здравствуй, моя хиросима, держи чистосердечное — я буду любить тебя всю зиму, а зимы тут бесконечные.
В тот день дождь поливал так, что, казалось, пришел конец света. Настоящий шторм, о котором прогнозы предупреждали еще прошлым вечером. Из-за плотной завесы ливня очень сложно разглядеть что-то, что находится дальше четырех-пяти метров. Осень сходит с ума по-настоящему, как человек, заливая океанами, скопленных за целый год ожидания, слез; она оплакивает что-то, что только одной ей известно. «Если поверну здесь — дойду быстрее» (Обычно так начинаются все рассказы о судьбе: неожиданный поворот, шаг в неизвестность, новые встречи…) Чимин не сильно торопится, бросив спешку где-то в тот момент, когда все вещи стали настолько мокрыми, что их оставалось только выжимать, как половые тряпки. Веселое же начало года, думает Пак, поправляя лямку рюкзака и встряхивая выкрашенной в ярко-рыжий, апельсиновый цвет головой, морщась от неприятного ощущения, когда холодные капли попадают за ворот форменной школьной рубашки и пробегают по линии позвоночника, пуская вдоль тела противные мурашки. До дома остается чуть меньше пяти минут ходу, и Пак мысленно выдыхает, мечтая о теплой ванной с клубничной пеной и о любимом горячем шоколаде с корицей. Но все идет не так, когда в руку больно вцепляются и дергают куда-то резко в сторону. Чимин и ахнуть не успевает, не успевает испугаться, только зажмуривается до цветных пятен перед глазами и закусывает губы, надеясь, что сегодня определенно не тот день для потасовок и внезапных драк, и он не получит по лицу (было бы обидно). За спиной стрелой проносится машина, которой здесь точно нет места (на пешеходном-то тротуаре), тем более в такую сильную непогоду, тем более с едва ли не нулевой видимостью, тем более — с превышением скорости. Ну, серьезно! Чимин, испуганно вздрогнув, жмурится, замирает, ожидая чего-то (свыше?), — какого-то знака от незнакомца. Но «спаситель», продолжающий держать за руку и прижимать к груди — так что можно ненарочно вдохнуть сладковатый запах мяты, смешанный с кофейной горечью, — молчит. Слышно только удаляющееся рычание мотора да тяжелые удары дождевых капель, — как игра на далеко не стальных нервах. Разлепляя глаза, не вытерпев неловкого молчания, Чимин смотрит на незнакомца ошалело, перепугано. Не каждый день случается побывать на волосок от смерти. Только мысли о таком варианте событий, где его не спасают, а машиной переламывает кости, выносится из чиминовой головы вместе с холодным ветром, — тут же забывается. Сильнее трогает рассудок сближение с незнакомцем… Они стоят преступно близко, по этой причине у Чимина никак не выходит разглядеть неизвестного ему парня, приходится довольствоваться малым: лишь коротко наблюдать острую линию скул, челюсти да часть бледной шеи, ничем не скрытой и слишком уязвимой на вид. — Вы?.. — Совсем больной? — хриплый и суровый голос наравне с резким толчком в сторону, как можно дальше от себя, возвращают Пака в реальный мир откуда-то из полусна. — По сторонам научись смотреть! Тебя же… — незнакомец замолкает, когда видит, как Чимин не справившись с собственным вестибулярным аппаратом, вначале пятится по инерции от толчка спиной вперед, а следом, запутавшись в своих родных одеревеневших ногах, больно шлепается на пятую точку, да так и замирает: мокрый и обиженный. Смотрит зло снизу вверх, а «спаситель» устало цыкает и говорит не менее устало: — угораздило же… (Предложение без продолжения…) И протягивает руку. Такую бледную худую ладонь, с длинными костлявыми и узловатыми пальцами, едва ли сочтешь достаточно надежной, но ухватившись, Чимин чувствует на контрасте с внешним видом неожиданную силу и уверенность. Его дергают на себя, а потом придерживают за другое плечо, — чтобы наверняка не упал больше. Непогода здесь откланивается, ливень затихает, уступая место тихому дождичку (почти что грибному). Где-то вдалеке становится заметным проблеск света. С юга поддувает теплым ветром… На таком, достаточно близком, но в то же время далеком расстоянии Чимин не упускает возможности рассмотреть и признать, что его горе-герой просто возмутительно-красив. Бледное лицо, будто восковое, слепленное преувеличенно-точеными, правильными линиями, пасмурный взгляд матовых карих глаз — под стать погодке, едва заметный румянец, лишь слегка тронувший кончик прямого носа и изгиб темнеющих скул — проделки холодного ветра, обветренные покрасневшие губы, вечно грустные, с опущенными к низу уголками, выделяющиеся ярким пятном посреди прозрачной кожи. Темные волосы из-за дождя липнут влажными прядями ко лбу, а не до конца натянутый на голову капюшон черной худи совсем не спасает от промокания. За секунду до того, как Чимин решает, что так пялиться на постороннего человека — как минимум неуважительно, — тот самый незнакомый человек гаркает грубо и совсем не приветливо (точно неуважительно): — Ты больной что ли?! — волшебство момента улетает в трубу. Парень щурится, наверняка выдумывая новую колкость, думает Чимин, и нисколько не ошибается: — язык проглотил? Ты немой? Ну, бля… — Не немой я, — бурчит Чимин, знатно расстроенный, попавшийся на обманчивую красоту парня, что спрятала за собой лишь грубость и холод. Это действительно расстраивало, но ведь никто и не требовал от Пака каких-то симпатий, наоборот отталкивая от себя, как можно дальше не только словами, но и взглядами — тоже. Абсурдность ситуации поражает. Неизвестный парень ведет себя так, будто это Чимин молил его о помощи и отчаянно просил спасти, будто это не было личным порывом, личным нежеланием остаться в стороне и смотреть, как другой человек попадет под колеса какой-то треклятой машины. Но Чимин никого не просил, конечно же, зато определенно радовался оказавшемуся рядом парню (до определенного момента), который буквально выдернул его с того света. И Пак готов отблагодарить этого «спасителя», хотя бы сказать ему простое, человеческое «спасибо», он никогда не давал другим повода считать его неблагодарным. Только вот неизвестному парню, по всей видимости, плевать на эти «спасибо, что спас мою жизнь и бла-бла-бла», и смотрит он так, будто Чимин ему жизнь сломал, а не просто попался случайно на пути. Только Чимин никому жизнь не ломал и совсем не понимал, за что собственно заслужил такие взгляды и неприкрытую ничем грубость. Правда, лучше бы по дороге размазало — он бы избавился от множества проблем разом. — А-а, крутяк, — незнакомец кивает чему-то своему, скрещивая на груди руки. — Тогда до никогда, — секундная тоскливая улыбка касается чужих тонких губ, — надеюсь, что больше тебя не встречу, бывай. Ходячая катастрофа. «Ага, самая настоящая Хиросима…» И уходит. Вот так сразу, — проигнорировав благодарности, что так и остались у Чимина на кончике языка, — непроизнесенные вслух и горькие, — со вкусом обиды. Парень обходит его по касательной, не касаясь, и широко шагая, скоропостижно пропадает с радаров за ближайшим поворотом, оставляя Пака совсем одного, смотрящего вслед все так же ошалело и потерянно. «Лучше бы мимо прошел, придурок» «Лучше бы…» Только дома, в тепле и одиночестве, снимая с себя промокшие шмотки, Чимин чувствует следы невесомой сладостной мяты и кофейной горечи, перемешавшихся на его школьном пиджаке. Он искренне надеется, что порошок точно-преточно сотрет, смоет из памяти чужой бледный облик на пару с дурацким въедливым запахом. Жаль только, что Чимин совсем забывает главное — третий ньютоновский постулат: с какой силой начнешь отталкивать, с той же силой получишь ответное столкновение.🍁🍁🍁
По закону жанра, когда стараешься забыть, — само мироздание начинает постоянно напоминать. Чимин считает, что у него разыгралась воображение, когда утром следующего дня на остановке видит знакомую фигуру своего вчерашнего недоспасителя. Парень, немного сгорбившись, потирает замерзшие руки, пряча их в карманах пиджака. По значку, прикрепленному к нагрудному кармашку форменного пиджака, Пак узнает эмблему своей школы, только старшего отделения — по ободку значка курсивом написано «старшая школа». «Вот же гадство», — мысленно чертыхается Чимин, но выдыхает хотя бы оттого, что вспоминает о раздельных корпусах школ и о том, что сам еще посещает среднюю (последний год), что значит, — едва ли у них получится случайно столкнуться во время учебы (хоть бы этот был на третьем году, дабы совсем выбросить его из головы через год). Чего не скажешь об остальном оставшемся времени. Чимин встает параллельно, смотрит перед собой, но раз за разом косится глазом в сторону старшеклассника. Парень стоит, немного покачиваясь из стороны в сторону, как маятник, — то ли от холода, то ли от музыки из ярко красных наушников-капелек. Чимину вдруг так хочется узнать, что же он там слушает такое. Крики грешников в аду? Его лицо такое умиротворенное… Чертыхнувшись в очередной раз и, запретив самому себе смотреть и думать о старшем совсем-совсем, Пак достает из кармана собственный побитый смартфон. Он уже находит в плеере свой самый любимый плейлист, лезет в карман за наушниками, но не находит, лезет в другой и тут тоже мимо. «Гадство, гадство, гадство» Тем временем старший продолжает, как маятник — из стороны в сторону — прикрыв глаза, наслаждаться музыкой. Чимин как-то не замечал за собой привычки материться по поводу и без него, но вот прям сейчас, прям так сильно хочется смачно-пресмачно ругнуться, — может быть, даже вслух. Спасает только вовремя подъехавший автобус. Чимин быстро теряет брюнета из виду, но не успевает расслабиться, как в нос ударяет уже знакомая мятно-кофейная смесь, — они заходят вместе, да так и остаются рядом, прижатые друг к другу толпой людей. Чимин думает, что хуже уже быть не может. Он боится обернуться, двинуться, вздохнуть. Снова чувствовать незнакомца так близко — самое настоящее испытание. Не потому что он какой-то припадочный, боящийся чужих прикосновений, нет. Просто этот парень волнует как-то сильнее всего остального, Чимину вот до девушки, стоящей напротив и сонно тыкающейся ему в плечо носом, абсолютно все равно. Но как он начинает вспоминать о персонаже сзади, так все — кровь кипит. И вряд ли всему виной злость, хотя хотелось бы, конечно, испытывать именно ее, нежели что-то откровенно-непонятное. «Чертовщина какая» Успевший умереть сотню раз, Пак очень радуется объявлению своей остановки. Воодушевленный скорым освобождением, он несется к выходу, расталкивая людей локтями, и уже на выходе запинается о порожек. За доли секунд Чимин успевает представить, что будет с его лицом, когда он рухнет и поцелуется с асфальтом, но сильная хватка за шкирку удерживает в полете и, протащив немного вперед, отпускает. Пока он пытается оправить задравшийся пиджак, его грубо и резко разворачивают за плечи. Чимин снова смотрит в эти недовольные матово-карие глаза, почти не злые, но все равно совсем не лучащиеся дружелюбием. — Ты издеваешься, катастрофа? Преследуешь меня? Пак сбрасывает со своих плеч чужие руки. — Делать мне больше нечего!.. Я вообще-то… — Плевать, — перебивает, закатывает глаза и, сжимая переносицу, сцеживает сочащиеся ядом слова: — Абсолютно плевать. Мне не интересно, что ты там «вообще-то», — передразнивает, специально повышая тональность, неудачно пародируя чиминов голос, — просто скройся с глаз моих и все. У Чимина такое яркое чувство дежавю, когда брюнет быстро обходит его сам, и идет к корпусам старшей школы широкими, быстрыми шагами. Снова и снова выставляя Пака виноватым. — Да что я сделал тебе? — вопрос в пустоту, не дающий покоя со вчерашнего дня. «Лучше бы упасть дал, чем потом злиться вот так»🍁🍁🍁
— Катастрофа, ты так бесишь меня! — Тебя нельзя выпускать в мир, ты убьешься раньше, чем сделаешь хоть шаг! — Ты как вообще раньше выживал? Через неделю Чимин думает, что его прокляли и обрекли на вечные неудачи. Только вот не бил он никакие зеркала, не делал ничего плохого кому бы то ни было. Он вообще хороший мальчик, добрый, дружелюбный, светлый и милый. Может черная кошка дорогу перебежала незаметно? Да нет, вроде, хотя постойте… Утром, пока не смотрит под ноги, залипнув в телефоне, поскальзывается на покрывшемся легкой наледью асфальте; в автобусе, не успев схватиться за поручень на повороте, заваливается вперед; вечером, по пути домой запинается на ровном месте… но каждый раз отделывается не травмами, но темнеющим взглядом из-под челки, устремленным в самую душу и грубым шепелявым голосом, пробирающим до мурашек. Своими черными волосами, кошачьим разрезом глаз и похожим на шипение голосом угрюмый старшеклассник вполне может сойти не за кошку, но за тощего, злющего кошака — точно. Чимин так и не узнает его имени, хотя пора бы уже, столько вместе пережить даже у знакомых людей не всегда получается. Пак успевает привыкнуть, почти не обращая внимания на злость, обращенную против него всегда и везде. А знакомая «катастрофа» утром в пятницу внезапно вызывает улыбку, после которой на него смотрят, как на дебила и опять уходят (убегают). Скоропостижно привыкая, Чимин не замечает, как в воскресенье вместо того, чтобы спокойно отдыхать, ни о чем не думать, он смотрит на часы и торопит время. Вот те на! Понедельник — день тяжелый, но Пак ждет его с нетерпением, отныне именуя своим любимым днем. Привычками полнится коробочка где-то внутри, умещая в себя еще одну — простужено-хмурую, по всем прогнозам ненужную абсолютно, но необходимую. Очень необходимую. Едва ли успеваешь заметить, как по маленьким ложечкам, впустишь в себя кого-то чужого, делая «своим», делая нужным. …В понедельник утром Чимин, провалявшийся полночи без сна, ожидаемо просыпает, приходя в себя только за двадцать минут до выхода. Так быстро он еще никогда не собирался. Судорожно натягивая штаны, попутно чистит зубы, марая рубашку в пасте и совершенно этого не замечая, игнорируя даже, Чимин выбегает из дома, уносимый пронизывающим холодным, осенним ветром, проносясь мимо прохожих пулеметной очередью, на ходу откидывая лезущие в глаза апельсиновые волосы, что так сильно выделяются посреди всеобщей серости. Подбегая к остановке, он сбавляет шаг, безуспешно пытаясь отдышаться, но уловив взглядом знакомую черную шапку взъерошенных ветром волос, начинает задыхаться. Чимин осторожно подходит ближе, все еще тяжело дышащий, от мороза щеки пощипывает, покусывает, заставляя кожу зарумяниться. Очередной вдох-выдох очень громкий, а Пак подошел слишком близко, потому парень резко поднимает голову от светящегося экрана телефона, и их взгляды соединяются. Чимин и не замечает, как губы растягиваются в улыбке, которую не получается стереть с лица, она как чертова лакмусовая бумажка, выдающая с головой число кислотности (число счастья по безразмерной шкале не имеющей точного названия). Парень только фыркает в ответ и отворачивается к дороге, пряча телефон и руки в кармане своей кофты, накинутой поверх форменного пиджака. Сегодня жутко холодно, и Чимин успевает пожалеть, что не взглянул на термометр перед выходом, выскочив на улицу и забыв накинуть что-то более теплое, чем школьная форма. К счастью, автобус приходит скоро, так скоро, что Пак не успевает замерзнуть до смерти. В салоне непривычно пусто, но тепло, из кондиционеров идет приятный, теплый воздух. Устроившись в конце салона, Чимин уже готовится к тому, что успеет даже вздремнуть перед школой, но усевшийся впереди брюнет рушит эти планы, разбивает их в осколки и топчет еще сверху, гаденько усмехаясь. От вида чужого затылка, стрижки андеркат, выбритых висков, точеной линии шеи и выступающих позвонков Чимина начинает мутить, но не от отвращения, конечно нет, — от волнения. Он бедный сидит, как на иголках всю дорогу, в то время, как объект наблюдений что-то активно печатает в телефоне. Становится слишком интересно и не терпится сунуть нос не в свои дела, и Чимин чувствует себя конченным сталкером, заглядывая через плечо, высматривая хоть что-то — хоть какую-то частичку чужой личной жизни, раз уж имя он так и не смог узнать. И жалеет, к слову, о том, что подглядывает почти сразу — парень печатает кому-то «увидимся» и откладывает телефон в карман, отворачиваясь к окну и прислоняясь к запотевшему стеклу виском. «Увидимся…» Непонятно почему настроение тут же стремится к нулевой отметке. Чимин чувствует себя преданным и брошенным. Ну, а что он хотел, собственно? Возомнил себя центром вселенной, на деле являясь лишь пролетающим мимо метеоритом. А ведь этот старшеклассник не забывал напоминать, что Чимин его бесит, что он совсем не рад наблюдать чиминову рожу по утрам. «Настоящая катастрофа»🍁🍁🍁
На следующий день Чимин опять просыпает и решает не торопиться. Ну, его, этого угрюмого, вечно злого, вечно недовольного и… красивого до жути. Ну, его. К черту, это никогда не было чем-то многообещающим и важным. Хотя и тут Пак пытается обмануть сам себя. Дурилка. Влюбляться в незнакомцев, создавать идолов и пускать по ним слюни, рыдая ночью в подушку, боясь подойти и поговорить начистоту, — только отчасти кажется забавным и интригующим. А в реальности — это настоящее отравление, из достоинств имеющее только одно — возможность выдумать себе все, что захочешь и какое-то время жить этими мечтами, закрываясь в собственном маленьком мирке, как в неприступной крепости. Только вот мечтать хотелось не «о нем», а «вместе с ним», и еще быть тем, кому он пишет это кроткое «увидимся», и быть тем, кому он улыбнется, кому будет рад. Эти желания становятся настоящим открытием, и Чимин, как человек честный с другими и что более важно — с самим собой, с достоинством признает факт своей больной влюбленности. Только это совсем не делает погоды и не облегчает ситуации от слова совсем. Он решает: забуду и сменю свое расписание, отныне буду высыпаться. А сам перед выходом неосознанно начинает торопиться, представляя, как прямо сейчас, в эти секунды, к остановке подъезжает автобус и уносит с собой чиминову простуду в лице одного очень вредного старшеклассника. Чимин клянется себе завязать, постараться забыть только и здесь проваливается с треском. Он в черной безразмерной толстовке, стоит спиной, но даже так Пак узнает его по развороту плеч, по худощавым длинным ногам, по ярко-красным капелькам наушников в ушах. Он совсем-совсем один, посреди холода, серости и луж; его волосы влажные, постоянно взлетают вверх подбрасываемые резкими порывами ветрами, а потом снова падающие на глаза. «Что он делает здесь?» Подходя ближе к остановке, но останавливаясь, как можно дальше от парня, Чимин застывает статуей, пытаясь в опустевшей голове найти ответы. Опоздал? Решил сегодня выспаться и вышел позднее? Или, может быть… возможно… …ждал? Пока рыжий мучается догадками, объект его размышлений резко оборачивается, а Чимин вздрагивает от неожиданности, встречаясь взглядом с матово-карими глазами. Он подходит так быстро, что Пак даже моргнуть не успевает, не успевает отвести взгляда, пойманный в ловушку. Так страшно… — Катастрофа, ты где был? Я из-за тебя опаздываю, — он бросает взгляд на тяжелые, определенно дорогие часы, что так к месту лежат на его запястье, а у Чимина в легких заканчивается кислород, проходит слишком много времени, прежде, чем он надломлено ответит: — Я п-проспал. Какое-то чувство затапливает Чимина с головой, когда он понимает, что его правда-правда ждали. Внезапно хочется извиниться, прошептать «прости» — за каждую секунду, что парень провел один-один на морозе, посреди жестокой, холодной осени. Брюнет смотрит на него как-то не так, как смотрит всегда. Как-то тепло, что ли, — совсем не холодно, а потом тянет руку к чужому лбу и дает легкого щелбана. Чимин жмурится, но не от боли — от искорок в глазах напротив, которые так внезапно вспыхивают, окрашивая привычную карюю матовость оттенками горячего шоколада. — Больше не опаздывай, катастрофа, хорошо? Чимин не находит слов, не успевает. К остановке подъезжает автобус, и пока рыжий открывает и закрывает рот в тщетных попытках хоть что-то из себя выдавить, его бережно берут за руку и затаскивают в автобус, подталкивая к свободным сидениям в самом конце салона, уступая козырное место у окна и тут же усаживаясь рядышком. Руки у брюнета теплые-теплые, и Чимин с непонятным самому себе, странным удовольствием смотрит, как правильно лежит в чужой руке его рука, обычно такая несуразная, пухлая и маленькая. — Я не умею говорить о высоких чувствах, — вдруг говорит тихо, проникновенно, даже его голос теперь не грубые выкрики радиоволн, а треск виниловых пластин, — да и не вижу в этом смысла. Едва ли я поверю когда-то, что между нами возможно хоть что-то, кроме твоих вечных падений и моей раздраженности. Чимин вслушивается в каждое слово, ощущая покалывающее тепло в ладонях. Оказывается этот прекрасный незнакомец умеет говорить проникновенно-красиво, поэтично даже. — Но я хочу попробовать поверить. Слышишь, катастрофа? «Хочу попробовать спасти тебя от неуклюжести» «А ты… спасешь меня от одиночества?» «А ты… сможешь ли меня согреть?»🍁🍁🍁
— Но почему он так резко передумал? — недоумевает Чонгук, впервые раскрывший рот после заданного им вопроса. Чимин улыбается устало, откладывая давно высохшую тряпку, которой протирал школьную доску. Они с Гуком сегодня остались дежурными, пока Тэхена вызвали на какое-то важное школьное собрание. Так-то Чимин давно бы уже убежал, но отказать в просьбе не смог. И в итоге нарвался на откровенные разговоры, вызывающие непонятную, теплую-теплую грусть. — Это ты у него спрашивай, он мне так и не рассказал, — смеется Чимин. Чонгук хмурится, он так и замер посреди класса, оперевшись о швабру руками. Чон хочет еще что-то спросить, но не успевает, — со стороны выхода из класса появляются две темные макушки — Тэхен и Юнги. — Чим, собирайся быстрее, — привычно шепелявит Мин, — сколько тебя ждать можно? — Ты опять халявишь? — тянет Тэхен устало, разглядывая своего горе-дежурного. — Ни о чем нельзя тебя попросить… — Тэ, он молодец так-то, — Чимин все с той же усталой улыбкой вступается за друга, — раньше меня все закончил. Поэтому и стоит теперь, ждет. — Почему ты вечно думаешь обо мне плохо?! — Чонгуку обидно до глубины души, и он готов выбивать из этого строптивого и вечно недовольного президента класса искренних извинений. — Так все, — Юнги не дает Тэхену ничего ответить, отпихивает его куда-то в сторону, — пойдем, Тэ, они нас догонят. — Вообще не понимаю, как ты умудряешься вытерпеть Юнги! — возмущается Гук, когда убеждается, что та парочка оказывается вне зоны слышимости, меньше всего хочется позднее извиняться за свой болтливый язык. — Они с Тэхеном два сапога — пара! — Тут ты прав, — соглашается Пак, надевая куртку и заматывая вокруг шеи шарф. — Поделись секретом, Чимин, пожалуйста, — Чонгук подходит ближе и делает свои невозможные щенячьи глазки, — расскажи, в чем секрет ваших отношений с Юнги. Почему вы почти не ссоритесь? Потому что из твоего рассказа я так ничего и не понял… — В любви? — Чимин смеется, но так и не дает конкретного ответа. Ведь, это правда. Все дело в любви и только в ней. Тут Чимин никого не обманывает. Просто и любовь у всех разная. У кого-то она расцветает с первым теплом, играет красками, все время меняется, а у кого-то она вечно ищущая тепла, вечно продрогшая и простывшая, одинокая на двоих. Разделять любовь посезонно — правильно. А еще правильно — говорить «люблю» в любое время года.🍁🍁🍁
— Сколько можно меня эксплуатировать? — Юнги недовольно возмущается, шаркая по полу тапочками. Несколько минут назад Чимин слезно молил его о кружке любимого горячего шоколада, и хоть Мин отбрыкивался и противился как только мог, а все равно сдался и пошел до кухни, выполнять такую важную просьбу. Возвращаясь, он ворчит, как старый дед, впихивая в чиминовы руки пузатую чашку, доверху наполненную «жидким, концентрированным диабетом», для полноты картины посыпанным сверху белыми зефирками. Замкнутый и холодный, каким все его привыкли видеть. Юнги и есть такой, только — это не совсем полная картина, и Чимин счастлив, что именно ему открылась темная сторона Луны. Мин забирается с ногами на диван, укрываясь пледом и снимая с паузы какой-то бессмысленный фильм, который они смотрели до этого. Чимин тут же, как маленький магнитик подползает под бок, и прижимается ближе, Юнги осторожно обхватывает его за плечи. Чимин краем глаза замечает, как вытянутые в сплошную линию тонкие губы распадаются в улыбку, хочется закричать: я все вижу, Мин Юнги, все-все! Никакой этот Юнги не грубый и не каменный, а очень нежный и уязвимый, но старательно это прячущий. — Я люблю тебя, — вдруг так хочется это сказать, что режет до боли, Чимин ждет ответа, прикрыв глаза и слушая биение сердца, прислонившись к юнгиевой груди. На мгновение ему кажется, что вместо простого «тук-тук-тук», как у всех нормальных людей, он слышит шум волн, настоящий осколок моря или океана. Океана под именем Мин Юнги. — Я тоже. — Что «тоже»? — Ничего, если не понятно. — Все мне понятно. — Вот и хорошо, моя катастрофа. «Да-да, Хиросима» Возможно, любовь у них и правда со вкусом осени, холода и дождя. Возможно их любовь странная, возможно — нереальная. Но она определенно есть и останется с ними надолго, желательно — навсегда. До простуженной осени еще далеко — целая весна и лето. Но знаете, в чем заключается самый главный смысл «осенней» любви? Это простое желание тепла и боязнь одиночества перед морозной зимой. Одному очень сложно зимовать, а вдвоем — уже не так страшно. У Юнги теплые руки, но абсолютный холод в душе, а у Чимина душевного тепла столько, что хватает на двоих. Продрогшее сердце в поисках тепла, открывает двери в залитый апельсиновым цветом мир… и остается там навсегда.я буду любить тебя всю зиму, я обещаю тебе бесконечную.