***
Профессор Мейер был встречен ею таким же, как и предшествующие, солнечным днём на вокзале. Подготовка к выставке уже шла полным ходом, и они, даже не отобедав, отправились прямиком в галерею. Мейер был счастлив, сиял, словно начищенная золотая монета, и всё рассказывал забавные истории, непривычно много шутил, но будто что-то недоговаривал, хотя она даже не стала об этом задумываться — Виктория тоже была счастлива. От него пахло пряным одеколоном с нотками табачно-кофейными и Веной, и Виктория вновь в мыслях своих погрузилась в безмятежную обстановку, царившую на протяжении двух последних лет её пребывания в Австрийской столице. Мейер подарил ей футляр тёмного дерева, внутри которого обнаружились кисти пятнадцати размеров, выполненные из аналогичного сорта дерева, с длинными волосками Сибирского колонока. Роскошный и функциональный подарок, за который Виктория была искренне благодарна. Она поцеловала пожилого мужчину в щёку и сказала, что ей не терпится проверить их в действии. Залы галереи звучали суетливым эхом голосов и шагов работников. Почти все картины были развешаны; они с профессором провели три часа кряду, руководя процессом. Профессор заметил, что Виктория как бы складывает историю из своих произведений. Городской пейзаж, летнее кафе, портрет мужчины, полулежащего на диване в роскошных интерьерах, затем вокзал, море, разнообразные шато... И таких ненапечатанных, но написанных маслом сюжетов получилось несколько, и все они были столь гармоничны по цветовой гамме и смыслу, переливаясь, дополняя и перекликаясь одна с другой. Лишь освободившись после сего пережитого приятного, но кропотливого труда, Виктория с профессором почувствовали голод и поехали в ресторан. — Вы не представляете, насколько я Вам благодарна... — уже отложив вилку да нож на опустевшую тарелку, произнесла Виктория. — Как всё-таки Вы смогли всё уладить и устроить? — О, дорогая. Я здесь почти не при чём. Всё это Господин Случай. Я лишь не стал препятствовать ему. Она, право, не знала как интерпретировать и обличить эту метафору, поэтому решила оставить тему, зная, что ничего более понятного Мейер не скажет, а лишь больше растушует краски. Вместо этого девушка улыбнулась и сделала глоток чая. — Как в Ницце? — полюбопытствовал он. — Жарко, но довольно весело. Я удосужилась даже побывать на вечере в одном шато и наблюдать показ нарядов от мадемуазель Шанель. А также сыграть на скрипке. — Моя дорогая, это прекрасно! А твою чудную скрипку я бы послушал вновь, — он подмигнул и по-доброму усмехнулся. — Полагаю, ты набралась вдохновения сполна? — Безусловно, профессор! Кончики аккуратно остриженных усов поднялись, и благородные морщины сеточкой засияли на лице. Виктория любила профессора, как и все другие студенты, а он в свою очередь говорил им, что любит их больше всех на свете, что они для него самые дорогие, и его дверь всегда открыта. Виктория доверяла ему всё. Почти всё... И он никогда не ругал её ни за какую ошибку, кроме неточностей в работе, ведь искусство — это дело другое. Пока она не стала признанным обществом и временем художником — не имеет права пренебрегать пропорциями и светотенью. Девушка проводила своего учителя до отеля, и они ещё долго разговаривали, а потом распрощались, договорившись о встрече близ Собора Парижской Богоматери следующим днём до полудня, чтобы затем вместе отправиться на прогулку в сады, коими объят Версальский Дворец. Усталость накатила, стоило Виктории, уже прибывшей домой, включить воду, дабы наполнить ванну. Ноги гудели от долгой ходьбы на каблуках, спина болела... Вода, разбавленная ароматным маслом, объяла её тело, как объяло предвкушение интригующих событий, что становились ближе с каждым часом.***
Своды Нотр-Дама острыми готическими очертаниями чернели на фоне бледного неба. Круглые окна-витражи преисполнились мрачными оттенками и отражали нависшую над столицей серость. Она разглядывала шпили, прознающие сгустившийся воздух, горгулий — скрючившихся и смотрящих на город словно насмешливо — и в который раз обнаружила, что ничего божественного разглядеть в них не может. От Нотр-Дама веяло леденящей душу тайной, но именно в этом и заключалась его привлекательность для Виктории. Эти стены, придерживающиеся массивными опорами, видели многое. Эти взводы знают многое. И она была уверена наверняка, что Собор — это одна из составляющих истории. Уничтожив первое, будет легче изменить второе, изъяв ценные знания, выжечь их и заполнить новыми, не имеющими ценность. Не имеющими никакой ценности... Таких примеров было, к сожалению, много. И кто уже знает, каков был бы этот мир, каковым было бы человечество, будь подобные памятники и их память целы. Виктория содрогнулась то ли от страха, то ли от резко дунувшего ветра, который взметнул её волосы. Тёплая ладонь легла на плечо, и она, снова вздрогнув, развернулась, выронив так и не подожженную сигарету. — Собор пугает? — сказал Мейер вместо приветствия и посмотрел на Нотр-Дам. — Особенно, при скрывшемся солнце... Не правда ли? — Правда, — тихий голос её дрогнул. Расплывчатые облака неслись в сторону запада, и складывалось ощущение, что они неподвижны, что движутся именно крыши этого монументального изваяния. Профессор предложил локоть, и они двинулись ко входу. Внутри было немногим теплее, чем снаружи; запах камня ударил в ноздри. Отдаленно звучал хор — высокие голоса эхом множились и доносились до её сознания, пуская по телу почти электрическую дрожь. Линии скамеек распростирались вдаль до возвышающегося золотого креста, мелькающего бликами от фиолетово-алых стёклышек эркера, а головы сидящих немногочисленных прихожан — склонившиеся ли к рукам, сложенных на коленях, смотрящие ли ввысь — были сбоку освещены неярким светом люстр, которые чередовались с колоннами арок. И странное дело — внутри этих тёмных, пугающих стен, арки и колонны казались совсем светлыми. Они опустились на лакированную скамью. Свечи рядом с крестом перемигивались, содрогаясь от сквозняка — она хорошо различала это издалека. — Здорово, что сегодня поют... — полушёпотом отметил Мейер. — Да. Хор звучит, словно колыбельная... — И какие чувства ты испытываешь, слушая его? — Кто-то испытывает утешение... А я... не знаю. Наверное, это из-за непогоды. «Да возвеличится и освятится имя твоё...» — протянули голоса, и девушка сравнила резонанс от них с приглушённым звоном кристалликов, бьющихся друг о друга. — Опороченного и распятого среди людей... — шёпотом добавила Виктория ту самую истину. — Да, это было короткое торжество... — вздохнул учитель. — Для тех, кто сделал это. Он вернулся, а с Ним вернулся свет. — Но сейчас, в наш век миллионы свечей горят во имя помощи и любви, которая так и не приходит... По крышам практически неслышимо забарабанил дождь. — Неужели Он сейчас хочет мрак? — чуть ли не в исступлении продолжила Виктория. — Неужели Он хочет, чтобы пламя этих свечей потухло? — В твоих словах для меня звучит парадокс. Ты будто забываешь, что без тьмы нет света, а за ночью всегда наступает утро. Всё циклично. И индивидуально. Для кого-то самая кромешная ночь радостнее любого рассвета. И всегда найдутся те, кто назовёт рассвет закатом. Они ещё некоторое время вслушивались в пения, каждый думая о своём, а потом неторопливо поднялись и направились к выходу. Стоило только улице предстать перед ними, как лица окатились неутомимыми каплями. — Надо же! А ведь вчера как жарко было... изнурительно жарко! — воскликнул профессор и улыбнулся, по-отечески приобняв девушку. — Кажется, наша Версальская прогулка переносится на другой день. А Виктория, в отстранённой задумчивости замерев, смотрела и видела, как брусчатка дорог, мокро блистая, становится схожей с разбитым зеркалом...