Factum Brutum Mortis

      Вернулась Виктория домой на рассвете. Вино почти выветрилось, оставив после себя неприятную сдавленность в голове. Она быстро приняла ванную, не наполняя ту, а затем торопливым шагом пересекла комнату и, распахнув настежь окно, подставила лицо первым лучам разгорающегося дня и солоноватой пряности воздуха. Взор её устремился в голубую даль, ловил туманные очертания горизонта и скользящего по нему кораблику, которые ежеминутно становились всё яснее и яснее.       Прошедший вечер в ресторане в окружении таких добродушных, весёлых людей невольно заставил Викторию перенять их весёлость — она это почувствовала прямо сейчас. Встреча же с Михаэлем оставила после себя какую-то заветную радость. И чего бы горестного ни лежало на сердце, какое бы беспокойство ни томило мысль, всё в минуту растворилось; на душе стало непривычно легко. Возможно, это остаток пьяности, а, быть может, усталость тела одержала верх над мрачностью дум.       Проснувшись и пообедав, Виктория села за фортепиано и, стоило ей начать играть, как голову посетила одна мысль: зачем она страдает? Ответов было много, и каждый из таковых был довольно размыт.       Прошлое прошло и стоило бы жить настоящим, заполнять каждый день новыми вкусами, запахами, новой красотой. Время бежит, и никто у него не спросит, ничто с этим не поделать. Причиной для подобных размышлений стала весьма печальная история об утраченном времени, поведанная отцом за обедом, посему Виктория вознамерилась вновь сделать попытку жить так, как когда-то жила — воспринимать жизнь за игру, думать, что мир принадлежит ей, её мир: светлый, наполненный, мелодичный, гармоничный. Такой, как эта прелюдия Баха, звуки которой разносятся по комнате и впитываются в стены. Девушка начала петь то, что первым появляется в голове, и слова улетали, кажется, на вершину мира.       А ведь она может всё! Нет ничего неподвластного её воле! Только вчера она гуляла по воде, она может петь, танцевать; возникла даже уверенность в том, что, стоит захотеть, и она взлетит, словно птица. И Виктория выбежала на балкон, раскинула в стороны руки и подставила всю себя ветру, путающемуся в ресницах, волосах, в белоснежном подоле лёгкого платья. Она снова, как и тогда, почувствовала себя свободным человеком, почти ребёнком. Свободным ребёнком.       Иногда она пугала даже саму себя...       Полностью забылись все страхи и предрассудки тогда, когда Элиза в неожиданном сопровождении Михаэля возникли на пороге дома ближе к вечеру и потащили в казино. До Ниццы они втроём добрались быстро и всё смеялись над какими-то глупостями.       В последний раз Виктория была в казино очень и очень давно — так ей казалось. Однако она, хотя и не игравшая много раз, быстро вспомнила суть, словила азарт, раздразненная окружающей обстановкой, и даже что-то выиграла. Вечер пролетел незаметно. Уже на улице закуривший перед отъездом Михаэль усмехнулся:       — Новичкам везёт.       — Это скорее исключение, нежели правило, — с такой же усмешкой ответила Виктория. — Поехали?       И всё-таки они решили пройтись по ночному, но не спящему и глазом городу. И Виктория, гулявшая по этим улицами уже несчётное количество раз, как-то по-новому взглянула и на переливающиеся отблески фонарей в струйках фонтанов, и на дома, в своё время взирающие на неё светлыми окнами, и на людей, проходящих мимо, чьи образы размытыми картинками ненадолго запечатлевались в памяти.       С тех пор отдыха от компании этих двух замечательных людей у Виктории не было.       Каждый день они встречались, делились всяческими забавными историями из жизни, ездили по пригородам, знакомились с жителями местных деревень и слушали уже их рассказы. Всё девушке казалось каким-то необычным, обретшим незнакомые детали, незнакомую доселе суть. На дегустации в Шато-де-Крема, принадлежащего одной американке, с которой Михаэль давно знаком благодаря своей матери, Виктория по-новому ощутила даже вкус вина, как иной оказалась для неё и некая сумбурность мысли после выпитых двух бокалов. В этом Шато они, пережидая жару, довольно увлечённо беседовали с хозяйкой.       — Кстати, я устраиваю модный показ послезавтрашним вечером. Коллекцию презентует Мадемуазель Шанель, моя близкая знакомая. Будет музыка, интересные люди — художники, писатели, режиссёры — и море игристого. Приходите. Вы все, — с ослепительной улыбкой проговорила женщина, поиграв кусочком льдинки в опустошенном бокале. — Тем более, Вы, Виктория, — художница. А Вы, Михаэль и Элиза, очень хорошо разбираетесь в кинематографе. Полагаю, вам будет интересно пообщаться с людьми, имеющими схожие с вашими интересы.       — Но... — начала Виктория, смутившись и опустив взгляд на свои колени, скрытые под лазурной тканью шёлкового платья, когда Элиза с энтузиазмом перебила её своим восхищённым возгласом:       — Разумеется, мы придём, мадам Бретц!       — Разумеется, — более благосклонно вторила девушка, поразмыслив и, вследствие чего, действительно заинтересовавшись. — Благодарю за приглашение, мадам Бретц.       — Ирэн, — поправила женщина, и в уголках её глаз проявилась лёгкая, нежная сеточка морщинок. — Зовите меня по имени, прошу вас.       Вскоре они распрощались, и Ирэн проводила их до автомобиля Михаэля, но Виктория остановилась и посмотрела на башню, схожую со средневековым Донжоном, что желтела на фоне розоватого неба, и на устах её появилась умиротворённая улыбка.       Они приближались к развилке, одна из дорог которой ведёт к побережью, а другая — к горам, и тогда Виктория попросила свернуть к лавандовым полям, простирающимся от гор, и оставить её там.       — Позволь, но как же ты доберёшься до дома? — изумлённо поинтересовалась Элиза.       — Поймаю попутчика. Либо вы обнаружите меня наутро, взлохмаченную и уставшую, лежащую в тени где-нибудь недалеко от моего дома, — со смехом отвечала Виктория.       — Позвони мне, пожалуйста, когда приедешь домой, — попросил Михаэль, и Виктория кивнула.       Они прибыли к красочному простору тогда, когда закат уже вступал в свои права. Девушке крупно повезло — поля были в самом разгаре цветения. Когда автомобильная дверь захлопнулась за ней — в носу приятно защипало от терпкого запаха, а в глазах начало рябить от ослепительного лилового простора, распростёртого до самых гор. Девушка махнула уезжающим приятелям и канула в объятия трав.       Она купалась в этом душистом море, обласканная бордовыми лучами катящегося за вершины гор солнца. Колоски этих цветов склонялись перед ней и невесомостью ветра, мерцая синевой завитков. Палитра красок, их калейдоскоп — эти ощущения преисполнили Викторию и, обессилевшая, она медленно рухнула в самую фиолетовую гущу, раскинув руки и вдруг засмеявшись. Сложно сказать, сколько она пролежала так, впитывая в себя тепло земли и ласку лепестков, но звёзды перемигивались уже ярко-ярко на безоблачном небосводе, когда девушки всё-таки поднялась на ноги и пошла вдоль длинной дороги. Горы, объятые синеватой дымкой, чернели где-то сбоку.       Попутчик не заставил себя долго ждать: автомобиль остановился, и из окна показалась светловолосая голова мужчины на вид чуть постарше самой Виктории с приятными чертами лица и открытой улыбкой.       — Куда путь держите?       — В сторону Ниццы.       Мужчина кивнул в сторону соседнего сиденья:       — Давайте я подвезу, а то Ваша прогулка грозит затянуться.       Девушка села, автомобиль тронулся, и она представилась, протянув руку:       — Виктория.       — Клаус, — он оторвал свою ладонь от руля и мягко сжал её пальчики. — Очень рад.       — Взаимно. Вы откуда едете?       — Из Марселя. Нужно вернуть другу этот автомобиль, одолженный мне для поездки.       — Вы не местный?       — Нет, — он пожал плечами движением, исполненным с каким-то необъяснимым изяществом. — Я большую часть времени живу в Париже.       — В каком округе?       — Своего жилья нет, так что, иногда нанимаю квартиры, порой останавливаюсь в отеле.       — А откуда Вы родом?       — Из Англии. Необычно, правда? Англичанин, часто живущий во Франции, — Клаус вдруг развеселился. — Я, своего рода, отшельник. То тут, то там. Я путешествую; мы с ребятами играем джаз. Они задержались в Марселе — у одного из наших общих знакомых свадьба, а я срочно должен вернуть машину. Эх, не погулять мне на торжестве!       Виктория тихо рассмеялась, а затем сказала:       — Джаз — это интересная музыка. Я очень люблю его.       — Правда? — мужчина заинтересованно повёл бровью в сторону девушки, выкручивая руль на повороте. — Джаз — моя душа. А родители, такие чопорные и сдержанные, не понимают меня. Ну что ж сказать — ретрограды. А ведь мир сейчас другой.       — К счастью или к сожалению, — с некой растерянностью промолвила она.       — Ну тут ничего не поделаешь — мы, артисты, принадлежим дуновениям времени. Мы воспеваем свою правду через звучание музыки. Жаль только, что не все её понимают.       — Ох, как же Вы правы...       — Разбираетесь в искусстве? — полюбопытствовал он.       — Да. Я пишу картины, играю на рояле, скрипке, виолончели. И я, кстати, из Парижа, — в голос Виктории звучал бархатисто, без толики хвастливости, но с желанием продолжить сей разговор.       — Ох, это же чудесно! Как мы пересеклись удивительно, — он покачал головой; глаза его блеснули, хоть и были устремлены на дорогу.       — Да... Вы буквально обнаружили меня в зарослях лаванды, — она вновь рассмеялась, и Клаус присоединился к ней.       — Да уж! А ведь Вы такая ладненькая и миниатюрная, что, зайди бы Вы туда глубже, — и я мог не заметить Вас вовсе, допустив этим самым досадную ошибку.       — И слава Богу, что заметили, а то моё путешествие действительно грозило затянуться.       — К Вашим услугам!       Они затихли ненадолго. Виктория попросила сигарету и, с удовольствием закурив, выдыхала дым в раскрытое окно, а воздушные порывы от быстрой езды, что просачивались в салон, растрепали её собранные волосы. Она смотрела на мужской профиль, оказавшийся, ко всему, чрезвычайно статным, контур которого был облит отсветом фар; на его нос с горбинкой и губы, с которых не сходила полуулыбка.       — А Вы устраиваете выставки своих работ? — нарушил он молчание, когда девушка закрыла окошко.       — Я не так давно закончила Академию Художеств в Вене, деканат которой как раз изъявил желание вывесить мои работы в одной из Парижских галерей.       — И когда выставка? — заинтересовался Клаус и взглянул на неё, повернув голову. — Я был бы счастлив её посетить. Думаю, мне понравится. В Вас чувствуется какая-то... не знаю... благородная сила. Не примите за лесть — я так устроен, что говорить прямо для меня всегда предпочтительнее.       — Моей выставки там не будет. Некие обстоятельства... — Виктория отвернула голову и посмотрела на тёмный пейзаж, мельтешащий за окном.       — О... жаль. Однако, полагаю, что это, безусловно, не последний Ваш шанс. Если деканат столь известной Академии обнаружил в Вас талант, то, возможно, преподаватели даже преуменьшают масштабность такового. Тем более, Вы столь юна... Только входите в настоящую, интересную жизнь.       — Я не так юна, как Вы считаете. Но мне приятно, что я сумела хорошо сохраниться, — она как-то грустно усмехнулась и провела пальцами по кожаному сиденью. — Ведь Академия Художеств — моё второе образование. Сначала я училась в Париже.       — И где же?       — В русской консерватории имени Рахманинова. И почти сразу после окончания поступила в Вену.       — Неужели? Я наслышан о такой. Я сам заканчивал одну из консерваторий в Париже. Родители, конечно, были недовольны моей «французостью» и рвением в эту страну. Но я доволен своим путём и пожинаю его плоды. А почему Ваш выбор пал именно на эту консерваторию?       — Так сложилось. Я всегда питала интерес к музыке, а мои родители, в свою очередь, — большие поклонники Сергея Рахманинова. Они, в общем, любят искусство, рождённое в России. Искусство времён Российской Империи.       — О да, пускай многое и заимствовано из Европы, но всё-таки русские преуспели во многом.       — Кто у кого заимствовал, — она улыбнулась с хитринкой.       Он довёз её до ворот дома, записал свой номер телефона и просил обязательно позвонить. Она отчего-то захотела обнять этого приятного, столь простого для англичанина по менталитету мужчину, но сдержалась.       Виктория легла спать, всё ещё ощущая пряность вина, чувствуя запах лаванды, слыша призрачный звук мотора и всё проигрывая в голове чудесные образы прошедшего дня.       Последующим днём после полудня к ней постучалась экономка и с таинственным видом сообщила, что «внизу кое-кто ждёт к телефону». Виктория с нежданным ужасом обнаружила, насколько сильно сжалось её сердце. Это не мог быть её новообретённый знакомый, ведь она не оставляла ему своего номера. Тогда кто? Михаэль или Элиза? Она сообщила им, что успешно добралась до дома, да и Мадам Розье — та самая экономка — не стала бы говорить столь необычным тоном. Тогда... кто? Неужели он нашёл её? Сердце девушки забилось быстро-быстро, когда она поднесла к уху трубку.       Но это был не он, а профессор Мейер.       — Моя дорогая Виктория, у меня хорошие новости! — воскликнул он, и Виктория ощутила нечто странное: радостное предвкушение чего-то действительно хорошего смешалось с каким-то на миг заявившем о себе разочарованием...