Юная любовь

Харука горько вздохнула, осторожно коснувшись правой щеки. Прикосновение отозвалось болью — синяк все еще не сходил. Она чувствовала себя отвратительно грязной и потной, особенно на пятый день в камере, когда ей не то что ни разу не удалось принять душ — ей даже поспать нормально не удавалось. Да сколько же еще они будут ее держать тут, зачем еще продлевать арест? Кто-то дал понять, что участок посетят представители центра опеки и попечительства. Естественно, ее удостоверение фальшивое, они это поймут, отправят ее в реабилитационный центр или еще в какое отвратительное место, пока ей не исполнится восемнадцать, а до этого дня надо было ждать еще четыре месяца. Как же было отвратительно застрять в таком месте. Это был первый раз, когда ее арестовали. Кулак все еще болел после того удара, и она надеялась, что не умудрилась сломать себе какую-нибудь косточку. Стоило быть осторожнее с руками, иначе можно было запросто потерять возможность играть на любимом инструменте. А ведь несколько дней назад все было хорошо. Ее подруга, Томочика Шибуя, позвонила ей уточнить насчет свободного дня. Общепит, в котором та работала, нуждался в еще одной паре рук, и начальнику порекомендовали Харуку. Как раз им заказали фуршет на дневное время, и Харука согласилась помочь. Пара часов работы была бы как раз кстати, чтобы заплатить за воду и свет, а потом можно было бы пойти поиграть вечером в Л’Англь дю Фобур. Можно было представить ее огорчение, когда по возвращении с этой подработки обнаружилось, что почти весь квартал обнесли ограждением, а около него собралась огромная толпа жильцов, от которых раздавались возгласы протеста в сторону полицейских и рабочих. Томо-тян была в этот момент с ней — собиралась зайти забрать юбку, которую одолжила ей на той неделе. Потрясением было увидеть эти возвышающиеся ограждения из высоких металлических листов, около которых даже уже приткнулась информационная табличка с изображением современного высотного комплекса, который собирались возвести на месте старых зданий. Харука и забыть забыла о подруге, ринулась прямо в толпу, кричащую, сыплющую обвинениями в адрес владельцев — никому не дали времени поискать другое жилье. Две женщины бились в истерике, высказывая немногочисленным слушателям, что их вещи и сбережения остались внутри, и спасти ничего не удалось. Этот гадкий ход оказался сюрпризом для всех. Как же подло было назначить начало мероприятий по сносу как раз на время, когда почти все люди на работе. Все, о чем Харука думала — внутри остались важные вещи: паспорт, сберкнижка и тетрадь с сочинениями. В пекло одежду и книги. Толпа вокруг вовсе не помогала прийти в себя, как и нервно вцепившаяся в ее руку Томо-тян, но вот кто-то из рабочих отошел в сторону, открывая просвет между ограждениями. Это был шанс. Она протиснулась сквозь толпу, петляя между людьми, с подругой на хвосте, и цель была уже совсем рядом, когда их заметил полицейский и поймал ее. Харука сопротивлялась изо всех сил, брыкалась и умоляла пустить ее достать свои вещи. — Мне нужно всего десять минут! Берите все что хотите, только дайте мне забрать паспорт! — крикнула она, срываясь на высокий тон, близкий к истерике. — Ни в коем случае, — отозвался тот с презрением в голосе и отшвырнул ее в сторону. — У нас приказ никого не впускать. Под его угрожающим взглядом Харука вскипела. Да как они смели забирать все у нее вот так! Ей и выживать в условиях строжайшей экономии, чтобы сбежать от такой жизни и получить образование, было тяжело, а теперь эти высокомерные ублюдки с мордами кирпичом просто спустились к ним, чтобы наложить лапы на их имущество. Да ведь без удостоверения и сберкнижки ее сбережения так и не выйдет снять! Разум затуманился, и тормоза сорвало. Ее руки сами собой сжались в кулаки и она рванула к полицейскому, презрительно разглядывающему ее. Хрясь! Нельзя было стереть из памяти это ощущение, когда мягкие кости с отвратительным до тошноты хрустом встречаются с ее рукой. Сумочка слетела с плеча, оставаясь где-то на земле, и подруга звала ее с мольбой остановиться — где-то совсем рядом. В мгновение ока ее схватили с двух сторон, удержав, прежде чем она кинулась бы к офицеру, который потерял равновесие и рухнул на спину с воплями, а потом и оттащили довольно грубо — кажется, она продолжала вырываться и брыкаться. Такого гнева она не чувствовала никогда, за исключением того вечера, когда одному высокомерному ублюдку просто необходима была пощечина. Как же она ненавидела их, ненавидела их всех. — Послушайте, если вы не перестанете сопротивляться, нам придется прибегнуть к наручникам, — произнес ровным тоном другой полицейский. — Мы понимаем вашу ситуацию, но у нас строгий приказ, идти против которого мы не имеем права. Харука подняла на него глаза, плотно сжав зубы. Слезы просились на глаза. Этот офицер был моложе, чем тот, что попался ей под руку. Чувствуя, как все тело трясется от гнева, она кивнула и в этот момент почувствовала, как его хватка ослабла. Где-то Томо-тян отчаянно умоляла не делать ей больно. Полицейский, которого она ударила, наконец перестал выть и злобно уставился на нее. По его лицу стекала кровь, а в глазах читалось желание убить ее. Рядом с ним уже суетился его коллега, решивший помочь с кровотечением, и он не замечал, что остальные товарищи его или хихикают, или откровенно ржут над тем, как его избила такая крошка. Они даже сочувственно улыбались ей, пока она шла к патрульной машине. — Харука! Хару! — кричала Томо-тян. Она пыталась прорваться через полицейских, преграждавших ей путь к машине, в которую садилась Харука. — Куда вы ее забираете? Хару! В полицейском участке у нее забрали телефон и кошелек. Женщина-полицейский сопроводила ее к женским камерам — большинство камер уже были заняты кем-то, и на ее появление раздались присвисты и одобрительные возгласы. Ее камера — серая, полная глухого металла, как и все остальные — была ближайшей к выходу. Сохранять спокойствие хотя бы внешне было не так сложно, но изнутри грызла паника. Ну зачем она рванула в самый центр событий, поддавшись гневу, ведь можно было переждать и поймать удобный момент позже! И вот к чему это привело. Пальцы дрожали от ярости и страха, Харука вцепилась в холодные металлические прутья решетки до боли в суставах. Дверь камеры закрылась с громким лязгом, и этот звук словно поставил увесистую точку в обрушившемся ужасе. Харука проводила взглядом сопровождающую, осознавая, что остается наедине с остальными обитательницами этого места, и сползла на пол — силы покидали ее. Что теперь? — Что натворила, конфетка? — соседка по камере, сидевшая на кровати, щелкнула лопнувшим розовым пузырем жвачки. Ее глаза были тщательно подрисованы толстыми линиями подводки, а темно-синие тени на веках до ужаса контрастировали с розовыми волосами. Усталый, жесткий и полный угрозы взгляд ее вкупе с черной курткой с шипами и цепочками вызывал в мыслях ассоциации с черной вдовой, замершей в паутине. Длинные ноги были затянуты в рваные колготки, и короткая кожаная юбка только их подчеркивала. — Стукнула полицейского и создала беспорядок, — пробормотала Харука. Они были только вдвоем в камере. — Ну да, ну да. Создаем беспорядок. Уличные отбросы, все мы знаем, чем провинились, — женщина коротко хмыкнула. — Трахаемся слишком много. Кстати, я Ванесса. Но можешь звать меня Пинк, — она снова издала смешок, указав на свои волосы. — Харука, — ответила она. — Значит, японская сучка, — Пинк улыбнулась — одними губами — и пристально всмотрелась в лицо Харуки, — А ты очень даже ничего. Готова поспорить, богатенькие папики отстегивают тебе раз в пять больше, чем-то отребье, которое снимает меня. — Я пианистка. Пинк громко хрюкнула: — Ха! Пиздец, пианистка. Восхитительно, — она поднялась и приблизилась, присаживаясь на корточки перед Харукой. Запах ее дешевого парфюма хлынул удушающей волной, и Харука с трудом подавила желание сморщить носик в отвращении. — Знаешь, что? Мне нравится твоя побрякушка, подаришь? — Пинк подцепила пальцами подвеску, которую она купила пару недель назад в комиссионном магазине. Харука попыталась отползти, но женщина крепко вцепилась пальцами в цепочку. Нет, эта подвеска в форме скрипичного ключа слишком ей нравилась, большой удачей было найти такую в комиссионке, да и вообще редко Харука покупала что-то кроме самого необходимого минимума. — Нет, не подарю. — Ой, да ладно тебе, конфетка. Я же по-хорошему прошу. — в ее глазах появился нехороший блеск и прежде чем Харука успела отреагировать, Пинк схватила ее за волосы и от души припечатала ее лицом об решетку. Из других камер раздались смешки, их обитательницы прильнули к своим решеткам, желая насладиться зрелищем. Какая-то полная женщина в кислотно-зеленой футболке и черных чулках заорала «Покажи ей, Пинк!» Харука попыталась извернуться и перехватить руку Пинк, но боль прошила правую половину лица и в ноздри хлынул сырой запах металла — прутьев решетки, к которым ее прижали. — Блять, конфетка, не начинай. Вы такие все из себя высокомерные малолетки, но мы-то в курсе, что все мы одной масти, — шепнула Пинк ей на ухо. Она схватила ее подвеску и грубо дернула на себя, рванув цепочку с шеи так, что на нежной коже остались следы. Ее пальцы заскользили по плечам Харуки, пробираясь под свободного покроя блузку, надетую как комплект к простой черной юбке, чтобы не стесняла движений на подработке с Томо-тян. Пальцы Пинк остановились на ее лопатках. — О, у тебя такая нежная кожа. Прямо как у меня когда-то, — она запустила пальцы в вырез блузки. — У нас тут кружева, дамы! Из соседних камер раздался хохот. Кто-то даже потребовал бюстгальтер Харуки на замену отсутствующего своего. — Знаешь, — шепнула Пинк, проводя коготками над краем кружева бюстгальтера, — я передумала. Я буду с тобой нежной, если ты меня порадуешь. Мне всегда хотелось попробовать с девушкой. Она скользнула языком по краю ушной раковины, и Харука вздрогнула, зажмурившись. Женщины вокруг зашумели, зачмокали губами. Пинк сжала ее правую грудь, придвинулась почти вплотную… и потеряла бдительность. Этого Харука и ждала. Она со всей силы ударила локтем в грудь, прямо под реберными дугами, а когда Пинк неуклюже отступила, теряя равновесие, и упала на пол камеры в неестественной позе, ударившись головой о металлический край кровати, Харука склонилась над ней и выкинула вперед кулачок, чувствуя уже второй раз за сутки, как с хрустом ломаются кости носа. Хоть карьеру разбивателя носов начинай, подумала она. Зрители из других камер требовали крови, кричали за спиной, настаивая на продолжении боя. — Еще хоть раз меня тронешь, — Харука распрямилась. Пальцы ее дрожали от гнева, — будь уверена, с целыми зубами отсюда не выйдешь. Пинк подняла на нее взгляд, полный ужаса. Из носа ее капала кровь, и она кивнула неуверенно, в страхе, что после еще одного такого нападения действительно лишится зубов, и прощай работа, не ее годы, чтобы завлекать клиентов с наличием такого дефекта. Харука вырвала подвеску из руки Пинк и запихнула ее в карман юбки, прежде чем опуститься на пустующую кровать прямо над головой лежащей Пинк. Она покосилась на других заключенных в камерах, без единого следа эмоций на лице — они смотрели на нее с уважением, а после и вовсе оставили ее в покое. *** — Харука Нанами, — женщина-полицейский, что привела ее сюда несколько дней назад, постучала по прутьям решетки, привлекая ее внимание. Харука подняла голову и увидела в ее руках ключи от камеры. — Твой дядя пришел забрать тебя, — бросила она таким недовольным тоном, будто хотела навечно оставить ее за решеткой больше всего на свете. Дядя? Харука старалась не выдать лицом своего недоумения, проходя мимо сопровождающей. У меня ведь нет дяди. Ее мать была единственным ребенком в семье, а отец и вовсе был сиротой. Может, Томо-тян смогла кого-то подкупить, чтобы ее забрать? Харука плотно сжала губы, надеясь, что никто не прочитает на ее лице, как она надеется. Некоторое время перед глазами ее был только синий цвет униформы сопровождающей и ее черные каблуки, мерно постукивающие по плитке. В конце коридора они повернули налево к трем одинаковым дверям из пластика и стекла, ведущим к комнатам переговоров, и женщина открыла перед ней вторую дверь. Харука посмотрела на бейджик, приколотый к ее груди справа. Офицер Торне, значит. Все правильно. Харука вздохнула. Если у Томо-тян все получилось, значит, офицер Торне пришла убедиться, действительно ли стоит ее отпускать. Еще теплилась надежда, что человек, которому Томо-тян дала денег, чтобы он исполнил роль ее дядюшки или опекуна, будет достаточно убедителен. Ведь вряд ли офицера Торне растрогает какой-то слезливый спектакль. Ты принимаешь желаемое за действительное, Харука, сказала она себе, переступая порог, и когда дверь щелкнула, закрываясь, ее глаза расширились. Человек перед ней был последним, кого она ожидала увидеть. *** Рену хотелось упиваться ее образом, запечатлеть ее лицо в мыслях, в мгновение, когда она вошла в зал. Ожидая ее, он нервно вышагивал от одной стены к другой, чувствуя, как от недосыпа кружится голова. Водитель мог бы отвезти его в отель Ритц, там можно было бы освежиться, но вместо этого он сразу поехал в участок. В самолете его черная шелковая рубашка и брюки успели измяться, а волосы были растрепаны — настолько отвратительно готов к встрече он не был никогда. Но он не думал, что придется посещать сам участок, да и не знал, как нужно выглядеть при таком визите, да и вообще, все, что его заботило — увидеть ее. Она открыла рот в изумлении, ее глаза широко распахнулись, и она поморгала дважды, прежде чем осознала, что смотрит на него, как будто перед ней возник призрак. Стоило двери закрыться за ней, она обернулась, точно желая сбежать обратно. — Прошу тебя, сядь, мон шер, — сказал он, указывая на стул перед ней. Комиссар полиции дал ему пятнадцать минут объяснить Харуке положение дел, пока он сам поговорит насчет ее дела и займется всеми требуемыми бумажными проволочками. Он обещал, что девушка выйдет без вопросов, и после ее освобождения дело не будет возникать на горизонте снова. Ах, эта сладкая власть денег и положения. Молча она села, и он окинул ее взглядом. Ее одежда была мятой и грязной, на блузке виднелись засохшие бурые капельки. Дивные сверкающие глаза ее потускнели и были полны усталости, волосы растрепались, собранные в неопрятный грязный пучок, из которого выбивались пряди. Под глазами залегли глубокие тени, кожа и губы казались нечеловечески бледными, как разбавленное молоко. С нарастающим гневом он заметил лиловое пятно на ее щеке. Искусанные губы иссохлись и потрескались. Он догадался, что все эти дни в заключении ей и поспать не давали. — Почему ты здесь, — вдруг произнесла она. Голос истекал кислотой, — Ты — последний, кого я ожидала бы увидеть. — Мне позвонила твоя подруга, — ответил он, опускаясь напротив нее и серьезно взглянул на нее, добавив, — Кстати, тоже рад тебя видеть. — Ей не стоило, — фыркнула она, вспоминая смятую визитку, которая осталась в ее кошельке, и ее лицо порозовело. — Твоя так называемая помощь мне не нужна. Такие, как ты, высокомерные уроды, только и думают, что за деньги можно купить любую. Он чуть поморщился и понял — с ней все будет хорошо. Ее шипы остались при ней, а язычок стал только острее. Видимо, в камере появились новые друзья. — Я пришел помочь. У твоей подруги не было другого варианта, — Рен поднял перед собой руки, точно защищаясь. — Да я лучше в тюрьме сгнию, чем приму помощь от тебя, — холодно ответила она, продолжая пристально смотреть на него. Устало. Господи, ну почему с ней всегда такое случается? Рен заметил, что она устала, что у нее нет сил противостоять ему. Этим стоило воспользоваться, пока была возможность, и сделать решающий ход. Но то, как Харука себя держала, ее пыл и гордость, на мгновение заставило его подумать, а может, он ошибся? Может, она действительно та, за кого себя выдает, простая невинная девушка, пытающаяся жить скромно и честно? Он взглянул на нее еще раз, чувствуя кожей ее пристальный взгляд. Или нет. Но расспрашивать ее о прошлом время найдется, а сейчас надо было сконцентрироваться на том, чтобы она поняла и приняла его помощь. — Малышка, ты предпочитаешь камеру или мой дом? — негромко произнес он. Она застыла, уставшившись на него. Пустой взгляд ее отозвался ужасом в его душе. В это мгновение ему дико захотелось просто схватить ее в охапку и утащить домой, как бы она ни сопротивлялась. Усталость настолько сквозила в ее взгляде, что было понятно, что держать барьер враждебности стоит громадных усилий. — Я не могу принять твое предложение. Это против моих принципов, — сказала она с горечью в голосе. — Пожалуйста, оставь меня в покое, пусть меня заберут в камеру. Как я могу выбрать из двух вариантов, которые оба мне противны? Черт, она упряма до мозга костей. Рен раздраженно скрипнул зубами и уставился на свои руки. До ее ладоней, лежащих на холодном металле стола между ними, было всего несколько дюймов. — Я хочу предложить тебе работу личной помощницы, — наконец произнес Рен. Доли секунды хватило, чтобы сменить направление первоначального предложения. Возможно, такие фальшивые доводы помогут ему пробраться через стену, которую она воздвигла между ними. В ее присутствии под боком были бы свои плюсы, а уж пока ей комфортно рядом с ним, можно и про работу подумать. — Личная помощница? — фыркнула Харука. — Издеваешься? Хочешь, чтобы я стала твоей рабыней? Серьезно, у тебя еще хватает смелости делать вид, будто действительно предлагаешь мне полноценную работу. — она вдруг хихикнула, — а между тем тут куча таких красоток, отбоя не было бы от личных помощниц. Господи, ну за что мне вечно попадаются такие мужчины? Она откинулась на спинку стула, раздраженно закатывая глаза. Ладно. Хотя бы она услышала идею. И он отозвался: — Личная помощница, — слово «помощница» он выделил голосом. — Я обитаю в мире шоу-бизнеса и мне нужна любая помощь, какую я только могу достать, чтобы пробиться на вершину. Она подняла на него взгляд и чуть склонила голову набок, точно взвешивала мысленно его слова. Он сложил руки перед собой, опираясь на локти. Эта внезапная мысль о личной помощнице оказалась действительно удачной. Она могла бы сопровождать его повсюду, и пока он работает, можно было бы не выпускать ее из поля зрения. — На днях я давал первый концерт. Но скоро мне надо будет записывать другой альбом, заниматься подборкой музыки, встречаться с композиторами, — на этих его словах ее глаза загорелись интересом. Несмотря на первое недоверие. Попалась! Он встал и принялся расхаживать вдоль стола, расписывая возникшие перед ним задачи, и это удивительно укладывалось в схему, как подмять под себя Харуку Нанами. — Забирать вещи из химчистки, разбирать письма фанатов, следить за встречами и интервью, мне нужна помощь такого рода. У меня есть менеджер, но он скорее по переговорам, так сказать, занимается моим положением в целом. А мне нужен кто-то, кто поможет с разными мелочами, ведь… — он сделал паузу, — именно мелочи делают цельную картину такой цельной. Он почувствовал ее взгляд и сделал паузу, повернувшись к ней. — Да, если хочешь, это действительно можно назвать рабством, а что поделать, если так и есть. Это тяжело, но я не могу один разбирать все проблемы, — Рен подарил ей грустную полу-улыбку, от которой таяло любое самое каменное сердце, и в ее усталых глазах мелькнуло нечто куда менее враждебное. Один-ноль в пользу Дзингудзи, подумал Рен. Значит, убедить ее будет не так сложно, как казалось, нужно было лишь чуточку ее подтолкнуть, а затем и увлечь в нужном направлении. В направлении его постели. — То есть…ты действительно предлагаешь работу? — спросила она. — Не… не то, что под предлогом работы от меня требуется…ну… — она сглотнула и вдруг покраснела. Есть! Ему показалось, что он, по меньшей мере, выиграл Грэмми. Рен покачал головой. — Нет, зачем мне это? Я могу заполучить любую женщину, какую только захочу. Бесплатно, между прочим, — добавил он, поглядывая на нее украдкой. Не соврал ведь. Он мог получить любую женщину, кроме той, что сидела перед ним, что делало охоту еще более интересной. Ему никто еще не сопротивлялся вот так, а мысль добиться женщину, которая перед ним устояла, обещала награду еще более соблазнительную. — Тогда в кафе звучало так, будто ты меня обвиняешь в связи с многими мужчинами…такими, как ты, — негромко произнесла она строгим тоном. Ну что за прекрасная актриса, милая Харука, подумал он, встречая ее взгляд. Да кто не падет под соблазном использовать такую красоту, чтобы легко и быстро заработать денег? Какая женщина бы не была готова убить за то, чтобы получить ее внешность? Харука смотрела на него, не моргая, требуя от него объяснений за тот вечер. Рен не знал, как поступить. На мгновение он подумал, что было бы неплохо сказать ей правду, ведь обманывать женщин было не в его природе. Он всегда ясно давал им знать, чего хочет от них, и требовал в ответ той же ясности. Чем яснее, тем лучше. Так было очень легко выбросить надоевшую игрушку в свое время. Но Харука была другой. Все логические доводы и здравый смысл можно было просто выкинуть в окно. Здесь самым главным было сделать ее своей собственностью — прежде, чем это сделает другой мужчина. — Нет, ты меня неправильно поняла. Я просто говорил о том инциденте в Красной Бабочке, когда пришлось спасать тебя от того дебошира, — ложь так легко сорвалась с губ, и настала тишина. Харука продолжала изучать взглядом его лицо, точно проверяя, насколько он правдив с ней. Ему хотелось говорить дальше, еще был жив страх, что она откажется, но Рен заставил себя придержать язык. Это обьяснение должно было пройти, нужно было только дать ей побольше времени подумать, и в итоге ее размышления должны свестись к тому, что он предлагает ей более удобные условия. Кому же хочется оставаться в тюрьме или иметь дело с комиссией по делам несовершеннолетних? Но ее независимость ему нравилась, и он был готов дать ей столько свободы, сколько только возможно, лишь бы она была его. — Я точно смогу отсюда выйти без проблем? — осторожно спросила она. Он почти что чувствовал по ее взгляду, что она готова сделать нужный выбор, и чувство триумфа заструилось по венам. Но нужно было держать лицо, и он кивнул с серьезным видом. Она с подозрением взглянула на него и глубоко вздохнула. Ответ еще немного откладывался. Ее взгляд метался от него к двери и обратно, руки то спускались на колени, то возвращались на стол, но тишина была нерушима, лишь часы тикали на стене. Рен не мог больше ждать. Он уже было раскрыл рот, чтобы заговорить, но она, к его удивлению, вдруг встала и протянула ему ладонь для рукопожатия. — Я согласна. Но у меня есть условия. На ее лице была написана твердая решимость. Даже под таким давлением она сохранила в себе силы стоять на своем и диктовать варианты. Какая бы бизнес-леди из нее вышла, подумал он, если бы жизнь сложилась иначе. — Договорились, — бросил он, пожимая ее ладошку. Под тонкой кожей чувствовались хрупкие косточки запястья. Что ж, теперь ей предстояло испытать полную гамму эмоций — и ему хотелось это видеть. Да начнется игра. *** Офицер Даниэль Оливье вздохнул, укладывая бумаги, которые следовало предьявить заполненными завтра, в пластиковый лоток. Живот возмущенно заурчал от голода, и он покосился на часы. Оставалась пара часов до полуночи, и курьер с едой на вынос из его любимой китайской забегаловки задерживался. Он потянулся к своей чашке с крепким черным кофе. Это была первая ночь в череде дежурств, после которых надо было еще пару дней отсыпаться, восстанавливая ритм. Моложе он не становился, как-никак. В участке было непривычно тихо, за последние два часа ему поручили только одно дело, и так хотелось бы, чтобы так было всегда. Вдруг стеклянная дверь в паре метров от него распахнулась. Ну наконец-то. Он уже предвкушал, как насладится своей говядиной с брокколи, думал, что сейчас поднимет взгляд от бумаг и увидит высокого тощего мальчишку, который занимался ночами развозом еды, но вместо этого встретил взгляд глаз глубокого фиолетового цвета. На него смотрел высокий мужчина привлекательной внешности в темно-коричневом кожаном плаще, из-под которого виднелся смокинг и белая шелковая рубашка с блестящим черным галстуком. — Добрый вечер, — ему поклонились самым формальным образом, да так, что он на секунду почувствовал себя особой королевских кровей. Офицер Оливье сглотнул и выпрямился. Он едва доставал посетителю до подбородка. — Я могу вам чем-то помочь? — человека, наделенного властью, он мог распознать, а этот определенно владел огромной силой играючи. Даже не в дорогой одежде было дело, в голосе его звучало уверенное спокойное превосходство. — Вчера мне сообщили, что у вас содержится юная леди, арестованная за нападение на вашего офицера, — сказал этот человек с удивительными глазами. Он знал, о ком речь. За неделю случай был всего один, но это был особый случай. Ему часто приходилось сталкиваться с ситуациями, когда люди теряют контроль над собой и наносят увечья полицейским, но вчера его друг — офицер, что дежурил вчера — сообщил, что ту женщину отпустили по распоряжению самого комиссара полиции, под предлогом, что возникло громадное недоразумение. А женщина оказалась членом семьи бизнесмена из влиятельной династии. Все провернули под грифом «совершенно секретно». Ее выпустили без вопросов, отменили визит представителя комиссии по делам несовершеннолетних, а бумаги оформили тайком и с такой скоростью, что только за сердце можно было бы хвататься, зная нормальную скорость, с которой решались подобные дела. — Простите, мсье. Я слышал, что девушку, которую вы ищете, отпустили вчера. Посетитель кивнул, выражая понимание: — Вот как. Тогда позвольте мне взглянуть на бумаги, если есть такая возможность. Кто организовал ее освобождение? — Прошу прощения, это закрытая информация, и мы не имеем права предоставлять ее гражданам, — Даниэль покачал головой. Мужчина едва заметно улыбнулся: — Понимаю. Нехорошо получилось. Офицер Оливье пожал плечами. Да что там за девушка-то, если к ней проявляют интерес такие люди? Почему она такая особенная? Хотя коллеги говорили ему, что новенькая — красавица, да, но она была слишком юна, чтобы оказаться чьей-то любовницей. Так быть может, слух был правдив, может она действительно была чьей-то родственницей? — Что ж, тогда я полагаю, что мой визит не принесет ничего более. Я надеялся поговорить с ней, но, видимо, я опоздал, — он протянул визитку. — Прошу вас проинформировать вашего начальника о моем визите, отдайте ему мою визитку. Мой секретарь созвонится с ним завтра, мы знакомы. Всего хорошего. Попрощавшись, он развернулся и удалился, плащ его взметнулся на свету. Ну ладно. Хотя и странно. Офицер Даниэль Оливье опустил взгляд на визитку, которую держал в руке. Черный прямоугольник дорогой плотной бумаги с логотипом, который он не смог разобрать из-за витиеватости. Серебристыми буквами было напечатано одно-единственное имя, сопровождаемое парижским номером телефона. Масато Хидзирикава.