеялась и, затушив сигарету, опустила ту в пепельницу.       — Сигареты с фильтром?       — Я только такие беру. Вполне себе хороший табак.       — Дорогостоящая редкость, однако, — отметил Альберт, а Виктория пожала плечами.       Кто же она такая? Ей не чужды ни рестораны, ни кинотеатры, ни подобные сигареты. Ко всему прочему, она не работает, но это ей не мешает менять наряды каждый день. Он обратил внимание на то, что наряды эти выполнены из дорогих тканей. Неужто девушка из буржуазной семьи? Что ж, в таком случае, у Виктории и вовсе не должно быть проблем, о которых Альберт только что припомнил. Не будет же она разбираться во всём сама — не дело это для аристократки. А если противоположный случай, то получается ничто иное, как дисгармония, из которой следует, что не аристократка она вовсе. Откуда тогда столько средств?       — Я надеюсь, Вы порешали те проблемы? — решил разузнать Альберт.       — Ах, к сожалению, нет... — покачала головой, и взгляд её погрустнел, но, впрочем, снова загорелся, стоило официанту поставить на столик десерт. — Игристое вино, пожалуйста. Брют, — попросила она.       — Теперь Вы можете поведать мне о них? — не отступал Альберт.       — Я сама до конца не улавливаю всех действий, — девушка опустила ресницы и поковыряла вилкой в молочном креме, а затем отправила в рот клубнику. — М... Вы хотите чего-нибудь сладкого?       — Разве что, того же, что у Вас, — Альберт поёрзал на стуле. — Так что там с неприятностями?       — Спросите у профессора Мейера при встрече — он уж точно всё понимает в этих политических играх, — улыбнулась девушка и вновь принялась за десерт.       Так, значит, это — что-то, связанное с её учебой. Неужели некто из конкурентов захотел помешать её выпуску из Академии? Почему она не желает рассказать всё, как есть, а уклоняется? Хотя, действительно, к чему Альберту в это всё вмешиваться? Не его дело, решил мужчина и перевёл взгляд на подошедшего официанта, что откупорил бутылку и наполнил бокал Виктории.       — Я не буду, — отказался Альберт, когда официант поднёс тёмно-зелёное горлышко к хрустальным граням его бокала. — Лучше принесите мне такой же десерт, что и у фройляйн.       Виктория в раздумьях уставилась на пузырьки, порхающие в напитке, что напоминали ей кусочки золота — особенно тогда, когда солнечный свет, слегка преломляясь, пронизывал их.       — Они полагают, что мы с профессором глупые, — тихо молвила она, и взгляд её не выражал ничего в тот момент. — Что ж. Нам на этом маленьком глупом островке среди океана высококультурных интеллектуалов довольно комфортно, — она всё же встретилась с его задумчивыми глазами.       Вместе с десертом для Альберта на столе появилась и газета, которая тут же была заключена женскими ладонями. Раздался шелест, и чёрные взоры прокатились по тексту, и в них всё больше отображалась хмурость, выделяющаяся к тому же в сведённых у переносицы тёмных бровках.       — Что там? — почти заинтересованно поинтересовался Альберт, смакуя кисловато-сладкую ягоду с кремом.       — Репрессировали управляющего того издательства, где писали всю правду, — проинформировала девушка, отложив газету.       — Фальсификацию, — деликатно поправил Альберт.       — Происки Гитлера, должно быть, — как ни в чём не бывало, пожала плечами она и отпила из бокала.       — Гитлера? — удивился мужчина, и рука его, сжимающая вилку, замерла, а взгляд метнулся на лицо девушки. — Будто ему есть до этого дело.       Он чуть было не фыркнул, но сдержался.       — Скорее всего, его человек уже управляет Австрией, — подытожила Виктория, возвращаясь к сладкому. — Думаете, Гитлеру нужна антипропаганда? Над чем тогда потеет многоуважаемый доктор Гёббельс?       Мужчина прочистил горло, пригладил волосы назад и откинулся на металлическую спинку стула, поинтересовался:       — Как Вы вообще относитесь к Гитлеру и иже с ним?       — Я к нему не отношусь, — девушка всё с большим усердием взялась за десерт.       — А если точнее?       — Как по мне, Гитлер — человек, крепко вцепившейся Фортуне в крыло. Не знаю, правда, насколько хорошо он разглагольствует с трибуны, — никогда не слушала его по радиоприёмнику, — но говорят, что он довольно талантлив как оратор. А Вы как к нему относитесь?       Всё это она выговорила налегке и с особым беспристрастием, на что он, растягивая слоги, ответил:       — Я очень далёкий от политики человек и разбираюсь, разве что, только в видах власти. Я всего лишь художник.       — Вот и я — тоже, посему возможно, что выводы мои поспешны. Но в этом вся их прелесть, не так ли? — безмятежная улыбка тронула её губы, и Альберт инстинктивно ответил тем же. — А всё я же держусь от убеждений Гитлера подальше. Он, судя по всему, вожделеет полного контроля. Большими намерениями дорога в ад вымощена.       — Кто Вы такая, чтобы судить об этом, даже понятия не имея, о чём он толкует в своих речах? — несколько резковато вопросил мужчина.       — Я читала его книги, и этого оказалось достаточно. Он то ли куплен масонами, то ли, как monsieur Bonaparte, страдает манией величия... Не знаю. Хотя... Вряд ли за этим всем стоит он один. Он, безусловно, умён, но, чтобы быть Атлантом для таких колонн... — цокая языком, она покачала головой. — Для этого недостаточно быть просто изворотливым и умным. Иначе — никак.       — А не думали ли Вы, что он не «просто умный»?       — А что Вы так выгораживаете его? — Виктория подалась вперёд, с подозрением — наигранным или нет — прищурившись. — Уж не Адольф ли Гитлер сейчас передо мною? По крайней мере, точная его копия только с другими усами и причёской.       — Разоблачили. Я уж гадал, когда Вы, наконец, поймёте? — он протянул через стол ладонь. — Адольф Гитлер, очень приятно.       Раздался её негромкий смех, и девушка протянула ему свою руку, и её пальцы были мягко заключены его.       — Альберт, Вы действительно на него похожи, но Вы же — не он, я знаю.       — Почему же? Собственной персоной! — он погладил её ладонь большим пальцем. — Остались ещё сомнения?       — Нет, о великий и ужасный Фюрер!       — Ах, ангел с глазами дьявола, почему Вы так уверены, что я — не Гитлер?       — Ах, дьявол с небесными глазами, потому, что я чувствую это, — она прижала свою ладонь чуть выше левой груди, — вот здесь...       Он прикрыл глаза в запоминании этого момента. Непривычно было признавать, но Виктория всё же идеал от самых кончиков волос — до этого он отдавал предпочтение совершенно иному типажу женщин. Хоть, он толком и не знал её, но мужчину несколько успокаивал тот факт, что она, Виктория, знает о нём многим меньше.       — Вы ведь Альберт Шпеер, верно? Архитектор Третьего Рейха, ко всему прочему, так сказать, любимчик Гитлера?       Он, ничего не сказав, — да и не к чему это было, — наклонился над столом, приблизился к её щеке и украдкой поцеловал нежную кожу, мимолётно почуяв исходящие от неё теплоту и запах, моментом и, казалось, навсегда закоренившийся у него в воображении с ассоциацией весны.       А ей стало всё равно. Всё равно на то, что этот человек работает на Гитлера, всё равно на то, что назвался он чужой фамилией. Да, конечно, такая личность не могла вести себя по-другому, и он не повёл бы себя иначе, когда заступался за своего работодателя — это вполне логично.       — А что Вы делаете в Вене?       — Меня пригласили посмотреть и утвердить пару проектов столичных улиц.       — И как? Есть что-то стоящее?       — Поначалу не было, но затем я связался со своим коллегой. Вчера вынесли решение.       — Я не сильна в архитектуре... — с некоторой жалобой произнесла девушка. — Может, просветите меня как-нибудь?       — Буду категорически рад. Как насчёт того, чтобы начать прямо сейчас? Проанализируем здание Венской оперы, к примеру, а затем перейдём к интерьерам зала. Можно даже взглянуть на костюмы.       — Это приглашение?       — Я взял два билета на оперу «Тósca» в надежде, что Вы не откажете составить мне компанию.       — Сопротивление бесполезно?       — Вы так скоро встречаетесь со своим другом — как его там... — Гербертом? Вроде так, — после этого его высказывания Виктория вопросительно посмотрела на него, и он с безобидной насмешкой пояснил: — Его взгляд был красноречивее любых слов.       — Он глубоко женат, к сожалению... или нет — не к сожалению. Я буду очень рада посетить оперу с Вами.       — Прекрасно, — он глянул на наручные часы, сверкнувшие циферблатом. — Начало через час, так что, нам лучше поспешить.       Виктория достала из сумочки маленькую монетницу и принялась отсчитывать шиллинги.       — Что Вы делаете, позвольте узнать?       — Вы не оскорбитесь, если на этот раз я угощу Вас?       — Интересно, зачем же?       — Вы купили билеты в оперу, сводили меня в кинотеатр. К тому же, оплачивали счета в ресторанах, — говорила она, чувствуя при этом неудобство, но исключив всяческую робость. — Разрешите, я таким образом хоть самую малость отблагодарю Вас... Я, правда, настаиваю и не отступлю.       Может, каким-нибудь другим «образом» она его отблагодарит? Он недовольно хмыкнул и кивнул, поддавшись и позволив девушке заплатить и за него тоже. Неужели она наивно полагала, что делал он это всё безвозмездно?       Подкрадывался вечер, и суета на улицах постепенно превращалась в уютную безмятежность. Город вокруг облился фиолетовыми оттенками, когда они обошли здание оперы. Тогда рассказ и пометки Альберта утихли, а Виктория, всё ещё восхищённая тем, что даже не подмечала тех деталей, о которых ей только что было поведано, заворажённо разглядывала изысканные колонны, которых видела каждый день, но нынче кажущиеся ей совершенно другими.       Особенно прекрасна Венская опера по вечерам, когда мраморные скульптуры муз на фасаде кажутся блистательными оперными дивами, озарёнными огнями рампы...       Изумительно, но у входа вовсе не выстроилось очереди; бывало, Виктория могла потерять половину часа, стоя в толпе.       Виктория и Альберт пересекли вестибюль, где отдавались приглушённые голоса, ударявшиеся о величавые своды, на которых выделялась местами замысловатая, а местами лаконичная лепнина, и направились к парадной лестнице, обрамлённой колоннами, что соединялись друг с другом на потолке, перетекая в гордые арки. Альберт галантно предложил Виктории локоть, и они взобрались вверх по ступеням, расстелившимся перед ними мягкой ковровой дорожкой. Внезапно их сопровождающим стал оркестр, заигравший где-то сверху — вместо приветствия гостей. Это посещение оперы начало казаться девушке отличающимся от остальных: она будто лицезрела всё впервые, и впервые летела по коридорам, мягко придерживаясь за мужское предплечье, и впервые заглядывала сквозь приоткрытые двери в ещё ярко освещённый округлый зал.       Альберт помог ей снять тёмно-коричневое пальто и на миг отвернулся, отдавая то вместе со своим плащом подошедшему капельдинеру, а затем взглянул на неё, Викторию, замершую напротив, и взгляд его более не желал улавливать ничего, кроме точеного образа в платье цвета бордо. Кроме неё, с такими прекрасными золотистыми локонами, что касались обнажённого одного только левого плеча.       — Где наши места? — донёсся её голос словно издалека, и мужчина мысленно качнул головой.       — В центральной ложе, — тихо, наигранно-бесцветно ответил Альберт.       Самые лучшие — она поняла, и ему нечего было скрывать этого.       Когда зал постепенно заполнился, то свет почти тут же погас — горели лишь огни, освещающие декорации сцены да костюмы. И тогда зазвучали эти могучие, глубокие голоса, и эта музыка, и всё слилось между собой, воплощаясь в мистерию — таинство вдохновенного искусства всего, творящегося на широкой сцене. Виктория сидела и, чуть склонившись вперёд, неестественно, точно струну, натянув спину, закрывала глаза, и плечи её тогда подрагивали, будто подул холодный ветерок, и чувство благоприятности всего происходящего затем вновь и вновь окатывало теплом её тело, и девушка откидывалась на тканевую спинку, сжимая пальцами подол платья. Мужчине же отчего-то стало интереснее наблюдать за девушкой, нежели за спектаклем, ведь она приковывала взгляд сильнее поющих актёров, вальяжно передвигающихся по размашистой сцене. Мужчина хотел, чтобы вместо этих див на сцене оказалась она — в самом эпицентре света и музыки — и чтобы пела лишь для него, хоть он и не слышал, как она поёт, и тогда он был бы готов следить за этим целую вечность. Ему нравилось, как блики ласкают её идеальную кожу, делая её будто бы прозрачной, и тогда мужчина представил, как поднёс бы ладонь к её щеке, провёл бы пальцем по скуле, при этом почувствовал бы лишь изменения температуры — ведь её кожа казалась такой же невесомо-гладкой, как сам воздух. Он хотел почувствовать полукруг её плеча под под своей ладонью и вновь — как тогда, после первого их ужина — незаметно и ненавязчиво пропустить пару прядей сквозь пальцы. В конце спектакля в её выразительных глазах стояли слёзы, но не были пролиты за пределы дуги нижних ресничек, но слыли смахнутыми раскрытой ладонью и размазанными тонкой пеленой по щеке.       Занавес упал, как упала и земля из-под её ног, и загорелась люстра, как загорелось её сердце. Всхлип Виктории был не услышан за громкими аплодисментами, окатившими громадное помещение, и она молчаливо встала, и была провожена Альберто назад, на улицу, где стоял уже глубокий вечер. Тогда же начался дождь, и это стало обоснованным поводом для Альберта, чтобы предложить довезти её прямиком домой.       — Вы молчите, — следя за дорогой через стекло, зачем-то констатировал он.       — Я просто пребываю в глубокой наслажденной эйфории от пережитого, — промолвила она, а затем отвернулась от окна. — Мне показалось, Вы сегодня с шофёром.       — Я отпустил его раньше. Вы владеете итальянским?       — Самую малость — а жаль. Этот язык... Он столь мелодичен, сколько может быть мелодична лишь сама музыка.       — Как же тогда Вы, не понимая слов, чуть не проронили слезу?       — Слова можно не понимать, но они впитываются в нашу сущность, смешиваются на энергетическом уровне и затрагивают все фибры души, а затем эти все волнения выражаются в слезах, что отличительны от слёз горя. Я прониклась в эту оперу, зажила ею, потому чуть не заплакала — это всё эмоции, испытать которых отнюдь необязательно понимать всё, главное — принять.       Вновь она облачила всё в вуаль мистицизма, но мужчине это нравилось. Ему пришлись по душе и этот оригинальный ход её мыслей, и эта исключительная манера речи.       — Сейчас направо, — осведомила Виктория.       — Вам помочь? — предложил он, когда закрыл за ней дверь автомобиля.       — Подняться по лестнице? — усмехнулась. — Пожалуй, справлюсь.       — Я завтра заеду за Вами после полудня, как на это смотрите? — спросил он, сделав шаг к ней и чуть склонив голову, чтобы не прерывать зрительного контакта.       — У меня нет иного выбора, кроме как согласиться.       Только потом девушка осмыслила, что стоят они почти вплотную друг к другу. Он чуть наклонился, захватив её запястье в мягкий плен своей ладони, чуть приподняв рукав пальто, и она, будто оглушённая, прикрыла глаза, и губы её чуть приоткрылись. Виктория на миг прекратила чувствовать своё тело, ощущая лишь тёплое прикосновение и лёгкое жгучее дыхание рядом с кончиком губ, но вдруг до ушей всё же долетел усмешливый голос:       — Я Вам приятен, — заявил мужчина приглушенно, но самодовольно, и Виктория вновь ощутила твёрдую землю под каблучками своих туфель, увидела свет окон за его спиной.       По правде, эти слова вырвались у него неосознанно, будто в предвкушении собственной маленькой, но неизбежной победы. Эти мысли его внезапно стали громкими и вырвались за пределы своих границ в голове, о чём он тотчас пожалел, ведь девушка, растеряно улыбнувшись, отстранилась.       — Альберт, — она покачала головой, и впадинки на её чуть покрасневших щеках заиграли в полумраке улицы. — Приятной может быть картина, погода или страна.       Расплывчатость этих сказанных Викторией слов не скрылась вместе с нею за тяжёлой парадной дверью, но опустилась неясностью на его плечи. При всём том, нечто, давно забытое или же и вовсе не принятое, затеплилось искрой где-то глубоко внутри...