Сказки Аэньи

      Давно это было. В те времена снеговой чампан Отца Ветров и не чампаном был, а так — куртейкой, что молодые охотники носят, а Эфар-танну лишь первые камни в стены закладывали. Сын нехо Экора Аматэя, Алуян его звали, у отца венец вождя приняв, взялся собрать под руку свою всех людей, что избрали горы домом своим, а не одно только племя Рыси. Нелегкое дело задумал, ибо каждый род себя пупом горы мнил, других ни в шерстинку рысью не ставя.       Не были тогда горцы одним добрым народом, под одним законом живущим. Свысока глядели охотники на чабанов, а чабаны на пахарей в тех родах, что не торопились пойти под руку нехо Алуяна. И только в долине, где прежде ютилось крохотное ата-ана племени Рыси, рос потихоньку городок, в котором не фыркали на то, чем сосед занимается, и горских девок да парней в семьи принимать не брезгали.       В те-то времена жил на Правом Крыле Орла род Таано, а на Левом Крыле — род Тааро. От одного корня побегами были, да только долину с целебными ключами однажды поделить не смогли, вышли за неё на посохах биться, один из Тааро молодого пастушка Таано нечаянно в висок ударил — насмерть убил. С того дня вражда кровная меж ними началась, года не проходило, чтоб на костер кого из молодых да горячих не снесли. До того довоевались, что молодых мужчин и в том, и в другом роду почти не осталось, в долине той вместо высокой травы один мох расти стал: алый от крови да серый от пепла. Мох тот таким и поныне растет, пепельником да кровавиком люди кличут. Не горит пепельник в огне, стены ата им конопатят. Кровавик же к ранам прикладывают: кровь он запирает.       Но не всем из Таано и Тааро воевать хотелось. Жили там двое мальчишек: Янко и Таянко. Детьми еще случайно познакомились, да с той поры тайком и дружили. Взрослыми оберегами обоих еще не препоясали, в «великие битвы» на спорном лугу не брали.       «Не хочу я против тебя посоха поднимать», — друг другу говорили, а после, подумав хорошенько, к Орлиному Клюву пришли, пред Стихиями братьями назвались и кровь смешали. И с того дня думать стали, как вражду меж родами прекратить. И надумали: пойти в долину Иннуата, попросить нехо Алуяна принять оба рода под свою руку, хоть бы и силком. Решили так-то и тянуть не стали: едва собрались и пустились в путь.       Тяжел спуск с любого Крыла — осыпи ноги переломать норовят, лавины от громкого звука сойти грозят, трещины в тенях прячутся да тонким льдом прикрываются. Но Янко и Таянко шли, привязавшись одной обережью, друг друга из расщелин вытягивали, на осыпях плечо подставляли, один кусок хлеба делили. Так и дошли. Поглядел на них нехо Алуян, по русым вихрам потрепал и пообещал, что придет к старшинам родов, говорить с ними будет. А пока пусть мальчишки домой возвращаются, старшим весть отнесут. Накормили их в Иннуате досыта, свежих лепешек в дорогу дали, яблок да мяса вяленого. И пошли Янко и Таянко обратно на гору Орел, радуясь, что доброе дело сделали.       Только старшины Таано и Тааро радоваться не стали. Озлились на своевольных подростков, отрекли их от рода, притащили Янко и Таянко к Клюву Орла, к камням привязали, рубахи снявши, да шкуры спустили чабанскими батогами. Так и оставили кровью истекать.       Был нехо Экор Аматэй «с-ветрами-говорящим», и сын его таким уродился. Всё, что ветер слышал, что птицы видали, скоро уже знал. Прилетели к нему на окно серые горные тапи, запищали тревожно. Глянул нехо — а у пташек перышки на груди от крови алым-алы. Послушал их щебет нехо — охотничий рог отцов со стены сорвал, протрубил. Поднялся вихрь, закружил — и унес его в мгновение ока к Клюву Орла. Как унес — так и назад вернул, да не одного — нес нехо на плечах едва живых мальчишек. В его доме Янко и Таянко выходили, выпоили. Сам нехо им новый род нарек — Таали. И долину ту, за которую два рода бились, побратимам отдал в вечное владение, когда взял под свою руку Таано и Тааро. Горы мудры и справедливы: и года не прошло, как остались в двух родах одни старики, женщины да дети. Нехо Алуян же повелел отныне и навсегда о кровной вражде забыть, вирой за смерть мужчины отдавать в семью мальчика. За смерть женщины же расплата иная, но на то и сказ другой.       А у горных тапи с той поры — в благодарность за то, что спасли двух смелых мальчишек — грудки алые, словно кровь.