Factum Brutum Mortis

      Михаэль отстранил руку и вновь посмотрел на неё тем же взглядом, не поддающимся дешифровке. Эффект расслабленности от выпитого вина в мгновение испарился. Виктория неуютно поёрзала на стуле, потупила взор. Молодой мужчина пропал с поля её взора, и девушка погрузилась в мрачные мысли, и только голос Элизы из микрофона заставил её с удивлением поднять взгляд. Эта женщина выглядела умопомрачительно, пела прекрасно и была до ужаса счастлива.       — Виктория! Моя дорогая подруга, следующая песня — за тобой, — с ослепительной наивностью произнесла Элиза.       — Я... я не пою, извини, — тихо сказала Виктория.       — Ты не танцуешь, не смеёшься и не хочешь петь... Ну смилуйся! У тебя же просто чудесный голос! Даже не надейся, что я смогла это позабыть!       Всё это звучало ободряюще; да, как-то раз было дело, что она пела на одном из вечеров на этом же побережье, однако, в другом ресторане, перед немного другой публикой. Не то чтобы публика эта была Виктории неприятна — нет, никак нет, просто та была роднее, что ли. Здесь хорошие, открытые люди, и их девушка, разумеется, не стеснялась. Но она не хотела петь ничего из жизнеутверждающих французских или английских песен про красивую жизнь, чудесную любовь и прочее. И снова вспомнила про Михаэля, который так же восседал на своём месте и знакомым жестом задумчивости водил пальцем по нижней губе. Брови его были слегка нахмурены. Виктория, отмахнувшись от внезапно кольнувшего чувства вины, собрала всю свою волю в кулак и гордо выпрямилась во весь рост.       — Хорошо.       Элиза воссияла улыбкой, а Виктория подошла к музыкантам, что-то тихо сказала им, они закивали, и скрипач пошёл настраивать микрофон. Поправив платье, она в который раз за вечер пересеклась взглядом с Михаэлем; села за рояль. Она детально вспомнила строчки, которые, тем не менее, написаны были довольно давно. Грудь её резко поднялась от вздоха, и клавиши принялись отстукивать скорый ритм, схожий с джазовым, и рассыпчатый, шёлково-песочный голос невидимой, нежной вспышкой раздался в зале ресторана.             Я не могу заснуть, и так             бывает всегда,             Когда вновь сияет одинокая             звезда;             Катится вдаль на спицах лучей             Немое светило безлунных             ночей.             Смотри, смотри, огромное             море:             Ты видишь точку света вдали?             Смотри, смотри, приблизилась             точка:             Вот так и пропал корабль             души.       Мелодия замедлилась, принялась переливаться, будто морские волны, накрывающие одна другую.             Взгляни, это небо бездонно,             К нему прикован мой взгляд.             Страшно бескрайнее небо;             А что с высоты видишь ты?       Виктория быстро обвела взором слушателей, и вновь её пальцы забегали быстро по чёрно-белой податливой дорожке.             Спой, спой вместе со мной             Грустную сказку — я буду с             тобой.             Ты, я — вместе всегда             На чёрно-белой картинке с             пожелтевшей каймой.             Гляди, гляди! безбрежное море —             Оно несло наш корабль ветрам             Но вижу: в безоблачном небе             Парит летучий фрегат.       И проигрыш в быстром темпе, и восхищенные взгляды присутствующих, и странный блеск в глазах Виктории, и слеза, медленно скатившаяся по нежной щеке, и ритм музыки, что как бы подстроился под слезу.             Небо в серую полоску, как             туманные глаза твои.             Они закрылись навечно:             страхом перехватился штурвал.             Всё случилось мгновенно — ты             уплыл навсегда.             Спи, любовь моя, спи.             Я буду верно сторожить твои             сны...       Голос её чуть не сорвался и ускорился.             Ты, я, горечь, усни.             В доме совсем погасли огни.             Я расскажу тебе сказку             О слепой королеве,             Спою о немом короле...             Я поведаю сказку             О самой печальной любви.       Не этом моменте рояль замолчал, но, по обыкновению, никто из слушателей даже не попытался зааплодировать — все поняли, что это ещё не конец песни.             Смотри, безбожное море;             Ушёл корабль за горизонт...             И вот, в предутреннем небе             Проплыл свинцовый линкор.             Плачь, плачь, ведь             обессиленный ветром,             Уснул мой ангел-хранитель             в безмолвной и тёмной тиши.       Пока все разражались овациями, девушка незаметно смахнула слезинку и поднялась, поклонившись в благодарности. Она нетерпеливо направилась к столу, по пути выслушивая комплименты и улыбаясь всем нарисованной улыбкой.       — Будьте добры, передайте всем, что я вышла подышать свежим воздухом и скоро вернусь, — обратилась Виктория к Аннет, и та понимающе качнула головой.       — Разумеется.       Девушка нашарила в сумке портсигар и, взяв с собой пару сигарет да спички, совершенно трусливо сбежала на улицу. Виктория вдохнула и выдохнула душистый воздух, а затем удушливо затянулась. Она смотрела на тусклую полоску цвета лимонной цедры, распростёршуюся вдоль горизонта, внимала беспокойству моря и всё вдыхала терпкий дым. Ветер усилился и путал мысли так же, как путал волосы. Стало прохладно, и девушка, затушив сигарету, обняла себя, сильнее прильнув к парапету. Внезапно на дрогнувшие плечи её аккуратно лёг пиджак, хранивший тепло чужого тела. Виктория вздрогнула, но не стала оборачиваться, а замерла в неподвижности, сохранив таковую даже тогда, когда подошедший опёрся о парапет возле неё. Михаэль молчал, а Виктория куталась в любезно предоставленный пиджак, тонула в нём, снова тонула в думах, и это вдруг предстало перед ней неким ритуалом, через которого она однажды словно уже проходила.       — Ночь сегодня наступает медленнее обычного, — уловила она голос как бы сквозь воду и попыталась вновь интегрироваться в реальность.       — Значит, окончательно повеяло летом, — стало её безразличным ответом. — Зачем ты здесь?       — Я тоже не ожидал тебя встретить, — он закурил. — Похоже, у Элизы знакомые найдутся в любой точке Вселенной.       Виктория усмехнулась.       — Я про другое. Зачем ты пришёл?       — Мы не видели друг друга с того скорбного дня. Пришёл... Хотя бы для того, чтобы узнать как твои дела.       — Давно ты куришь? — проигнорировав явный вопрос с его стороны, полюбопытствовала она с каким-то ехидством.       — Уже два года.       — Раньше ты корчил рожи, стоило мне закурить. А теперь сам опустился до моего уровня. Вот судьба-проказница, — они обменялись грустными усмешками.       С Михаэлем она знакома уже около десяти лет через собственного брата, который, будучи ребёнком, общался с первым скорее не слишком близко, а почти доверительно. Сам Михаэль благовоспитан, запомнился ей в особенности своим развитым не по годам умом, быстротой и находчивостью такового, что немудрено — родом давний знакомый из состоятельной семьи, и какое-то время они семьями жили недалеко друг от друга: так и повстречались однажды.       — Ты великолепно выглядишь.       — А ты стал настоящим мужчиной.       — Время идёт. Времена такие. Я теперь не то, что курю, а даже бреюсь, — наигранно-серьёзный тон его перерос в смех, и девушка поддержала его.        — На самом деле, я рада, что сумела скрыть свою внутреннюю потерянность, — она на какое-то время притихла. — Я не знаю что будет дальше, не знаю кем буду я. Я даже не знаю, что тебе стоит говорить, дабы избежать упреков и насмешек «за глаза».       — Ты действительно думаешь, что я способен на подобное? — молодой мужчина покачал головой, поцокал языком и затянулся. — Нас всё же связывают некоторые обстоятельства, пускай они и прожиты довольно давно.       — Да, порой мне кажется, что они будут связывать нас всегда, — она закрыла лицо ладонями. — И знаешь, я не могу перестать метаться меж двумя мирами. Двумя плотностями. Реальностью и воспоминаниями. Господь всемогущий... ну почему? Почему ты заставляешь меня так скучать? Я не могу больше... Я тоскую. Я так тоскую.       — Как и я. Но нужно смириться, что он больше не с нами.       — Мне нравится думать, что он смотрит на нас с такой привычной, добродушной насмешкой, такой, какая была только у него. Мы встретим его?       Михаэль пожал плечами, а Виктория вновь посмотрела на него. И всем своим нутром ощутила, окончательно осознала: вот он — человек, которому она может полностью и безоговорочно доверять. Который не осудит и не предаст.       — Ты больше не злишься? — она с необъятной надеждой продолжала смотреть на его профиль.       — Был бы смысл.       — Хвала небесам... — она готова была и плакать, и смеяться одновременно. — Знаешь, мне ужасно грустно. Всё, что меня окружает, не приносит никакой отрады. Хотя, представляю, как это, должно быть, выглядит со стороны: всё имеющая дамочка решила впасть в чёрную меланхолию от скуки. Но я в отчаянии, понимаешь? Я в беспросветном отчаянии. И пусть хоть кто-то заявит, что у меня нет на это права!       — Что-то произошло, верно?       Виктория уже было набрала в грудь побольше воздуха, как была прервана стуком каблучков за спиной; обернулась — это сквозь полупрозрачный тюль выпорхнула Элиза.       — Виктори, Михаэль! Десерт уже подан. Мы вас ждём.       — Сейчас будем, — Михаэль стряхнул пепел, и он сероватой россыпью приземлился на брусчатку. — Только докурю.       — В танце ты мне отказала... — он откинул сигарету, и огонёк её померк в темноте. — Как насчёт прогулки после окончания ужина?       — Да... Полагаю, она необходима нам обоим. Пойдём?       Десерт был волшебный. Горячее шоколадное суфле обжигало язык, а боль от этого делал приятной кусочек, отломленный серебром ложечки от шарика мороженого. Виктория, прикрыв глаза, позволила себе отдать всю себя в невидимые руки ароматного, хрустяще-сладкого удовольствия. Элиза с мужем предложили довезти её до дома, когда все прощались, но, не дав девушке ответить, Михаэль сказал:       — Мы с ней договорились, что я довезу её.       — Да, — улыбнулась Виктория. — Спасибо большое за приглашение, за ужин и за прекрасный вечер.       Они обнялись, поцеловались, попрощались с новообретёнными знакомыми, а затем Виктория пошла вслед за Михаэлем, который уже успел прихватить с собой непочатую бутылку вина.       — Ты собираешься ещё пить?       — Да, но сначала мы доедем до твоего дома. Затем прогуляемся по берегу. Ветер стихает.       Виктория мысленно улыбнулась с горечью — как же хорошо она помнила такую манеру общения — и пошла звонить брату, чтобы тот за ней не ехал.       Они сели прямо на песок, расстелив какое-то покрывало, что первое попалось под руку Виктории, когда она заглянула в уже спящий дом. Михаэль открыл вино и протянул ей бутылку.       — Надо было захватить бокалы...       В ответ от лишь махнул рукой, как бы говоря: «кого тут стесняться». И они сидели друг подле друга, ощущая под собой ещё не до конца остывший песок сквозь тонкую ткань покрывала, окружённые ночными звуками да шумом прибоя. Виктория долго пребывала в молчании, слушая отвлечённые рассказы Михаэля о его путешествиях в Шотландии. А потом почти на одном дыхании рассказала свою историю недавних дней. Она сочла это действительно необходимым, иначе накопившиеся эмоции рано или поздно сожгли бы её изнутри.       — Ну ты впуталась, дорогая, — потушив о песок сигарету, протянул он задумчиво. — Гитлер — очень серьёзный экземпляр; с ним шутки плохи. А ты много шутила. Но и он воду намутил. Альберт, затем... ещё раз Альберт.       — Да... Вся эта ситуация, в принципе, представляется театром одного актёра. Но в своих действиях он видел притворство, как единственный выход. По всей видимости, он не думал, что всё зайдёт так далеко.       — И что ты окажешься умнее и интереснее, чем хочешь показаться. Хотя как ты сразу не заметила подвоха? Эта его причёска, манера говорить. Ну хоть усы сбрил.       — Да в том и дело, что он изменил такие выразительные детали внешности, да голос у него не такой, как на записи. Даже не такой, как когда он ораторствует. Более... низкий, что ли? Грудной. Очень завораживающий. И жесты... и всё. Всё совершенно другое. Думаешь, он играл? — глаза её блеснули в темноте. — Хотя, конечно, играл... А я, дурочка, клюнула. А теперь он и забыл обо мне, а я всё думаю и думаю.       — Да... Не бывать, видимо, твоей любви к мужчине твоего возраста. Возможно, связанного с искусством, а не политикой, — сардонически, но, тем не менее, без укора усмехнулся Михаэль.       — Но я не говорила, что люблю его. Он мне был приятен, я была заинтригована. Но вот его ложь... вызывает отвращение.       — Но и он спускал тебе с рук многие выходки, словесные — в частности, за которые либо садят в лагеря, либо расстреливают. Даже не знаю, что из этого лучше. Ты очень удачлива в этом плане.       — Да. Ведь, знаешь, что ещё? Я говорила ему про... спонсоров. Точнее, думала, что говорю не самому Гитлеру, а, оказалось, самому Гитлеру...       — Очевидные вещи ты ему говорила. Хотя, уверен, многие в подобное даже не вдумывались. Предполагаю, он удивился, услышав это от тебя. Он общается с такими ребятами... Скажем, не с простыми художниками-интеллектуалами.       — Выходит, его речи... об евреях и масонах. Ширма? — вопросила девушка.       — Выходит, что так, — отозвался он спокойно. — У тебя в голове ещё не сложилась дедукционная цепочка? Предпосылок сделать вывод о взаимосвязи геноссе Гитлера с некими теневыми игроками очень и очень много. Я знаю, о чём говорю. Они не те, за кого себя выдают, и ты об этом прекрасно осведомлена. Взять хотя бы тот случай...       — Не будем об этом, — отрезала Виктория. — Думаешь ли ты, что он там... за главного?       — Маловероятно. Такие верхушки не действуют в открытую. Но с ним там считаются. Будь осторожной.       — Вряд ли мы с ним встретимся.       Они снова канули в молчание. Виктория допила вино и принялась водить горлышком по песку, зачерпывая его внутрь бутылки.       — Я в опасности?       — В какой-то степени... Но вряд ли твоей жизни что-то угрожает, — тон Михаэля стал серьёзным. — Ничего и никому не рассказывай. Не обсуждай его. Как говорится — даже у стен есть уши. Думаю, за тобой будут следить. Хотя... ему сейчас не до этого. Вряд ли Аншлюс был проведён лишь из экономическо-этнических соображений. Это было лишь «во-первых».       — Будет и «во-вторых»...       — Наверняка они и этим не ограничатся.       — Я чувствую себя предательницей. Никто не знает; теперь только ты. Ты же прекрасно осознаёшь, как в наших кругах относятся к нацистам. Знаем не понаслышке, как сами нацисты отнеслись к нам...       — Здесь нет твоей вины. Он сам разыграл театр абсурда. Думаю, что ты верно сделала, не рассказав родным об этом. Не стоит нарушать их сон.       — Да. Я знаю... и не могу выразить словами, насколько я тебе благодарна и насколько счастлива, что мы снова друг друга увидели.       Дабы не портить настроение и воцарившую, наконец, идиллию она пока не стала делиться с Михаэлем о собственном предчувствии наэлектризованности, грозы, витающей в воздухе, нависшей над землёй. Не стала рассказывать о том, что вопрошала у Гитлера о возможности войны, чего он, в свою очередь, всячески отрицал. Случится ли нечто, что очистит воздух от копившегося годами напряжения — она не была убеждена. Однако чудится, будто грозу в воздухе ощущал и Михаэль. И, возможно, не только они...