***
Торопливе шаги и сопровождающий их хлюпающий звук луж отдавались эхом о стены зданий. Высокий мужчина остановился у поворота на узкую улицу и оглянулся, после повернув именно туда. Меж домов где-то поодаль размыто, но от этого не менее величественно возвышались башни Вестминстерского дворца, будто прознающие серое, низкое небо. Прохладный воздух густо наполнял лёгкие. На стремительно приближающейся набережной сквозь туманную дымку чернел силуэт в шляпе и длинном, протянувшимся почти до щиколоток плаще, который нетерпеливо покручивал в руке трость. Чем ближе мужчина становился к силуэту, тем отчётливее тот отделялся от молочно-бледной пелены. Завидев мужчину, человек с тростью ухмыльнулся и сделал шаг вперёд, кивнув в знак приветствия: — Герберт. — Айзек, здравствуй, — он пожал ему руку. — Я уж думал, что ты не приедешь. — Ты меня недооцениваешь, — он сардонически улыбнулся. — Я всего-навсего полагал, что ты поступишь так... как и в прошлом месяце. — Появились неотложные дела в Граце и Нюрнберге. — Эти передвижения работают на выигрышный исход партии? — прищурился Айзек. — Безусловно, — Герберт достал из портфеля тоненькую папку и протянул собеседнику. Айзек, быстро, но со вниманием пролистал её да спрятал под подол плаща, а затем, приподняв тёмную бровь, утвердительно, однако, со скрытым вопросом, проговорил: — Я так понимаю, не всё пошло по плану. — Верно. Если мы потеряли одну ценную фигуру... — Проще говоря — переиграли сами себя, — мрачно перебил Айзек, а Герберт прокашлялся. — Вторая, к сожалению, оказалась в этой части матча некомпетентна. Но, однако... Вот эта третья фигура, чьё досье я только что отдал в твоё распоряжение, прекрасно может сработать в нашу пользу. — Этот человек знает?.. — Нет, но о нём знаем мы. Более, чем достаточно. Айзек усмехнулся и хлопнул Герберта по плечу. — Надо же... Я уж думал, у Джонатана развивается деменция, и он выпускает поводья. А ты, кажется, оправдываешь свою репутацию... профессионального игрока. — В этот раз в мою пользу сыграли обстоятельства, — он ухмыльнулся и взглянул на возвышающийся над Темзой Биг-Бэн, чья большая стрелка едва ли достигла шести. — Выгодно, когда агент знает о стратегии игры, но... куда выгоднее, когда он не предполагает своё участие в таковой вовсе. — И как думаешь действовать дальше? — поинтересовался Айзек. — Нити почти порваны. — Я бы не был полностью в этом уверен... — произнёс Герберт и закурил.***
Лучик солнца упал на её лицо, заставив поморщиться. Она протянула руку к прикроватному столику и, нащупав часы, посмотрела время. Половина девятого. Виктория вскочила на ноги — через полтора часа она должна быть на выставке! — Вера! — воскликнула Виктория. Спустя несколько мгновений в коридоре послышались шаги, и в дверях появилась служанка. — Доброе утро, мадемуазель, — улыбнулась женщина средних лет и начала шире раздвигать занавески. — Почему ты не разбудила меня? — наливая себе воду из графина, спросила Виктория. — Вы не велели... — провожая взглядом пересекающую спальню девушку, произнесла Вера. — Неужели? — выглянув из гардеробной, Виктория приподняла брови. — Ох... точно... я слишком устала вечером. Пока я умываюсь, Вы будете так любезны заправить мою постель и попросить лёгкий завтрак? — Разумеется, — она кивнула и скрылась да дверью. Виктория, нахмурившись, перебирала платья. Изумрудное... фиолетовое... тёмно-синее. Да, с ним будет просто идеально смотреться то аккуратненькое бриллиантовое колье. Виктория буквально сдёрнула с вешалки выбранное платье, бросила его на атласное кресло, выскочив из гардеробной, и направилась в ванную, попутно скидывая с себя ночную сорочку. Выкрутив ручки крана, Виктория запрыгнула в ванну и тотчас взвизгнула: вода потекла слишком уж горячая. — Мадемуазель? — заглянула Вера. — С Вами всё в порядке? — Едва ли не обожглась, — она добавила холодной воды. — Откроете окно? И подайте мне сигарету, будьте добры. Служанка распахнула окно и вышла, через полминуты вернувшись с сигаретой, которую тут же помогла прикурить. — Merci. И да, приготовьте мои атласные шпильки в тон платья и ту бриллиантовую подвеску, что отец подарил по случаю моего возвращения, пожалуйста. Виктория затянулась и выпустила дым, устремив взор на лениво испускающие розоватый дымок трубы, что венчали крыши, обласканные пробудившемся солнцем так же, как и стайка голубок, пролетающая над ними. Свежий воздух подул ей в лицо, и молодая женщина в блаженстве прикрыла глаза. Где-то приглушённо и радостно-лениво зазвучала композиция Камиля Сен-Сана — проснулся отец. Она затушила сигарету, размахнувшись, выбросила ту в окно, и принялась торопливо намыливать своё тело. — Мадемуазель, — прозвучал голос Веры, когда Виктория уже нанесла лёгкий макияж и привела в порядок волосы. — Вас к телефону. Молодая женщина накинула халат и быстрым шагом направилась к аппарату, по пути столкнувшись со всё ещё сонной мамой. — Как спалось, мама? — Виктория поцеловала её в щёку. — Голова раскалывается. Мне нельзя пить больше двух бокалов... — Я попрошу Элеонор приготовить тебе крепкий кофе. — Отец этим уже занялся. Элеонор неважно себя чувствует, так что, сегодня все обязанности повара берёт на себя он, — она усмехнулась. — А как же Вера? — Он и близко её к кухне не подпустит. После тех-то кексов... Губы тронула нежная улыбка, и Виктория ещё раз поцеловала маму да последовала дальше по анфиладе, сорвавшись, наконец, на бег. В последнее время её сердце билось особенно быстро, когда её звали к телефону... Беспричинно. — Да? — прочистив горло и сняв трубку, молвила она. — Я слушаю. — Виктория? Здравствуй. — Клаус? — изумилась она. — Рада тебя слышать. — Взаимно, — в его тоне звучала улыбка. — Я в Париже и собираюсь на твою выставку. Ты будешь там? — Разумеется. Я каждый день там... — Вот и чудно. Приеду к полудню. — Жду с нетерпением, — развеселившись, произнесла она. И действительно, он явился на выставку спустя два часа после открытия галереи. Виктория завидела его издалека, как, впрочем, и он — её. Не успела она поднять руку в приветствии — молодой мужчина стремительными шагами приближался к ней и, преодолев секундную паузу, разглядев в выражении её лица одобрение, заключил в объятия. Образ с висящей сбоку от Виктории картины глядел на них спокойным взором, однако, не лишенным определённой задумчивости. — Надо же... я не видел тебя месяц, но такое ощущение, что протянулся год! — воскликнул он, когда они расположились в летнем кафе неподалёку от галереи, чтобы отобедать. — Я соскучился... Ямочки на её щечках проявились после этих слов, и она отсалютовала ему бокалом. Птицы щебетали на деревьях, высаженных вдоль улицы, что дарили прохладную тень этим жарким днём иссякающего лета. — Надолго ты в Париже? — До завершения твоей выставки, несомненно, — сказал он, разделываясь с устрицей. — Если ты позволишь — я буду рядом каждый день, за исключением послезавтра... смогу встретить тебя лишь вечером. — Ох, я буду только рада! — Почему ты не ешь устрицы? — полюбопытствовал Клаус. — После отдыха на Юге я и смотреть не могу на морепродукты. — Неужто это — камень в мой сад? — он наигранно свёл брови, и его лицо выразило почти театральную трагичность. Молодая женщина рассмеялась и чуть выдохнула в его сторону сигаретный дым, заставив молодого мужчину зажмуриться и после — натянуть уголки губ. Следующую ночь она провела в номере гостиницы, где он остановился — в его номере, с ним. Они говорили об искусстве, смысле жизни, даже успели поссориться на этой философской почве. Клаус всё пытался доказать, что смысл — в движении, в то время как Виктория говорила о счастье. Тогда он, будучи человеком религиозным, начал утверждать, что проведение жизни в индивидуалистических порывах и ради физического наслаждения — есть грех. — И что ты предлагаешь? Страдать во имя общественного блага? — Если это поможет спасти несколько душ, то да! Да, я так считаю, — ответил Клаус. — Иисус страдал и спас в человеке человека! — А ты попробуй — повеси, прибитым на кресте, держась за гвозди, что насквозь пронзили твою плоть! — съязвила она. — Я сейчас не только о кресте! Он самоотверженно странствовал во имя истины! И кульминацией его страданий стало распятие — катарсис человечества! — Вот ты, ты страдаешь? Ты путешествуешь, делишься своей музыкой с разными людьми... Для этого же не нужно страдать! — Мне просто повезло родиться в состоятельной семье и, при этом, иметь внутри себя Бога. Я нахожусь в движении, но вместе с тем я постоянно слежу за собой и во многом отказываю! — Сказал сын графа, — она закатила глаза. — К тому же, по всей видимости, перечитавший Достоевского. У него большинство героев тоже очищались через страдания, однако, предшествовало таковым полное моральное падение. Нет, будь добр не перебивать сейчас! — молодая женщина набрала побольше воздуха в лёгкие и, прикрыв глаза, выдохнула. — Знаешь, недавно я поняла одну простую суть: нельзя относиться к жизни, как к источнику страданий. Думаешь, Иисус был несчастен, когда проповедовал разным народам? Ко всему прочему, я убеждена, что Бог послал нас сюда, дабы мы радовались. И да, будучи счастливым, намного легче сделать таковыми окружающих! — с экспрессией изрекла Виктория, плавно взмахнув руками, но и на это у мужчины нашёлся контраргумент. Впрочем, ссора эта в скором времени утихла в жаркой постели. И Виктория продолжала бы улыбаться так, как улыбалась в тот момент, когда он оставил поцелуй на её шее, прошептав пожелания спокойной ночи, если бы... не вечер той самой среды, когда Клауса отлучился на целый день по делам. Виктория делала контрольный обход залов перед закрытием. Неторопливо переставляя уставшие от многочасовой ходьбы на каблуках ноги, она проверяла, чтобы всё было в порядке и на своих местах. Её внимание отвлёк портрет мужчины. Она остановилась, закурила и бесконечно долго глядела на него перед тем как взяться руками за тёмную раму. Позади раздалось эхо стука каблуков о мрамор. — На сегодня выставка закрывается, — поправляя картину, не оборачиваясь и стараясь не выронить зажатую уголком губ сигарету, проговорила она. — Будьте любезны, покиньте галерею. — Veuillez m'excuser, — раздался глубокий голос за её спиной с небольшим акцентом. — Я заблудился... самую малость. Укажете мне путь? Она обернулась, и сигарета, мелькнувшая в опасной близости с шёлковым подолом платья, с искрой коснулась пола...