Factum Brutum Mortis

      Колёса мерно постукивали по рельсам. Этот звук успокаивал её сердце, когда она воображала, будто он синхронен с его стуком. Путь был недлинный, но за это время Виктория успела не раз задуматься о причинах того, зачем она всё-таки едет на эту встречу. Однако, вопреки всем прошлым доводам, она отчего-то чувствовала, что она должна быть там. Во всяком случае, её ждут, и пускай она собиралась покончить общение с этим человеком, но осознавала, что закончить надо таковое корректно, без недопониманий, влекущих за собой внутреннюю тяжесть и, возможно, опасность для её собственной жизни.       Вечерело. Виктория не стала брать такси, поразмыслив, что тогда приедет на место слишком быстро, совсем не оставив себе времени на осмысление того, как ей следует себя вести и что лучше говорить в той или иной ситуации, которая может возникнуть. Она решила поехать на трамвае — так, одетая в вечернее, но довольно скромное на вид платье глубокого багрового цвета, впрочем, скрывающееся под чёрным пальто. Шарф же заслонил колье — также скромное, спокойное, но потому и неожиданно изысканное на вид. Виктория не понимала, к чему ей надо было выглядеть ярко этим вечером, поскольку восхищать его она больше не собиралась; она не желала вообще никакого вида эмоций, обращённых с его стороны к своей персоне.       Она размышляла. Размышляла о том времени, что они провели вместе, и всё теперь ей казалось каким-то искусственным, патетично-красочным и оттого всё более тоскливым в последствии. Понимание того, что подобное более не повторится, заставило неприятную дрожь пробежать резкой волной по лопаткам. Хотя какие-то домыслы и мелькали на периферии сознания во время некоторых мгновений их общения, но от раскрытия обмана сего... масштаба было довольно мерзко, и до сих пор это чувство не покидало Викторию, хотя и приутихло. Впрочем, как говорилось, ей следовало ожидать чего угодно после того, как он оказался не совсем тем, за кого себя выдавал изначально, в первый раз. Итогом этого стало абсолютное непонимание того, что он из себя представляет в действительности, по-настоящему. Ясно было то, что он может быть довольно обходительным и вежливым, местами даже приятным, но откуда ей знать — маски ли это или настоящее его лицо. Быть может, он вообще относится к тем людям, к которым с годами эти маски «прирастают», точнее, не к ним, а к их сущности, выявление настоящий сути которой, со временем и в сопровождении всего желания, становится невозможным. Она оказывается стёртой навсегда и после попыток её восстановления, как правило, возникает дисбаланс, жгучее чувство неопределённости и потерянности, и тогда люди, что оказались в таком положении, каждый день машинально продолжают менять маски и с каждым прошедшим днём обретают новые...       При этом Виктория сомневалась, что кто-либо способен так мыслить, делать то, что делает он. Его статус, его жизненный опыт... сыграли ли они роль в изменении его настоящего «Я»? Это вводило Викторию в заблуждение, и она приняла приглашение отчасти из любопытства: как он, наконец обретя своё подлинное лицо, будет вести себя с ней? Что и о чём он будет говорить, станет ли, увидев её реакцию, подталкивать на расставание и каким образом это обыграет, каковыми будут его действия? Вполне вероятно, что он может предложить и противоположное расставанию, но она не хотела этого... Не хотела связывать себя ничем с этим человеком, ведь был он ей, если не отвратителен, то неприятен в плане мировоззрения уж точно. Он — политик, и пока проповедуемая им идеология была представлена девушке отнюдь не в лучшем свете.       Да и вообще, по сути, практически не имеющая личного отношения к политике, Виктория всё же ощущала, что жизнь её имеет с таковой общие точки соприкосновения, как и жизнь любого человека. И точек этих, она полагала, больше, чем у ординарного гражданина — этого нельзя было отрицать. Как бы то ни было, некоторые политические события сыграли довольно большую роль в прошлом её семьи и в её собственном прошлом. И вот, когда всё более-менее наладились и отстранилось, Виктория столкнулась с политикой лицом к лицу. И пусть Гитлера, как человека, ей особенно не удалось узнать, но Виктория, пусть не углублённо, изучала его идеологию, и постулат таковой предстал в общем её представлении довольно лживым и подлым. Что эта идеология олицетворяет из себя в истине — покажет лишь время. Является ли красивым то, что выдаётся за красивое? То, что называют правдой, есть ли правда на самом деле? То, что они выдают за правильное, является ли действительно таковым? Время ответит на любые вопросы...       Также неприязнь ко всему происходящему в политической жизни Германии вызвана отчасти отзывами её окружения и близких людей. Виктория не то, чтобы была ведома мнением других, однако, прислушивалась и, взвесив поступившую информацию, делала свои выводы, основываясь на которых и складывала собственную картину представления. И если обстоятельствами будет приказано — она не поленится копнуть глубже, разобраться и, возможно, пересмотреть свои убеждения, но, во всяком случае, будет лишь на своей стороне. Просто ей так хотелось отгородиться ото всех игр, о подобных которым рассказывалось ещё в детстве, точнее, не рассказывалось, а оказывалось случайно подслушанным. Посему, из-за детского непонимания многих вещей, Виктория тогда не могла до конца осознать всё сказанное, тем не менее, с тех пор познала некое напряжение, давящее на плечи и по сей день. Ведь, познав его однажды, от него уже невозможно убежать.       Она не хотела играть сама. Конечно, это всё было интересно и порой даже захватывающе, но, пожалуй, расследования, происходящие в такой области, стоит оставить Герберту. Поскольку Виктория, по причине своей собственной импульсивности, могла бы наговорить много лишнего не только на сегодняшней встрече. И по причине того, что Австрия отныне присоединена к Германии, и её большая часть теперь и непонятно на сколько ещё впредь наполнена гражданами и солдатами, которые настроены в поддержке Гитлера и заинтересованы в продвижении национал-социалистических идей, Виктория решила сохранять нейтралитет. Следовательно, и в грядущем разговоре она также воздержится от провокационных суждений про то, что считает не совсем правильным в плане отношения к людям и к миру в целом, но боялась, что сдержаться ей будет довольно затруднительно, поскольку слова её временами непроизвольно вырывались изо рта, чуть ли не оказавшись пойманными кончиками зубов, а затем оборачивались ошибками, в коих, конечно же, девушка не любила признаваться иногда даже самой себе, но где-то внутри всё-таки ощущала собственную неправоту.       И всё же почему и к чему их столкнула вместе такая интересная штука — судьба? Она представить не могла. Все мысли, возникающие в голове о причинах и последствиях их встречи никак не укладывались в прямую чёткую дедуктивную линию, а стали сложнейшим лабиринтом с несколькими выходами, и каждый выход приводил к разным умозаключениям. И не факт, чтобы хотя бы одно из умозаключений этих оказалось правильным. Да, Виктория делала то, что чувствовала и как чувствовала... Вероятно, некоторые её действия были неправильными, но сетовать на подведшую интуицию нельзя, ведь девушка не любила представлять, что способна предвидеть будущность, во избежание траты времени на открытие некоих энергетических, сюрреалистичных путей для собственного сознания.       В итоге, принятым решением стало сделать вид, что истинная его личность её никак не потревожила, а былое притворство никак не задело. И дать понять, что покончить отношения она собиралась не из-за политических убеждений, а собственного тупикового положения, некоего когнитивного диссонанса, разделившего её рассудок и требующего ещё немного времени, дабы уступить место гармонии.       Она машинально двигалась в сторону ресторана и замерла в полной неподвижности, стоило ей издали приметить двоих мужчин, облачённых в угольно-чёрную форму. Рунические «S» удвоенным ударом молнии словно разверзали жёсткие воротники и невидимо продолжались, точно в стремлении достигнуть земли и оставить на ней след. Тогда Виктория, мотнув головой, как бы в сбрасывании с себя оцепенение, окончательно интегрировалась в реальность и в следующем замедленном жесте заглянула в безразличные лица мужчин и устремилась к двери, когда почувствовала, что внутри всё похолодело, стоило одному из них внезапным в своей отточенной резкости движением перегородить ей путь.       — Имя, фройляйн?       Дыхание отчего-то сбилось, а пальцы судорожно сжали карман пальто, будто бы в нём заключалась единственная поддержка, будто бы он мог что-то подсказать... Может, ещё не поздно свернуть назад, может, именно это ей и необходимо сделать? Но эти офицеры, они ведь здесь не просто так... Гитлер, ждущий внутри, — ждущий именно её! — устроил всё, чтобы встреча прошла безмятежно. Девушка выдохнула, с уверенностью подняла взор и поправила волосы.       — Виктория.       Офицер кивнул, коротко извинился и открыл дверь, впуская девушку вовнутрь, чтобы в следующий миг она оказалась встреченной немногочисленными взглядами сидящих за столиками людей. Странным было то, что это были в основном мужчины, одетые в такие же чёрные, как и форма тех СС-овцев, костюмы. Женщин же было намного меньше. Никто не курил. Звучала приглушенная фортепьянная композиция, сдержанные, настороженно-тихие позвякивания столовых приборов да полутона голосов — полушёпот. Виктория, сосредоточенная на разглядывании окружающей обстановки, молча передала пальто гардеробщице и, держа небольшую сумочку перед собой, прошла вдаль, кидая опасливые взгляды на людей в поисках того, по чьей вине нежданно почувствовала, как не гнутся ноги, будто налившиеся свинцом, как перестала слышать собственные шаги — стук невысоких каблучков о мраморную плитку.       Оказалось, Гитлер расположился в самом дальнем углу; он слыл незаметным фактически со всех ракурсов, но зато сам видел всех присутствующих и любого, кто мог войти. Завидев же приближение Виктории, он встал и неспешно обогнул столик.       — Добрый вечер, Виктория, — Гитлер запечатлел поцелуй на тыльной стороне её ладони, когда девушка остановилась подле него.       — Добрый вечер... — по её лицу пробежала тень, будто укрывшая что-то. — Мой Фюрер.       — Прошу, — он отодвинул для неё стул, что был сбоку от его.       — Благодарю, — она положила сумочку на атласное сиденье другого, чтобы затем опуститься на предложенный.       — Я очень рад, что ты пришла.       Девушка вздрогнула от близкого звучания его голоса, показавшегося ей сейчас иным, нежели она запомнила... Она улыбнулась, мельком взглянув в его глаза, и тут же взор её переместился влево и вверх, как бы заинтересованный окружающей обстановкой, и на какое-то время над столиком воцарилось молчание, впрочем, прервавшееся его вопросом:       — Как прошёл твой день?       — Сходила в Академию, затем ничего интересного, — Виктория медлительно оглядела его лицо от подбородка до глаз, выдерживая паузу. — И вот я здесь, с Вами.       — Ты обращаешься ко мне так, будто мы знаем друг друга лишь первый вечер.       Её глаза блеснули, и она проговорила с последующей за словами улыбкой:       — Так оно и получается, не находишь? — Виктория прикоснулась указательным пальцем к скуле и будто бы опёрлась на него, положив локоть на стол, вновь принявшись оглядывать зал. — Здесь немноголюдно. Все эти люди, они знакомы тебе?       — Да.       В эту же секунду подошёл официант, чтобы разлить вино и принять заказ.       — Я огорчил тебя? Или ты... злишься?       — Поначалу... Но потом поняла, что не способна злиться практически ни на кого в этом мире. А про нашу ситуацию... Я в подобной впервые, и я много думала по поводу всего. Впоследствии решила, что злиться бесполезно, — Виктория с изумлением обнаружила, что говорит искренне. — И я не в обиде, нет... Просто чувствую себя запутано. В голове полная дисгармония.       — Я, правда, не думал, что всё так обернётся, — тон его звучал успокаивающе и... казалось, был извиняющимся. — И уж точно не хотел ставить тебя в сумбурное положение.       — Просто произошла несостыковка с именем... дважды, — Виктория изобразила на лице очаровательную, но не лишённую рассудительности улыбку. — Что ж, у всех бывает.       Он заключил её руку в крепкие объятия своих ладоней и поцеловал.       — Не хотел разочаровывать, — едва ли отстранившись от её кожи, будучи согретой его дыханием, проговорил он. — Я этого не переношу.       — Чего тебе не нравится в людях? — внезапно поинтересовалась она.       — Я не совсем понимаю...       — Какие качества ты... не переносишь?       — Невежество. Грязь снаружи и внутри, — выговаривая это, Гитлер действительно скривился. — Могу задать такой же вопрос?       Возникло безмолвие, когда были принесены два салата, и тогда, проводив удаляющуюся спину официанта взглядом, Виктория, наконец, ответила:       — Лицемерие. И примерение лиц.       Выпрямив спину, мужчина усмехнулся, и это выглядело довольно-таки зловеще то ли от полумрака, то ли — из-за сдвига в её сознании.       — Но ты же понимаешь мотивы моих действий?       — Безусловно. Ты, как в итоге выяснилось, — Адольф Гитлер, значит, пребывал и пребываешь в постоянной опасности для жизни, ведь даже сейчас может нагрянуть огромная толпа восторженных и задавить, а может произойти покушение... Помнишь, я говорила про нож?       — О да.       — Я же могу перерезать тебе горло... Хоть и придётся пожертвовать собой.       — У этого предположительного действия, смею предположить, имеется некий мотив? — ухмыльнувшись, полюбопытствовал он снисходительно.       — Не знаю. Я, должно быть, сумасшедшая, — девушка нахмурилась, прикусив губу. — Просто догадываюсь, чего ты хочешь, хотя и не вижу ничего плохого в стремлении к великому... Но всё великое достигается через жертвы. Отличается лишь понятие этого великого и вид жертв... количество жертв...       — Да, красота требует жертв. Но она спасёт этот мир. Мир должен стать истинно-красивым, понимаешь?       — Истинной красоты не существует. Ко всему прочему, у каждого свои понятия... Точно знаю одно: идеален только Всевышний.       — Истинная красота существует, — мягко возразил он. — Я вижу её воплощение перед собой прямо сейчас.       Она постаралась не смутиться, и её ладони медленно упали со стола на колени, будучи пойманными друг другом, и пальцы в дрожи запутались между собой в бесплодных попытках таковую унять.       — Я... должна уйти отсюда.       — Ты снова убегаешь от меня?       — Можешь назвать это так, как тебе угодно, — безо всякой грубости молвила девушка в нерешительности.       — Мы даже не притронулись к еде. — Гитлер поймал её за локоть с невысказанным вопросом на устах.       — Красота требует жертв.       И Виктория выдохнула, стушевавшись, и новое вопрошение созрело в её голове и начало терзать её мысли.       — Просто скажи мне правду и ничего, кроме неё... — горячо и взволнованно заговорила она. — Ты со всеми женщинами так?       — Нет. Но признаюсь, у меня были истории с подобным сюжетом... в начале. Длились они недолго. И я полагал, что с тобой получится так же, но... но ты отличаешься от других.       — Чем? — её взор был перехвачен его собственным.       — Твои глаза... они видят то, что недоступно другим, — мужской голос понизился до шёпота, а палец невесомо коснулся гладкого местечка под бровкой. — Они позволяют тебе чувствовать глубину этого мира через визуальную картинку.       — Я многого не увидела, — с грустной насмешкой над собой выговорила она.       — Значит, то было хорошо скрыто.       — Но есть что-то ещё?..       — Твои руки, — он вновь взял её ладонь. — Они могут заменить тебе глаза, ведь ты ощущаешь ими малейшее колебание воздуха, ткани, камня... Они заставляют те картины, что ты пишешь, становится живыми не только в пространстве листа или холста.       Она резко и почти до боли наполнила лёгкие пряным, густым воздухом и закрыла глаза, чувствуя, как взволнованно подрагивают веки.       — Они оживляют музыкальный инструмент... Наделяют его собственным голосом и разумом.       Чудилось, весь мир затих, и до слуха, обретя неизведанную доселе глубину, доносился лишь его голос, и Виктория опустила голову, чувствуя, насколько сильно сердце стучит о грудную клетку.       — Ты меня идеализируешь, — дабы вывести себя из этого завороженного состояния, молвила девушка, разомкнув веки и глянув на него.       — Возможно. Но я ведь тоже художник.       — Ты снова играешь со мной? — укорила она.       — Ты не права... Я не играл в большинстве случаев.       Виктория встала из-за стола, не выпуская его ладони, ласково, просяще потянув его за собой.       — Потанцуй со мной...       — Я не танцую.       — Один танец. Ради меня.       Молодая женщина испытующе смотрела в его глаза, в которых не отражалось ничего, кроме размытости канделябров на стене да её самой, возвышающейся, гротескно искажённой.       — Никто не посмеет косо посмотреть на своего Фюрера, — прошептала она горячо, точно умоляюще, а потом неожиданная догадка промелькнула в её сознании, и аккуратная бровка полудугой выгнулась над чёрным глазом. — Или ты не умеешь?       — Почему же? — Гитлер коротко усмехнулся, погладив её кисть большим пальцем. — Умею. Но вот так вышло, что я не танцую. Ни с кем.       — Ясно, — она, едва заметно понурив плечи, снова села и снова задумалась. — Я поняла...       Уголок губ её тоскливо дрогнул, но этот жест слыл быстро скрытым за бокалом с плеснувшей в нём бордовой волной вина.       — Я, пожалуй, действительно пойду, — тихонько вздохнула она, не глядя на мужчину. — Благодарю тебя. За тёплые эмоции.       — Это звучит, как прощание, — полувопросительная интонация зависла в воздухе после того, как зал погрузился в относительную тишину из-за только что прозвучавшей последней фортепьянной ноты.       Вместо ответа Виктория пожала плечами, поднялась со стула и взяла сумочку. Адольф предложил руку, чтобы проводить её до выхода и там помог надеть пальто.       — Я вызвал тебе такси, — он заправил прядь волос за её ушко, и она кивнула, устремив взгляд на его начищенные туфли.       — До свидания, — произнесла она устало и натянула уголки губ.       Когда за ней захлопнулась дверца автомобиля, рот Адольфа победоносно изогнулся, и неслышимые ни для кого, кроме самого Гитлера, слова слетели с его губ:       — До грядущей встречи...