мы

Воздушные мечты моей слабой души только о тебе, и тайна твоего солнца не оставляет мое беспокойное сердце.*

Утром следующего дня погода выдалась не самой лучшей, для пешей прогулки до школы. Ветер холодный и сильный, гнул ветви деревьев к земле, поднимал в воздух килотонны пыли, срывал шапки и капюшоны, взъерошивал волосы и пробирался под одежду. И не смотря на всю эту непогоду, на редкую противную морось и холод, Чонгук вот уже минут сорок торчал у дверей тэхенового дома. Он боялся упустить своего президента класса, поэтому вышел заранее, зная точно, в какое время Тэхен выходит из дома, чтобы успеть дойти до школы вовремя. Руки и лицо сильно замерзли, не спасал даже большой шарф, который ему перед выходом намотала на шею мама, даже теплая дутая куртка продувалась, словно была всего-то легкой летней ветровкой. А Тэхен пунктуален до скрежета в зубах, — выходит по нолям. Он естественно еще из окна увидел шатающегося у дверей Чонгука, но решил специально не спешить — пусть помучается еще немного. Так на этом и не остановился. Гук встрепенулся, заметив, как раскрылась выкрашенная в фиолетовый цвет дверь, как из нее вышел такой же утеплившийся шарфом и шапкой Ким Тэ, и уже готовился хотя бы к «привет», но Тэхен просто закрыл дверь на замок и прошел мимо, игнорируя Чонгука так, словно он был вообще ничем — дыркой от бублика. — Тэхена! Тэ! — ноль реакции. — Тэхена! — и опять. Чонгук быстро нагоняет одноклассника, перегоняет его и преграждает собой путь, стараясь заглянуть в глаза опустившему голову президенту класса. — Не игнорируй меня, я же извиниться пришел. Взамен ответа Тэ еще раз безуспешно пытается обойти Чонгука, но вместо свободы получает еще чуть-чуть и железные тиски. Гук подхватывает его под попой и с такой легкостью отрывает от земли, будто Тэхен пушинка, а не человек. Отводить взгляд теперь бесполезно, прятаться — тоже, поэтому он только закусывает губы, и не может утаить очень обиженное выражение лица. — Отпусти, — он говорит тихо и спокойно, но голос дрожит и это выдает его настоящие чувства. — Не отпущу, пока не простишь и не обнимешь, мы будем стоять так и никуда не пойдем, — голос Чонгука звучит как-то по-другому, как-то иначе — не мягко, а уверенно, почти строго. (Ему хочется подчиняться, но это большой-большой секрет) Самая большая тэхенова ошибка — смотреть Чонгуку в глаза прямо сейчас. Это — выше его сил. Чонгуку невозможно сопротивляться, а когда он вот так глядит, хлопая ресницами, даже лютый холод, ветер, противная морось, — все это уходит куда-то далеко-далеко, где им совершенно нет места, и где есть только эти, сверкающие мириадами звезд глаза. Миллионы тонн звездной пыли, звезды, кометы, астероиды, черные и белые дыры, планеты — все это умещается только в этих глазах вопреки всем физическим законам. Это больше, чем слабость, — до боли тяжелое чувство, от которого все переворачивается внутри, — когда находишь целую вселенную в одном лишь человеке. — Отпусти, я не обижаюсь, — Тэхен упирается руками в широкие плечи, переводя взгляд с чонгуковых глаз куда-то ему на переносицу. — Правда? — Да. — Правда-правда? — Да-а! Отпусти! — Тогда поцелуй, — он еще и губы бантиком вытягивает, дурачась очевидно, и совсем не ожидая, что в ответ его все-таки поцелуют. — А теперь отпусти, соседи смотрят. — Пусть смотрят! И против целой непогоды, против всего мира, для этих двоих сейчас тепло и светит солнце — у них свой собственный мир — вселенная внутри другой вселенной, и так до бесконечности. Это приятно, это прекрасно, незабываемо — вот так целовать любимого человека рано утром, когда другие недовольно плетутся на работу, в школу, в институт. И, правда! Пусть смотрят! Пусть! И завидуют — обязательно.

🌸🌸🌸

Где-то в пятницу — дня через три, Чонгук вспоминает, что вообще-то собирался поговорить с Тэхеном. Вспомнил, конечно же, не самостоятельно — с подачки Намджуна, снова раскраснелся, как помидорка, засмущался, вызывая у Тэхена очередной приступ переживаний. — Ты снова весь горишь, Чонгук. Точно ничего не болит? — президент класса даже чужих глаз не смущается — прикасается ладонью к чужому лбу, проверяя температуру. — А ты губами проверь, Тэ. Так точнее будет, — Намджун тут как тут, словно у него встроенный радар на чужие интимные моменты. — Еще хоть слово и я у тебя температуру так проверю, что… — Чонгук успевает вовремя прикрыть Тэхену рот, чтобы весь остальной класс не услышал и не узнал, как Ким Тэ умеет угрожать и какие слова он для этих угроз применяет. — Так его, Тэхен! Так его! — Чимин хохочет с задней парты, довольный тем, что хоть кто-то одним только взглядом или словом умеет затыкать общеклассную балаболку. Намджун на этот выкрик только наигранно обиженно вздыхает и отворачивается. А президент класса замер, как напуганный мышонок, тяжело дыша в широкую ладонь Чонгука, которую он так и не потрудился убрать от чужого лица. Гук тоже не двигался и молился, чтобы никто не застал их такими, чтобы Тэхен не отдернулся, как всегда, чтобы… В его голове очень много всего проносилось за раз, и он едва не пропустил очень легкое касание горячих губ, что так мягко ощущалось тыльной стороной ладони. Это… нереально. Поэтому Чонгук сам отдергивает руку от испуга, заворожено наблюдая за легкой тэхеновой полуулыбкой — одними только уголками губ. (Навсегда самая первая и искренняя…) — Точно все хорошо? — Тэхен говорит это почти шепотом, только Чонгуку. А у Чонгука не все хорошо, у него сердце колотится как бешенное, заставляет вновь оправдывать свое поведение аритмией, которой не существует. Он наклоняется ближе к Тэ, и сам полушепотом говорит тихо-тихо: — Сегодня пятница, пойдем после школы в парк? Нам надо… поговорить… Завтра же суббота, да? Уроков… н-нет, так что… — Да что с тобой в последние дни? — Тэхен отклоняется немного, чтобы посмотреть Чонгуку в глаза. — Ты такой странный. Пошли, конечно. Но ты меня пугаешь… Гука спасает прозвеневший вовремя звонок, оповещающий о начале урока.

🌸🌸🌸

— Так, шапку натяни ниже, чтоб прикрывала уши, а шарф, чтобы прикрывал шею. Ты совсем себя не бережешь. — Чонгук кудахчет над Тэхеном, как курица наседка, переживая, чтобы тот не простудился после прогулки по их небольшому городскому парку. Весна в последние дни не собиралась радовать теплом, а потому стоило лучше следить за своей одеждой, чтобы не слечь с болячкой. — Перестань, — президент класса не отталкивает совсем, только недовольно фыркает, дуя губы. — Я тебе маленький, что ли? — За тобой не проследишь — выбежишь на улицу босиком! Мы это уже проходили. — Но я же не простыл! У меня здоровья… ого-го! Больше, чем у тебя! Все, — Тэхен упирается ладонями Чонгуку в грудь, — пошли уже, а то так и будем тут стоять. Никуда не успеем. Чонгук смеется, потому что вообще-то Тэхен все-таки простыл в итоге, но он умалчивает это и просто идет следом. На улице лишь на несколько градусов теплее, чем было утром. Пропал иней, покрывающий совсем недавно позеленевшую траву, воздух стал более влажным, появился легкий туман. Ветер почти сошел на нет — его хватало лишь на редкие порывы, что взъерошивали, неприкрытые шапками волосы на головах прохожих, отчего и жить становилось легче. Президент класса, воспользовавшись тем, что Чонгук отвлекся на каких-то ребят из школы, чтобы поздороваться с ними, надел шапку так, как хотелось, и немного ослабил шарф. — Дай руку, — просит Гук, когда они выходят из школы и идут в сторону парка. Он улыбается, протягивая свою, а Тэхену хочется вредничать, хоть неведомая сила и дергает вытащить ладонь из тепла и протянуть ее в ответ. — Не дождешься. — Ну, пожалуйста, — просит, часто моргая и улыбаясь еще шире, Тэхен не может от него отвернуться, не может перестать смотреть — это просто невозможно. — Мне холодно, рука мерзнет. Смотри! Пальцы уже синеют!.. Тэхен смеется тихо, когда Чонгук сам, не дожидаясь согласия, вытаскивает чужую ладонь из кармана куртки, цепляется за нее предельно нежно, согревая горячими пальцами. Обманщик. — Ну, ты и королева драмы, конечно. — Пользуюсь разрешением вить из тебя веревки! Чонгук смотрит бесхитростно — по-мальчишечьи, как умеет только он. Ну, точно вьет веревки, знает же, что такие взгляды у Тэхена выбивают почву из-под ног; он, наверное, с рождения умеет целовать глазами. — Ты хотел о чем-то поговорить? — президент класса пытается вырваться из этого плена, из пыточной камеры, в которую хочется возвращаться на добровольной основе, снова и снова. И у него получается — Чонгук тут же вздрагивает, будто его током ударило, и отворачивается, показывая только ярко-красные кончики ушей. — Хотел, — в глаза так и не смотрит, — да, хотел. Но… — Но? — Я так боюсь, — чистосердечно, — мне так страшно. — Чонгук? — Тэхен дергает их сцепленные ладони, чтобы Гук подошел ближе, но тот, как скала, стоит на месте и все прячет свое лицо. — Ты пугаешь меня, перестань. Говори уже, что хотел! Ну и как он должен сказать? Что он должен сказать? Друзья со своими советами хороши, конечно! Они сами-то представляют, как этот разговор должен произойти? О таком вообще разговаривают? Разве взрослые не переходят сразу к делу? (Меньше слов, больше…) — Будешь и дальше молчать, я уйду домой, а ты останешься здесь. — Тэхена, — поборов самого себя все-таки начинает говорить, поднимая взгляд и рассматривая взволнованное лицо президента класса, — можно сегодня остаться у тебя на ночь? Все-таки парк — не то место, где стоит говорить о близости и всех тех вещах, которые могут за ней последовать. Ночевка — спонтанная идея, но чем больше Чонгук думает о ней, тем лучше она кажется ему. Во всяком случае, они будут вдвоем, совсем вдвоем. (А это уже серьезно) — Хочешь сказать, что ты целую неделю боялся спросить у меня про ночевку? Ты дурак, Чонгук? — Не обзывайся! Тэхена… — А ты не давай мне повода обзывать тебя, глупый, — президент класса вопреки своим словам хихикает, разглядывая обиженное лицо Чонгука. — Конечно можно! Тогда зайдем на обратном пути в магазин, тебя же надо прокормить, а у меня в холодильнике только пара йогуртов осталось. Обида забывается тут же, Чонгук счастливо улыбается, кивая. (Ему-то точно известно кто из них на самом деле достоин звания «дурака» или «одураченного») Пока они гуляют, обсуждая всякую бессмыслицу, пока идут, держась за руки к круглосуточному магазину, что совсем недалеко от дома Тэхена, пока вместе, несут пакет продуктов, дергая его в разные стороны — кажется, словно они давно уже намного ближе, чем просто влюбленные, ближе, чем кто бы то ни был в этом мире. Детки боятся взрослеть; они просто еще не знают, что взрослеть — совсем не страшно. …Тэхен внезапно, раскрывая дверь, прокручивая в замочной скважине ключ, вспоминает, что Чонгука в дом он еще ни разу не пускал. Даже в те звездные ночи они просто сидели во внутреннем дворике, не заходя в дом. Неужели — вот так просто — он возьмет и запустит кого-то чужого в то место, где он всегда один, и где нет места никому кроме него самого? Это определенно страшно. Пугает до дрожи в коленках и выбивает почву из-под ног, — почти так же, как каждый чонгуков лучистый взгляд. Тэхен снова делает ошибку, оборачиваясь. Чонгук смотрит на него, как и всегда — слишком мягко, слишком лично. И как его можно не пустить? Разве удержишь его за порогом? Сам же и утянешь за собой, пусть и знаешь, что прежний мир с этим приходом, точно подойдет к своему логичному разрушению, к своему концу. — Заходи, — говорит преувеличенно смело, он знает цену этим словам и готов ее заплатить. Ради Чонгука точно-преточно готов. (Ведь он его лю…) Определенно лю… Дом у президента класса хоть и выглядит ветхим, маленьким и скромным, внутри он оказывается очень уютным, теплым, приветливым. Чонгук сравнивает этот дом с самим Тэхеном, — внешне он холодный, иногда слишком грубый, но внутри мягкий и легкий, как перышко, нежный и ласковый. Здесь даже пахнет особенно — Тэхеном — чем-то фруктовым, слишком сладким, видимо с утра в воздухе так и остался витать запах или геля для душа, или духов. Прихожая крохотная, в ней даже большая дутая чонгукова куртка кажется гигантской, огромной, но не чужой, нет — просто новой. Тэхен с пакетом сразу идет на кухню, а Чонгук решает без спроса заняться освоением новых территорий или же их захватом — не разберешь. Он шагает осторожно, половицы под его ногами весело поскрипывают. Кроме кухонной двери тут еще три: первая — ванная комната, вторая — почти пустая, необжитая, скорее всего родительская спальня, с одной большой двухместной кроватью и высоким платяным шкафом от пола до потолка, а третья — напоследок. За третьей прячется точно-преточно тэхенова комната, — самое интересное здесь место. Мама Чонгуку всегда говорила, что комнаты, в которых живут люди — это настоящие отражения их человеческих душ, и если тебя пустили в эту комнату, — значит, и в душу пустили тоже. Поэтому Чонгук останавливает сам себя, когда уже хватается за ручку, чтобы распахнуть дверь. «Нет, без разрешения нельзя…» — Чонгук, ты где застрял там? — Иду-иду. …У вечерних разговоров на кухне всегда привкус какой-то особенный. Вот вроде сидите вы, из крана вода капает, громко жужжит холодильник, за окном шумят проезжающие машины, и свет от лампочки приглушенно-желтый, и чайные ложки стучат о края кружек, размешивая сахар. А обстановка все равно какая-то необычная, волшебная. Чонгук почему-то думает, что даже чай в его кружке тоже самый вкусный из всех, что он пробовал до этого момента. А может все дело в том, кто этот чай ему заварил? Так уж получается, что когда мы любим человека, то и все, абсолютно все, что он делает, автоматически становится самым лучшим, необъяснимо преображается. И это не культ личности, не бессмысленное поклонение человеку, нет. Это и есть любовь в самом правильном ее проявлении.  — Мы можем приготовить что-то или просто заварить рамен, — говорит Тэхен, отставляя опустевшую чашку на стол. — У меня теперь столько еды, не съем это все и за неделю. У Чонгука после таких заявлений в голове только и мысли, что ему, наверное, стоит начать следить еще и за тэхеновым питанием, а то вдруг он тут голодает, снова тихушничает и скрывает что-то. Как совсем недавно пытался скрыть простуду, из-за промокших по неосторожности ног в очень дождливый день. Иногда этот президент класса кажется таким неприспособленным к этому миру. А еще Чонгук точно помнит, что Тэхен не умеет готовить, поэтому и говорит: — Давай рамен, — только сам поднимается со стула, — показывай, где у тебя тут кастрюли, где палочки. Президент класса смотрит благодарно, ему на самом деле неловко, что он только и может, что заварить чай. Гостю придется самому себя кормить, потому что хозяин совершенно далек от готовки и всяких домашних дел. Тэхен показывает Чонгуку все шкафчики с посудой, помогает набрать воду, но когда его спрашивают, как работает плита, он снова робеет, и Гуку приходится разбираться самому. Но благо — это не так и сложно. Чонгук справляется со всем этим сам, а еще очень правильно смотрится здесь, очень к месту, очень так, как всегда было нужно. — Так стыдно, — Тэхен прикрывает рукой лицо, нервно усмехаясь, пытаясь скрыть предательский румянец и свое смущение. — Это я должен был тут о тебе заботиться, а все вышло наоборот, — про себя добавляет, что «это не справедливо — то, как природа постаралась над Чонгуком, сделав его идеальным и таким невозможным». — С ног на голову перевернулось! — поддерживает его Гук, — как в Австралии! — Тэхен смеется, ведь это он ему рассказывал вчера про Австралию, даже показывал ее на картах по географии. — Но, Тэхена, мне нравится о тебе заботиться, поэтому не вздумай переживать! Это делает меня счастливым! И его сияющее лицо доводит до критической точки, Тэхен еле сдерживает себя, чтобы не заплакать, как плачут люди, которые слишком долго смотрят на яркое солнце. Этот свет ослепляет. Такие люди, как Чонгук должны быть под запретом! Это просто нечестно! Идешь ты такой в темноте и холоде все время, а потом вдруг в этот темный мир врывается человек-солнце! И все. Это все. Твоему миру конец. Этот человек своими лучиками проберется везде, согреет тебя, выучит наизусть твои страхи и истребит их, вылечит болячки, подарит тебе свое сердце и будет произносить твое имя так, словно это самое первое слово с которого начался мир. И ты даже убежать не сможешь, потому что просто не захочешь. И примешь этого человека, как родного, выдашь все, как на духу, откроешь душу без страха, что в нее плюнут. Потому что не плюнут. Никогда. Потому что люди-солнца просто не умеют врать. Тэхен смотрит Чонгуку в его широкую спину, обтянутую белой футболкой; линия плеч ровная, руки расслаблены, а если прислушаться, то за бульканьем воды из кастрюли, за гудением холодильника и за шумом за окном можно расслышать привычное посвистывание под нос. Эта мелочь такая важная, что сердце просто не выдерживает — оно у Тэхена вообще не готово к таким сверхкритическим нагрузкам. Уткнуться носом куда-то в шею, чтобы узнать запах шампуня, которым Чонгук пользуется, обхватить его со спины и прижаться в безобидном жесте, просьбе о помощи, — о спасении от этой сладкой-сладкой муки быть влюбленным в него — в Чон Чонгука. Это внезапно так необходимо, что Тэхен не в силах себя сдержать. — Тэхена… — словно самое первое слово, с которого начался целый мир… — Не обращай на меня внимания, давай просто так постоим чуть-чуть. Разве можно ему отказать в этой простой просьбе? Чонгук точно не сможет, ведь он по Тэхену тоже сильно и тоже до боли. На этом и строится мироздание и ее баланс, который нельзя нарушать. — Ты знал, что я вообще-то все-все умею, Тэхена? — он осторожно, боясь спугнуть, опускает свободную руку на сцепленные в замочек на его животе тэхеновы ладошки, проводит большим пальцем по нежной коже и, довольно прикрывая глаза, чувствует горячее дыхание где-то у основания своей шеи. — Знал, — любимым грудным голосом с хрипотцой, — еще бы учился на «отлично», и цены бы тебе не было. — Ну-у, — Чонгук улыбается, даже не собираясь обижаться на напоминание о том, что пусть и в одном деле, но именно в нем он все-таки провалился, — это я специально для тебя оставил. Видишь, как мы друг другу идеально подходим? Сошлись по каждому из швов. «Вижу…» «Я вижу, Чонгук» Но вслух получается только: — Вот же дурак. …Пересекать порог тэхеновой комнаты — обещание вечной любви и верности (куда он денется, когда его так откровенно пускают в самую душу), окончательно и смертоносно, словно на космический корабль заходишь без скафандра и шлема, такой весь из себя простой и неподготовленный ни к чему. Тэхен ведь неземной, Чонгук в этом точно-точно уверен. Если Чонгук — Солнце, то Тэхен — обязательно Луна, отражающая яркий свет, делающая этот свет мягче. Но Тэхен на удивление не боится запускать в свою обитель постороннего, ведь посторонний — не чужой, а просто новый человек. Все когда-то бывает в первый раз, да-да. В этой комнате светло, но не потому, что лампочка тут ярче, чем на кухне, просто комната сама по себе светлая, небесно-голубого цвета. Она намного меньше родительской спальни, но вещей здесь умещается гораздо больше. Вообще это кажется единственным живым, по-настоящему живым местом в этом доме. Кровать стоит у одного из двух окон, прикрытая белым-белым, как снег, пушистым пледом с длинным ворсом. Напротив нее стойка для одежды, на которой висят яркие, цветастые футболки, рядом со стойкой и напротив второго окна стоит небольшой столик, заставленный книгами, тетрадями и учебниками, к столу придвинут стул, на котором аккуратно сложена домашняя одежда. На каждом окне в цвет пледа на кровати — белые шторы, которые наверняка светятся, когда на улице солнечная погода. Но из всего, что находится в этой комнате, Чонгук сильнее выделяет небольшой участок стены, рядом с высоким зеркалом во весь рост; на этом небольшом участке стены он разглядывает несколько рисунков, гербарий из пары-тройки клиновых листков и одно фото, сделанное на полароид. — Я не знал, что ты рисуешь, — говорит невпопад, еще не разглядев содержание рисунков и одной единственной фотографии. — Не смотри! — Тэхен наверное опережает скорость света, подбегая к стене и закрывая собой рисунки и фото, и гербарий тоже. — Почему? — Чонгук игриво наклоняет голову, не понимая причины такого испуга в тэхеновых глазах. — Я не умею рисовать, ты будешь смеяться. — Почему? — Потому что ты даже рисуешь так, будто учился этому, а я… просто иногда… Не смотри! — но уже слишком поздно. Много ли силы нужно, чтобы убрать Тэхена со своего пути? Нет. Всего-то один Чонгук, который с легкостью поднимет его и закинет к себе на плечо. Конечно, Тэхен его знатно поколотит по спине, но это какие-то мелочи, главное — первоначальная цель достигнута, и теперь можно спокойно все рассмотреть в деталях. Рассмотреть и потерять уверенность в том, что пол под ногами — устойчивая опора. Потому что на каждом из рисунков только одно лицо, только одно… И оно принадлежит Чонгуку. — Ты прекрасно рисуешь, Тэхена, — искренне, так искренне, что тот к кому обращаются, замирает, прижав уши, и едва не дрожит. — Почему ты раньше мне не показывал? Он отпускает уже не сопротивляющегося президента класса, придерживая за талию, будто чувствуя, что у него сейчас такие же проблемы с координацией. Тэхен прячет лицо в своих ладонях и не спешит показываться, как страус, что прячет голову в песок. — Ты не должен был это увидеть. Ведь это значило бы гораздо больше, чем какое-то «люблю» на одних только словах. А что же на фото? Там тоже Чонгук, только в обнимку с самим Тэхеном, — они сделали это фото случайно, прогуливаясь в каком-то торговом центре. Чонгук везде, буквально везде! — Завтра пойдем ко мне, и я покажу тебе все свои рисунки! Так будет честно, да? — Чонгук осторожно касается тэхеновых рук, без слов прося показать лицо. — Ну же, перестань смущаться, Тэхена. Вместо просьб, которые не действуют на загнанного в угол президента класса, Чонгук решает перейти к действиям, — обхватывает его, обволакивает собой, прижимая ближе, сжимает в горсти, такого маленького и смущенного, беззащитного, раскрытого со всех сторон. Его такого только любить, только беречь, чтобы в тепличных условиях он не закрывался опять, как вредный бутон розы, а продолжал радовать мягкими лепестками и своей красотой. — Я так люблю тебя, — Чонгук сейчас сам где-то на пике своей искренности, растроганный внезапными открытиями, застигнутый врасплох той сердечностью, которой его безвозмездно одарил Тэхен. Прямо сейчас он понимает слова Чимина о том, что все дело в одной только любви. Именно любовь, настоящая и живая, именно она дает сил перетерпеть все несчастья, чтобы, в конце концов, быть счастливее целого мира. И то, что получается потом — это просто получается. Не нужно договариваться о близости — нужно просто быть близкими. Как же долго нужно было к этому идти? Пока Тэхен отвлечен своим смущением, но жмется ближе в поисках поддержки, Чонгук сгребает его всего, чтобы потом нежно опустить на кровать, утопить в мягком пледе, как в теплом-теплом прибрежном песке. Он сам нависает сверху, рассматривая каждый миллиметр тэхенового лица, а президент класса все продолжает жмуриться, не смотреть глаза в глаза, вредничая и сейчас. — Тэхена, посмотри на меня. — Нет! «Если посмотрю — рассыплюсь в пыль! Ты же опять светишься…» — Ну же, — Чонгук смеется, — не заставляй меня делать это за тебя насильно. — Не-ет! Поцелуи в шею они еще не проходили, но на это и был нацелен расчет. Чонгук застает этим жестом Тэхена врасплох, — тот тут же распахивает глаза. Хочется закричать на весь мир, как это нежно и вместе с тем: — Чонгук, ты чего?! Перестань… — но это так неуверенно. Поцелуи превращаются в одно бесконечное касание нежной шеи и губ, Чонгук отрывается только для того, чтобы набрать в легкие немного жизненно необходимого воздуха. (Если отбросить все законы природы, Чонгук с радостью бы променял кислород на одного только Тэхена) Попытки оттолкнуть сходят на «нет» так и не воплотившись в жизнь. У Тэхена из слабостей только иммунитет и все, что связано с Чонгуком, что в принципе все равно сводится к здоровью (душевному и телесному). Поэтому он не может отталкивать, только со всей силы, которую успел скопить в кончиках пальцев, — вцепиться в широкие плечи, чтобы удержаться от падения или потери рассудка. Тело живет собственной жизнью, подчиняясь только зову и желаниям сердца, отбрасывая рассудок на задний план. В попытке избавить от дрожи, Чонгук ласково проводит руками вдоль плеч до самых кистей, — только это порождает еще большую дрожь. Он цепляет тэхеновы запястья и поднимает их над его головой, крепко, но нежно удерживая, — для этого хватает одной его руки, а второй он касается подбородка, чтобы немного приподнять чужое раскрасневшееся лицо, еще больше обнажив шею. — Чонгу-ук… Близость, эта близость она всегда такая, — сводит с ума и доводит до самых небес одновременно сильно. И о ней не принято говорить, только идти на сближение, и по пути изучать чужие жесты, чужие желания и слабости. Это нисколько не стыдно и не позорно, просто люди любят выворачивать все наизнанку, даже не попробовав. Теперь-то Чонгук знает, он знает, что это никакое не извращение, а самое настоящее волшебство, единственное, что подарено людям, как способ хоть на миг стать ближе, чем это вообще возможно. «Дурацкий Намджун…» «Забил голову ерундой» Но к близости тоже нужно быть готовым. С этим не стоит никогда спешить. — Мне страшно, — только хриплый шепот, заставляющий подскочить кривую линию пульса. Чонгук через силу останавливается, чтобы заглянуть Тэхену в глаза. В этих глазах застыли соленые слезы. — Тэхена, — Чонгук говорит ласково, мягко проводя кончиками пальцев от скул до подбородка, туда и обратно, — я не собираюсь делать ничего, что может тебя испугать. Обещаю. — Правда? — Да. «Мне страшно тоже» И сердце, работающее на износ, — тому подтверждение. — Поцелуй меня? Тэхен хочет спросить: я? Но у Чонгука слишком умоляющий взгляд, чтобы отказывать в этой просьбе. Поэтому президент класса тянется к нему, исполняя такое простое-сложное желание. И снова попадает в ловушку чужой хитрости и обольстительности. До этого только ранимое касание губ становится чем-то более глубоким, Чонгук сначала только легкими укусами просит открыть немного шире рот, а потом еще и давит пальцами на подбородок. Тэхен и тут сдается, позволяя учить себя новому языку. (Французскому, да, французскому…) Непонятно только: откуда Чонгук в этом так преуспел? Или он не преуспел, а просто решил перейти от теории к практике? Пробуя на вкус чужое горячее дыхание… Они же оба на французском ничего не понимали… и понимают ли сейчас? За глубиной поцелуя они не останавливаются. Что там про почки? Руки? О весне? Ах, точно, они же все распускаются. Чонгук позволяет себе чуть больше, чем пообещал Тэхену. Так и продолжая удерживать запястье над головой, целуя, он свободной рукой почти невесомо проводит линию от плеч до живота, который тут же вжимается под самые ребра. Тэхен захваченный с головой в этот головокружительный поцелуй перестает хоть что-то понимать, пропускает, когда из горизонтали они вновь оказываются в вертикальной плоскости. Чонгук устраивает президента класса у себя на бедрах, хитро ухмыляясь. — Ты пообещал… — А я разве делаю что-то не то? — а сам касается больно-горячими ладонями чужих острых коленей, обжигая почти по-настоящему. — Делаешь! — Что? — игривый наклон головы и (что?) язык, упирающийся в щеку, вздернутая бровь. И руки, которые так осторожно от коленей поднимаются выше. — Вот это! — Тэхен накрывает чужие ладони своими. — Перестань. — Я не верю, что ты этого хочешь, — Чонгук играется с ним, совсем уже осмелев, игнорируя сопротивление, продолжает намеченный путь. И куда подевался мальчик, который по туалетам ныкался и боялся говорить, краснея до самых кончиков ушей? (Так они и не говорят вроде…) — Чонгу-ук… — Поцелуй меня? — Не поцелую. — Тогда обними. — Не обниму! — Ну, тогда ты сам напросился, понял? — и с бедер чонгуковы руки оказываются чуть ниже тэхеновой поясницы, да-да. (Нагло сжимают упругие половинки…) — Ты совсем?.. — Что? — Чонгук строит из себя крутого на уровне профессионала, а у самого руки дрожат. Хорошо, что Тэхен слишком возмущен сейчас, чтобы это заметить. — Убери. — Не уберу, — президенту класса пора уже понять, что на Чонгука все эти грозовые молнии в его глазах не действуют, это совсем-совсем бесполезно. — Ладно, уберу если поцелуешь, только также, как было — по-взрослому. — Ты… — Тэхен изо всех сил хочет найти слова пообиднее, но Гук, пользуясь своей взрастающей с каждой секундой наглостью, вжимается до боли пальцами, не оставляя выбора. Тэхен его все-таки целует. Поэтому они и пропускают момент, когда в дом заходят нежданные гости, когда раскрывается дверь прихожей, когда раздаются громкие шаги. Тэхен приходит в себя только услышав, как со скрипом открывается дверь в его комнату; он отчаянно, со всей силы отталкивает от себя Чонгука, перепугавшись не на шутку. Только забывает как бы, что они сидят не очень удачно для таких выкрутасов, и если упадет Гук, то он и Тэ утащит за собой следом. Так и катятся кубарем с кровати, сцепившись всеми возможными конечностями. В дверях замирают и не хозяева, и не гости — просто мама, сестра и отчим, решившие без предупреждения приехать и проведать Тэхена. Вот это… встреча.