Factum Brutum Mortis

      Солнце блёклым пятном повисло высоко в небе и созерцало Вену сквозь мутность тонкой пелены, сотканной из расплывшихся облаков. Знакомый дом и знакомый парадный подъезд предстали у него перед глазами давней и в то же время будто вчера увиденной картинкой. Он вошёл в небольшой вестибюль, перехватил сквозь тёмные очки недоумевающий взгляд консьержа, но не придал ему никакого значения и сразу отправился на четвёртый этаж, слыша за собой эхо шагов. Нетерпеливо нажав на звонок и выслушав несколько раз его приглушённый отзвук где-то за дверью, он вздохнул и постучал. Сбоку, тем не менее, отворилась совершенно другая дверь.       — Вам чем-нибудь помочь? — проскрипел довольно суровый голос маленькой старушки.       — Подскажите, будьте любезны, — прочистив горло и тем самым сняв возросшее напряжение, проговорил мужчина. — Молодая женщина, живущая в этой квартире... Где она?       — Ох, я не встречала её уже больше месяца. Периодически кто-то бывает в квартире. Быть может, она, быть может — уборщица. Я не знаю, — она сдержанно всплеснула руками. — Она, хозяйка, довольно скрытная и необщительная. Бывает, довольно надолго покидает Вену, а затем возвращается откуда-то с новой художественной папкой.       — Что ж... Благодарю.       Старушка поправила алые бусы и, слегка улыбнувшись на прощание, скрылась за дверью.       — Франц, — глубоко раздался в возникшей тишине его голос.       — Мой Фюрер.       — Взломайте замок. Мне нужно кое в чём убедиться.       Молодой человек, одетый в непримечательный повседневный пиджак, достал из кармана связку то ли ключей, то ли проволок и двинулся к двери. Спустя минуту неких махинаций, производимых над замком, вход в квартиру оказался открытым. Повеяло настоявшейся духотой. Кажется, в последнее время в квартире действительно никто не жил… Но всё же стоило убедиться.       — Ждите здесь, — велел Гитлер и переступил порожек.       Паркет под подошвой жалобно скрипнул. Мужчина прошёл в гостиную; из-за плотно задёрнутых штор едва ли просачивался свет, но одна-единственная полоска протекала по полу и обнимала сияющим ореолом стоящий перед ним мольберт...       Сию же секунду он отчаянно пожалел, что запечатлел её в профиль, а не в анфас.       Это была именно та работа, которую Гитлер довольно быстро написал именно тем вечером. В воспоминаниях сразу один за другим всплыли образы её голоса, смеха, бархатистость взгляда, а ладони тотчас засаднило фантомными ощущениями прикосновения к её лицу, выпирающим лопаткам, талии, бёдрам...       Он сжал кулаки и замер посреди полумрачной комнаты, опустив голову. Затем, будто очнувшись, приблизился к роялю, быстрым движением скинул чехол, поднял крышку и пробежался пальцами по клавишам. Координация последующих действий, после того как он покинет квартиру, происходила на периферии сознания, пока он пытался по слуховым обрывкам из памяти воспроизвести ту импровизацию, что Виктория исполняла в прошлом, и с удивлением обнаружил: музыкальный инструмент не был расстроен. Внезапно воодушевившись, Адольф бережно опустил крышку и накрыл рояль, а затем снял свою работу с мольберта, аккуратно смотал, дабы скрыть её «содержимое» от посторонних глаз, и покинул комнату.       — Заприте дверь, — приказал он, не посмотрев на своих сопровождающих, а сразу направившись к лестнице.       — Академия Художеств, — скомандовал он, уже сев в автомобиль.       Уже прибыв в назначенное место, Адольф приметил, как оторопела одна из работниц, которую он попросил сориентировать по поводу местоположения кабинета Мейера, стоило ей увидеть столь значительное лицо так близко, и которая тотчас вызвалась таковое лицо проводить. Адольф в то время распорядился, чтобы его охрана за ними не следовала.       Женщина постучала в дверь и, приоткрыв её, заглянула внутрь.       — Профессор Мейер, к Вам... некий посетитель.       По всей видимости, мужчина лишь кивнул, потому что ответа Адольф не услышал, но женщина ту же шире распахнула дверь. Гитлер коротко выразил благодарность, проходя мимо, и оказался в просторной светлой комнате. Звук улицы просачивался сквозь форточку, невидимый и неощутимый сквозняк колыхал полупрозрачную занавеску.       — Добрый день, — поприветствовал Гитлер тихо.       Профессор Мейер неторопливо отложил какие-то бумаги и, оперевшись руками о подлокотники кресла, поднялся, чтобы указать на противостоящий стул.       — Добрый. Прошу, садитесь.       Гитлер опустился на предложенное место и вальяжно откинулся на спинку, закинув ногу на ногу.       — Какими судьбами снова в Вене? — скрипнув кожаной обивкой кресла, полюбопытствовал Мейер.       — Я тут проездом. Решил заглянуть к старому знакомому.       — Нас едва ли можно назвать знакомыми.       — Да, ведь с момента нашего более-менее тесного общения прошло вот уже тридцать лет.       — Вы пришли напомнить мне об этом? Или укорить за былые слова и поступки?       Гитлер хмыкнул, а затем произнёс:       — Нет. Не совсем так.       — Да... Я догадывался, что Вам будет лучше остального подвластен несколько иной вид искусства, геноссе Гитлер. И у Вас был талант к живописи, этого нельзя отрицать.       — Но такового оказалось недостаточно. Особенно, по сравнению с другими абитуриентами. Но я здесь не для того, чтобы винить или мстить. Одна моя знакомая не увидела смысла в подобной мести, и я согласился с ней. Кто же знал, что именно с Вашей подачи моя жизнь построится именно так? И я от всей души благодарен Вам за это.       — Не думаю, что Вы пришли благодарить меня.       — Я по поводу этой своей знакомой. Вышло так, что Вы знаете о ней немного больше моего.       Пожилой мужчина долго смотрел на него сквозь линзы очков, а затем, погладив короткую бороду, протянул:       — О... Виктория? — он положил руки на стол перед собой и переплёл пальцы.       — Собственно говоря, она оказалась очень строптивой и ускользнула от меня. Я сделал вывод, что Вена — не тот город, где она постоянно проживает, — Гитлер сделал весьма красноречивую паузу, но, не услышав отклика, как бы пояснил: — Полагаю, Ваша сговорчивость будет выгодна всем.       — Прошу меня извинить, но я не имею права разглашать личные данные учащихся. Пусть и бывших.       — Ещё немного, и я решу, что Вы призываете меня вести нашу беседу иначе, — он слегка прищурился, чеканя каждое слово.       Мейер молчал и всё также пронизывающе глядел на него. Гитлер быстрым, но довольно грациозным движением пригладил волосы.       — Что ж... — Адольф вздохнул, постучав пальцами по подлокотнику. — Помнится, она как-то раз проговорилась о неких проблемах. Но не установила их суть. Вам известно с чем они могут быть связаны?       — Я могу ошибаться, но, возможно, эти проблемы относятся к отмене выставки её работ в Париже, что ранее была датирована августом сего года.       — Я весь — внимание.       — Решением деканата и желанием галлереи «М» сперва было договорено, что там будут вывешены её работы. Однако... Недоброжелатели выдвинули оппонента и, в силу влиятельности этих самых недоброжелателей, именно его работы будут представлены там.       — Мне нужны имена, — отрывисто, но чётко.       Профессор Мейер достал бумагу, тут же при помощи жилистой руки запестрившую появляющимися одна за другой фамилиями, адресами и даже номерами телефона. Затем подошёл к шкафу, изъял из одной папки страницу документа, сверил написанное там с написанным на своём листке и, кивнув самому себе, протянул второй Гитлеру.       — Париж, значит... — пробормотал Адольф после того как, отдалив от себя листок да немного щурясь, быстро пробежался глазами по написанному.       — Да.       — Её фамилия?       — Ливеретт.       Гитлер взял карандаш да вывел ниже её имя и фамилию.       — Чудесно... Вы с ней можете рассчитывать на мою поддержку. Выставке — быть. Тем не менее, я полагаюсь на Ваше молчание. Пусть для неё это станет... приятной неожиданностью от анонимного почитателя её творчества.       — Безусловно.       — Благодарю за сотрудничество, — Гитлер сказал это более искренно, чем ожидал, вставая и первым протягивая руку.       Мейер задумчиво смотрел то на него, то на его ладонь.       — Вы решили помочь ей... почему?       — Она сделала то, что однажды — дважды, если быть точным, — не получилось у меня. Откровенно говоря, я ей в этом немного завидую. И уважаю. А также не хочу, чтобы она разочаровывалась в искусстве.       Мейер крепко пожал ему руку.       — Да смилуется над Вами Господь.       — Всего Вам доброго, — пожелал Гитлер и, на ходу убирая во внутренний карман аккуратно сложенный листок, ставший своего рода документом, покинул кабинет.       Пожилой мужчина устало опустился в кресло сразу после щелчка двери. Он узнал Гитлера тогда, в той кофейне, а также приметил узнавание с его стороны. Тогда Мейер понял, что Виктория знакома с ним очень недолго — она обращалась к нему, называя совершенно другое имя. И предположил о том, что, вероятно, между ними что-то было уже тогда... Впрочем, не его это в общем-то дело. Однако Мейер не думал, что Виктория, эта талантливая девочка с потаённой печалью в глазах и интересной судьбой, заставит Фюрера вернуться в Вену после недавнего триумфа, заставит его искать себя.       — Не наделай глупостей, моя милая... — прошептал пожилой человек на грани слышимости.       Тем не менее, почему-то Мейер верил, что эта неоднозначная личность, которой, несомненно, множество раз приходилось привирать по причине хотя бы своей деятельности, воспользуется всем собственным влиянием, дабы сдержать данное несколькими минутами ранее слово. Но не думал, что уже вечером надеждам суждено оправдаться.       Утром он всё торопился обрадовать Викторию, но дождался полудня. Трубку сперва подняла обладательница незнакомого, слишком взрослого, серьёзного голоса, и профессор нетерпеливо попросил Викторию, дабы рассказать «кое о чём удивительном».       — Hallo? — уловил профессор, наконец, знакомый голос.       — Моя дорогая Виктория, у меня хорошие новости!       — Профессор Мейер? О! Как у Вас дела?       — Всё просто превосходно, но это не столь важно. Слушай… В галерее «М» в Париже с 9 по 27 августа пройдёт выставка замечательных работ молодой художницы... Виктории Ливеретт.       — Да... — протянула девушка, а затем, осмыслив суть вышесказанного, заметно оживилась. — Что? Но... но... Как?       — Того рисовальщика, претендовавшего на твоё место, очень справедливо скомпрометировали да запретили его выставки в ближайшие три года. Нам, в частности — тебе, принесли огромные извинения и попросили, чтобы работы были вывешены за три дня до открытия выставки. Скажи мне, ты ведь сейчас в Париже?       — Нет, я на юге, но обещаю, что вернусь до конца июля!       — Я приеду в первых числах, и мы с тобою обязательно это отметим. А пока отдыхай, набирайся сил — быть может, напишешь какую-нибудь работу.       — Конечно! Огромное Вам спасибо, профессор! Очень и очень жду встречи!       — Я тут не причём, — он рассмеялся. — И я тоже жду-не дождусь. До свидания, моя дорогая.       — До свидания.       Она повесила трубку и, схватившись за голову, не смогла сдержать счастливый возглас, на который прибежала мать, чуть ли не путаясь в подоле своего роскошного халата. Виктория поймала её за руки и вовлекла в какой-то несколько сумбурный подпрыгивающий танец.       — Что? Что случилось? — нахмуренно вопрошала она. — Прекрати уже смеяться!       — Мама! Выставка будет! — девушка крепко обняла её.       — А что с теми мерзавцами, что вытеснили тебя? — поинтересовалась мать.       — Теперь вытеснили их.       — Так им и надо, негодяям! Впрочем, я всегда знала, что ты — победительница. Твоё имя говорит само за себя, — она отстранила Викторию от себя, держа за плечи. — Сегодня же отпразднуем твою очередную победу. Я пойду похвастаюсь отцу.       Виктория поспешила звонить Михаэлю и Элизе, дабы осведомить, что встретятся они лишь завтра, перед поездкой к Ирэн Бретц.       Вечер начинался красиво. Душистый запах моря и кипарисов, окутывающий летнее кафе, да парфюма, исходящий от самой Виктории, опьянял не хуже вина, уже заполнявшего бокалы, стенки которых перемигивались бликами от свечей.       Превосходный буйабес разливался теплом во рту и ласково обволакивал горло — это был лучший суп, что она вкушала за последнее время, хоть и пробовала его не раз. Помимо супа было съедено столько свежайших креветок, мидий, устриц, что девушке казалось, будто она в ближайший год точно не сможет притронуться ни к одному из вышеперечисленных. Уличные музыканты исполняли умиротворяющие композиции, доносился чей-то приглушённый смех, звенели столовые приборы. Яков увлечённо ведал что-то о самолётах, активно жестикулируя. Виктория слушала его очередные открытия вполуха, потому как знала: стоит поощрить брата ответной репликой или вопросом — его уже не остановить, ведь, помимо врачевания, он всегда грезил о небе. Молодой человек, разгорячённый вином, сверкал глазами, и тёмно-русые волосы его растрепались от ветра и движений; он был упоён собственным рассказом и родительским одобрительным вниманием.       — Вот выучишься на доктора, тогда пойдёшь в лётное, — отрезал отец, когда намёки Якова стали слишком уж очевидны, а затем промокнул салфеткой губы и принялся набивать трубку.       Это было знаком того, что разговор окончен. Отец всегда брался набивать трубку, когда беседа начинала заходить слишком далеко и перетекать в нежелательное для сиюминутного обсуждения русло. Мать сделала попытку перевести тему, но уже прикуривший отец, выпустив дым, перебил её:       — Извини, душа моя, но, пока не забыл, хочу обратиться к Виктории с вопросом.       — Да, papá? — девушка выпрямила спину и придала лицу особую невинность, ведь она хорошо знала отцовские «пока не забыл»; таковые не предвещали никакого иного продолжения, кроме допроса.       — Тот молодой человек, который привёз тебя вчера. Кто он?       Отец прикоснулся к пенсне, как бы указывая, что он предполагает ответ более развёрнутый, чем того, казалось бы, требует его короткий вопрос.       — Его зовут Клаус. Он проезжал мимо, пока я гуляла на лавандовом поле. Я надеялась встретить попутчика, ведь просила Элизу и Михаэля меня не ждать...       — Кто он и откуда?       — Он из Англии. Музыкант.       — То есть — безработный?       Виктория с напущенным безразличием пожала плечами и отпила вино, спрятав за бокалом короткое возмущение, отобразившееся на её лице.       — Он вроде устраивает джазовые вечера.       — Хорошо... Однако не связывайся с англичанами, тем более — с музыкантами-англичанами. Для них любой ветер — попутный.       — Я и не говорила, что собираюсь с ним «связываться», отец, — она звучно отставила бокал, смахнула с коленей белоснежную салфетку и вышла из-за стола.       — И куда же ты? — вытряхивая трубку, полюбопытствовал он.       Она остановилась и посмотрела на него, и ей причудилось, будто наполнение пепельницы жжённым табаком на данный момент представляется ему наиболее интересным занятием.       — Я пойду потанцую с одним из тех музыкантов. Ветер сегодня, — девушка поджала губы, — довольно попутный.       Он статно выпрямил спину, отложил курительный инструмент на салфетку и пригладил кончики почти полностью поседевших усов; Яков молчал, крутя солонку, а мать покачала головой:       — Серж...       — Что, Софи? Я лишь предостерегаю её, дабы она не впутывалась впредь в неясные истории, — он вздохнул. — Это плохо?       — Нет, не плохо. Просто дай ей развеяться. Наша дочь уже взрослая женщина, и как бы нам ни хотелось отрицать сей факт, но с этим ничего не поделаешь.       — Я знаю... — приглушённо отозвался он, погладив руку своей жены. — Я знаю...

***

      В большом зале, исполненным классическими интерьерами, друг напротив друга были расставлены стулья, а длинная ковровая дорожка широко пересекала простор помещения в середине — меж рядов. Присутствующие гости уже перезнакомились между собой, а те, кто уже знаком, — сдержанно обнимались, но искренне улыбались и вежливо слушали ответы на банальные любопытства о том, что нового да как протекает жизнь. Дамы в пёстрых вечерних платьях да мужчины в смокингах уже расселись на вышеобозначенных стульях и ждали появления знаменитой Коко Шанель, наверное, столь же, сколько и показа её коллекции. Ирэн Бретц спустилась вниз по полукруглой лестнице, улыбаясь сразу всем своим знакомым, здесь собравшимся, на ходу объявляя, что всё готово. На ней было платье, атласно переливающееся изумрудными оттенками в полумраке освещения. Две люстры сияли лишь над ковровой дорожкой. Всеобщее дыхание в предвкушении замерло, когда вслед за Ирэн появилась Шанель, всех доброжелательно поприветствовала и пустилась в краткий рассказ о презентуемой коллекции.       И тут друг за дружкой замелькали манекенщицы — худощавые француженки в вечерних платьях, что слыли одно другого изумительнее, роскошнее и в то же время с отсутствуем всяческих лишних деталей, что могли бы резать глаз. Наблюдать за этим показом было воистину вкусно, а «аппетит» подогревало то, что сама Шанель словесно преподносила каждый наряд, точно изысканнейший деликатес.       Все ясно поняли, когда наступило время для десерта.       Женщина, едва ли ступившая на первую ступень, моментально стала эпицентром взглядов. А точнее, платье, что было на ней, своим изяществом и блеском буквально приковало всеобщее внимание.       — Это платье несравненно ни с чем, — одними лишь губами произнесла Виктория, но сидящий рядом Михаэль это услышал и тут же стал пристально наблюдать.       Иссиня-чёрная ткань перетекала матовым потоком с тонких бретелек на плечах в довольно глубокие вырезы на груди и спине да струилось дальше, как бы обволакивая их, — вниз. Фейерверки, выполненные из камней, что переливались и бордовым, и алым, и жёлто-оранжевым вне зависимости от падающего на них света, округлыми стрелами устремлялись ввысь по подолу и обрамляли полудугами декольте. Сама модель как бы плыла мимо зрителей — подол мерцал от движений её ног. Вид был неподражаемым и совершенно гипнотическим.       Показ закончился, и гости переместились в другую залу, где был накрыт фуршет. Ненавязчивый, сладковатый запах горячих блюд и шампанского переплетался с пряностью парфюма и сигарной дымки, что зависла под потолком, стоило некоторым из вошедших гостям, эмоционально обсуждавшим увиденное, с удовольствием закурить. В углу комнаты расположились музыканты, которые подготавливали свои инструменты, и Виктория замерла в узнавании: одним из них был Клаус. Она, извинившаяся перед Михаэлем, направилась к также завидевшему её и широко улыбающемуся Клаусу.       — Здравствуйте, Виктория! — он отложил смычок на импровизированную тумбу и выпрямился.       — Добрый вечер, Клаус.       Он принялся представлять своих четверых коллег, тоже англичан: Мартина, гитариста, барабанщика, а по совместительству — его двоюродного брата, что было не странно, ведь они с Клаусом очень схожи между собой, особенно, мимикой; Брайана, брюнета с льдистым, томным взглядом, что играет на фортепиано и тоже поёт; Ричарда — саксофониста с довольно длинными вьющимися волосами; Курта, аккордеониста, с мелкими, но яркими и очень чувственными чертами лица.       — Вот мы, «золотая пятёрка» нашего джазового оркестра, именуемого «Seven o’clock Wine & English Wind», — подытожил Клаус, положив руку на плечо Мартину.       — Очень, очень приятно познакомиться, — интонация её была преисполнена восхищением, ведь она почему-то сразу почувствовала, что музыка у них будет действительно умопомрачительной.       Сам Клаус был высок и строен; белоснежная рубашка свободно обнимала его тело, прижимаясь подтяжками. Взор его блестел в предвкушении выступления, а зачёсанные назад волосы отливали медью. Той ночью девушка и не заметила рыжеватые прядки в его причёске, тогда немного небрежной.       — Знал бы я, что Вы будете здесь, то надел бы лучший свой наряд.       Она рассмеялась, смущённо охватывая бархатный клатч второй ладонью.       — Ох, конечно, я Вам не позвонила... День вчера был таким насыщенным и дивным, что у меня вылетело из головы абсолютно всё.       — Правда? — он, всё улыбаясь, вернулся к подвинчиванию струн контрабаса. — И что стало тем самым дивным, из чего вытекли все другие дивности?       — Моя выставка всё же будет проведена.       — Это действительно замечательная новость! И когда же? — и воскликнул, когда девушка обозначила даты: — Ох! Почти три недели! Я как раз двенадцатого приезжаю в Париж из Лондона. Решил всё-таки навестить своих стариков, — усмехнулся он по-доброму.       — Приходите обязательно! — она произнесла это довольно порывисто, теребя на запястье бриллиантовые цепочки браслета.       — Мы тогда отыграем вечер и обязательно обсудим с Вами все детали, — она утвердительно моргнула, слегка кивнув, и мужчина добавил: — Только не уходите, ведь я вправду заинтригован.       — Не буду, — она ещё раз улыбнулась и, поправляя причёску, пошла ко столу.       Михаэль отодвинул стул, когда Виктория подошла, и налил шампанского. Они сразу вступили в кинематографическую дискуссию с одним из известных американских режиссёров, оказавшимся сидящим по соседству. На фоне играл джаз, официанты ловко меняли тарелки и доливали напитки. Обстановка царила приятная и расковывающая. Кто-то пошёл танцевать, кто-то разложил карты, а Элиза общалась в кругу Ирэн, Габриэль Шанель и каких-то мужчин.       — А кто это? — спросил Михаэль, подбородком кивнув в сторону Клуса, поющего что-то на английском — в слова Виктория не вслушивалась. — Вы с ним знакомы?       — Ах, да. Это — тот самый позавчерашний попутчик.       — Что ж, хорошо, — он поднялся из-за стола, допив шампанское залпом. — Прошу меня извинить. Элиза хотела, чтобы я присоединился к их обсуждениям. Мне пора.       Виктория закурила, задумчиво рассматривая композиции из цветов, обвивавшие позолоченные канделябры, коими был украшен стол. Розовые орхидеи были выполнены словно из бархата — они чудились таковыми из-за дрожащих свеч. Пальмовые ветви контрастировали с белой скатертью, и почему-то Виктории это всё представилось каким-то щемяще-грустным, а что странно — при всём при том — торжественным.       Она была бы не прочь также пообщаться со столь нашумевшей и, несомненно, талантливой персоной в лице Шанель, однако, её, Викторию, никто не звал, а настаивать и навязываться было ниже её достоинства. Уход Михаэля на такой надрывной ноте неприятно кольнул... Она вздохнула, затянулась, отпила из бокала и закусила свежей клубникой.       — Хей, — прозвучал шёпот над самым ухом, и девушка резко повернула голову, увидев перед собою лицо Клауса. — О, не так близко! Ваш друг и без того приревновал.       Мужчина обогнул её стул и сел рядом.       — Глупости, — фыркнула она. — Он сегодня не в духе.       — А Вы чего вдруг канули в меланхолию? — её реакцией на этот вопрос стало лишь неопределённое пожатие плечами. — А у меня есть идея! Пойдёмте к ребятам — они Вас развеселят.       — Выступление было прекрасно, — проговорила она по пути к музыкантам.       — Благодарю! Но нас в составе сегодня довольно мало, а так мы вместе таких красок можем добавить!..       Они вшестером беседовали о музыке, путешествиях; мужчины делились воспоминаниями о выступлениях в различных городах. Она увлечённо их слушала и старалась незаметно рассматривать Брайана. Он был по-аристократически красив, пара коротких локонов его чёрных густых волос упали на лоб и отбросили тень, делая его лицо ещё более притягательным. Поначалу он виделся девушке высокомерным, однако, в разговоре Брайан оказался довольно открыт и добродушен. И она уже хотела было начать заинтересовывать его вопросами, но затем с разочарованием заметила кольцо на его безымянном пальце... И, конечно, эмоционально отгородилась.       — Ты говорила, что играешь на скрипке, — ни с того ни с сего вспомнил Клаус (они решили перейти на «ты»). — Давай знаешь что сделаем? Выбирай любую композицию, а мы подстроимся, и выйдет нечто необычное.       — Я не уверена...       — Давай же! — подбодрил её Клаус.       — Как бы не вышло что-то просто «нечто»... — она кашлянула и подняла бровь. — Хорошо. Вивальди. «Лето». «Гроза». Устроим?       — Разумеется! — уверенно возгласил он. — Ричард, Мартин, Брайан. Потребуются барабаны и фортепиано. Я поддержу гитарой, а также, Курт, попробуем интегрировать проигрыш саксофона.       Виктория опешила: как они собираются совмещать это всё с Вивальди? Но и мысленно ухмыльнулась, ведь задачу себе они поставили не из простых.       — Дамы и господа! — разнёсся приумноженный в своей громкости с помощью микрофона голос Клауса. — Сыграем ещё одну композицию специально для вас. Прошу приветствовать: Виктория, — он указал на неё рукой. — И сегодня она поможет нам исполнить «Лето» Вивальди так, как это произведение никогда до этого не было исполнено.       Всеобщее любопытство тут же приковалось к этой части зала, где уже каждый из музыкантов занял своё место. Виктории подали скрипку со смычком, шепнув, чтобы она играла в чуть замедленном темпе. Она набрала в грудь побольше воздуха, поднесла скрипку к щеке, приложила смычок к струнам и принялась исполнять вступление. И мужчины включились в мелодию, подстроились под ритм сольной скрипки. Сперва — фортепиано да барабаны, затем очень успешно влилась гитара, а после, когда первозданный темп произведения слегка замедлился, Курт уместно поддержал его саксофоном. Виктория продолжала играть машинально, не веря своим ушам и той самобытной гармонии, что они слышали. Ощущения стали экстатическими до краёв фантазии и удовольствия, если у таковых имелись края. Слушатели замерли, окутанные чудесами звучаний, творящихся сей момент. Виктория отыграла заключительные ноты, как отыграл и джазовый аккомпанемент, да опустила руки, глубоко и резко дыша. Некоторое время витала тишина, но затем гости разразились в раскатистых аплодисментах, что эхом отразились от стен и принялись накатывать волнами; кто-то даже присвистнул. Виктория натянула дрожащие от волнения губы, и Клаус, оказавшийся рядом, мягко заключил её руку в свою, поднёс к губам, запечатлел там поцелуй, а затем поднял их сцепленные руки над макушками и вовлёк в лёгкий благодарственный поклон.       Дальше лица сменялись круговоротом; подходили к членам оркестра, приглашали на различные торжественные вечера; подходили к Виктории с теми же запросами, но она всё обещалась думать, говоря, что не является профессиональным артистом. Визитки да обрывки листочков с телефонными номерами не помещались в её клатч.       Она, распалённая выступлением и всеобщим вниманием, покрасневшая, при первой возможности сбежала на балкон и, оперевшись на балюстраду, глядела на чернеющий вдали простор, потеряв счёт времени.       — О чём ты мечтаешь? — уловила она знакомый голос...