"Рано или поздно..."

      Сладкий чай с конфетами в честь принятия в Стаю стал для меня настоящим спасением. Птицы стараются отвлечься, но у них плохо получается. Они сгорают от любопытства: что я такое и что из себя представляю? Таращатся. Отслеживают каждый мой шаг. Хотят пообщаться, но им, как говорится, «и хочется и колется».       В конце концов, среди них находится смельчак. Тот самый Дронт, который уже успел подмигнуть мне.       — Как очкарик очкарику. — Пафосная речь, лицо озаряет улыбка психа. — Ну, и как тебе? Впечатляет, правда?       Перестаю жевать конфету.       — Ты о чём? — осторожно уточняю я.       Дронт фыркает. Птицы тотчас повторяют его фырканье и переглядываются. Конфета встаёт мне поперёк горла. С трудом проглатываю.       — Я не о чём, а о ком, — загадочно поправляет Дронт и зловеще скалится. — Неужели ты его не ощущаешь?       При плохом освещении и обилии зелени в Третьей, оскалившиеся улыбки птиц кажутся мне гримасами каких-то мифических чудовищ. Первое впечатление «а они довольно милые» исчезает напрочь за воцарившейся жутью и ощущением опасности. Разверзнувшиеся пасти всё надвигаются и надвигаются. Трусливую собачку вовремя спасает отчаянная догадка.       — А, вы Тень имеете в виду? Ну… я пока ещё не успела ощутить его присутствие.       Чудовища останавливаются, резко превращаясь обратно в птиц.       — Во даёт! Да ты же просто уникум какой-то! — восклицает самое радужно-улыбчивое чудовище по кличке Пузырь, судя по обилию заклёпок и металла на одежде — бандерлог. Он же — сосед с нижнего яруса кровати.       Ангел снова закатывает глаза. Бабочка ковыряет прыщ на подбородке.       — А что, должна была почувствовать? — робко уточняю я и опять трусливо виляю хвостом. — Ну… может быть, со временем, у меня получится… В конце концов, я же здесь, у вас, всего лишь несколько часов.       — Не «у вас», а «у нас», — поправляют меня. — И его чувствуют сразу.       — Простите… — едва слышно шепчу я и тут же нахожу верное решение. — Давайте почтим его память минутой молчания.       Птицы уважительно переглядываются. Молчат. Дорогуша снимает с головы плебейскую шляпу. Слоник шмыгает носом, продолжая обсасывать жирафа.       Минута молчания длится явно не одну минуту.       — Какая девушка! — вновь восклицает Ангел и неожиданно бодает головой плечо Бабочки. Бабочка, не переставая, ковыряет свои прыщи…       — Какая милая, замечательная пташечка! — Дорогуша подруливает ко мне и треплет меня по щеке. — Как бутон на её спатифиллюме. Осталось только дождаться полного расцвета.       Мне снова становится жутко. Предупреждающее рычание рвётся из пасти. Так бы взяла и укусила! Дорогуша, судя по всему, догадывается об этом желании, но развлекается, испытывая моё терпение.       — Тебе нужно стать полноценной птицей уже к ужину, — внезапно на полном серьёзе заявляет он. — А у тебя ни маникюра, ни соответствующего макияжа. Даже серёжек с адамовыми головами нет! Хм. Да и футболка от Красавицы досталась.       Я удивлённо глазею на парня, который ведёт себя как лучшая подруга и лихорадочно гадаю, в своём ли он уме?       — Но уши у неё проколоты! — отмечает Пузырь.       Я стараюсь отодвинуться от его руки, прощупывающей мне мочки, опасаясь, что мне мои ушки вот-вот надерут.       — Короче. Сейчас мы наведём марафет! — объявляет Дорогуша и хихикает фальцетом, на что Птицы одобрительно кивают. — Изобразим тебе такие smoky eyes — закачаешься!       — Чур, рисовать буду я! У меня лучше всех получается! — серебряным перезвоном взмывает ввысь голос Ангела. Опять закатывает глаза. — Все знают, что я спец! Никто даже не усомнится!       — Почему именно ты? Это была моя идея! — протестует Дорогуша.       — Твоя идея — моё исполнение. Кто успел, тот и съел! — парирует Ангел.       — Не подавись, смотри! — досадует размалёванный в шляпе.       — Не завидуй, шляпочник!       И Ангел, сам не менее размалёванный, чем Дорогуша, активно крутит оси колёс. Уезжает куда-то в свои закрома-офф-Родина. Впрочем, возвращается он достаточно быстро. С внушительным чемоданчиком на коленках.       — Ого! — не сдерживаюсь я. — И это всё — косметика?       — А то! — Ангел хвастливо двигает бровками. — Обеспечьте свет мастеру!       Птицы разлетаются, как по команде. Вокруг нас зажигаются многочисленные фонарики и лампы. Буйство зелёного цвета теряет свою власть. Я начинаю различать состайников в их естественных цветах. Во всех смыслах.       Руки Ангела, к моему удивлению, оказываются по-женски мягкими и нежными. Он работает действительно как профессиональный визажист, используя такие непонятные слова, как «консилер», «корректор», «основа под Т-зону», «основная и дополнительная палитра».       — Ты там не переусердствуй, — с оттенками ревности бубнит Бабочка.       — А я писать хочу, — объявляет Слон, и его тут же провожают в туалет.       Дальше я общаюсь только с Ангелом.       — Дивное лицо! Ухоженное, — бормочет Ангел. — А вот шампунь тебе нужно поменять. Ты, похоже, совсем ополаскивателями не пользуешься, да?       — Да.       — Плохо. Нужно менять привычки. Каждая уважающая себя птичка должна следить за собой и чистить пёрышки при первой возможности. Зубки покажи.       Не спрашивая, зачем ему это нужно, показываю зубы.       — Клыкастенькая. Это хорошо.       — Но я же собака…       — Бывшая.       Ангел продолжает работать надо мной. Замолкает. Но ненадолго. Спохватывается с главным вопросом:       — Ну хоть петь-то ты умеешь?       — Не знаю, умею ли, но петь люблю.       И пока Ангел накладывает тени на мои веки, я затягиваю любимую «Рано или поздно…»       — Кто-то был первым, а кто-то вторым. Но я хотел быть за чертой… — подхватывает Ангел сильным хорошо поставленным голосом профессионального певца. — Там, где кончается розовый дым…       Рано или поздно… что-то происходит на земле…       Голос Ангела, к моему удивлению, как по цепной реакции переходит к другим птицам. И, в итоге, мы все поём. Громко. Самозабвенно. Приходя в экстаз от собственного пения.       Боже, я за всё своё время, проведённое в Доме, не испытывала такого восторга!       В Гнездовище, как в родное стойло, заскакивает Конь. Наше общее пение заставляет его резко притормозить.       Стучит подкованными копытами, трясёт гривастой башкой и удивлённо моргает выпученными глазами. Фраза из советского фильма подходит ему как нельзя кстати:       — А чёй-то вы здесь делаете-то, а?       Позвякивает шпорами и металлическими бляхами. Как только допеваем песню, сообщает:       — Это… скоро жрать дадут. Нынче гречка будет!       Дальше смотрит на мои smoky eyes, забывает зачем, собственно, прискакал, и опять уносится куда-то прочь. ___________________________________________       Чувствую себя почти счастливой. Как в блаженной нирване. К своему первому ужину в составе Третьей я: 1) выгляжу как раздобревшая мумия с щедро растушёванными «дымчатыми глазами»; 2) сменила громоздкий горшок с лилейником на формочку с фиалкой — подарком от Слона; 3) определила свою роль в Гнездовище — толкать коляску с одним из неразумных (либо Фикусом, либо Кустом), а также кормить их, менять им подгузники, развлекать их чтением Джона Уиндэма вслух. Далее, ловить Красавицу, периодически сваливающегося на пол при виде меня, ну и и поливать цветы на верхних полках Третьей; 4) вставила в уши серьги-птички, вместо привычных гвоздиков; 5) научилась завязывать слюнявчик без смущения и общего чувства «стрёмности».       Кстати, о слюнявчиках!       — Ты какой выбираешь? С солнышком, вишенками или корабликом? — монотонно прогундел Гупи, склонившись надо мной.       Сначала я даже не поняла, что он обращается ко мне. Высоченный, как фонарь, выше даже самого Вожака, состайник смотрит куда-то вдаль и дёргает себя за ухо.       Наслышавшись о ядовитых птичьих настойках с такими названиями, как «цветочек» или же «изюминка», я решила, что Гупи предлагает мне принять на грудь. Тринадцать капель. Перед ужином. В обязательном порядке. И попробуй только отказаться!       — А может не надо? — с сомнением ёжусь я. Гупи дёргает себя за ухо ещё сильнее.       — Надо — отрезает он. — На «кораблике» пятно от томатного сока не отстиралось. А на «солнышке» — дырка. Зашить нужно. Но она незаметная. Папа не в курсе…       Я облегчённо вздыхаю, и Гупи наконец-то переводит взгляд на меня.       — Я на «солнышко» согласна. Дырку зашью сразу после ужина, — сообщаю я.       Гупи продолжает смотреть на меня круглыми влажными глазами (ни дать ни взять аквариумная рыбина) и долго молчит. Только открывает и закрывает рот.       Кажется, я начинаю понимать, почему он именно «Гупи».       — Считай, что это подарок, — наконец говорит он. — Можешь чёрную шапку надеть. Или боа. Если есть.       — Зачем? — искренне удивляюсь я.       — Для траура, — с усталостью бывалого вздыхает Гупи, и уходит, чтобы чуть позже вернуться ко мне с льняным слюнявчиком, на котором вышито весёленькое жёлтое солнышко. Милая работа! Но у завязок ткань разошлась и образовалась дыра, с которой материя вот-вот разойдётся на многочисленные «стрелки».       «Не забыть зашить», — командую я себе и почему-то вспоминаю дополнение: «Папа не в курсе». Что-то подсказывает мне, что это очень хорошо, раз «не в курсе». Великая удача удач. Но почему?       По спине пробежался мерзкий холодок грядущих неприятностей. В столовой       На самом деле я не очень люблю столовую, поскольку рассматриваю её именно с точки зрения общей атмосферы Дома.       Визг, угрозы, истерика и мат со стороны стола Крыс, чавканье, вопли и оценивающие взгляды со стороны стола Четвертой, истовое презрение от Фазанов, похоронное молчание от Птиц, рычание и лай от псов Шестой, готовых сожрать не только свою порцию, но и порцию соседа. А ведь мне доводилось, и не один раз, обращаться к состайникам, выклянчивая себе тарелку супа! Было дело, было… Спасибо Валету, что всегда спешил на выручку в таких случаях — Чёрному-то было наплевать.       Но сейчас у меня первый ужин в составе Третьей и, кажется, весь собравшийся в столовой социум не сводит с меня глаз. Добрая сотня взглядов сканирует каждое моё движение, каждый поворот головы.       Может быть, поэтому Стервятник и не присоединился к нам — не захотел участвовать в этом представлении. Судя по всему, сегодня в нашем птичьем цирке я — главный клоун. У наших «соперников» Крыс во всю громкость орёт магнитофон. У Псов, всё ещё не отошедших после ночного пьянствования, отсутствует большая часть стаи.       Мой же взгляд невольно обращается в сторону Четвёртой. «Приятного аппетита», — мысленно желаю я Лорду, но натыкаюсь на пристальный взгляд его конопатой подруги.       «Красотка!» — считываю с губ Рыжей, в упор разглядывающей меня. «Уж какая есть!» — мысленно отвечаю ей. Не очень-то мы с нею дружим. Небезызвестная «чайка Джонатан» почти демонстративно кладёт голову на плечо первому красавцу Дома. Он ласково усмехается и целует её в макушку.       Монстры ревности пожирают меня. Чтобы подавить в себе неожиданный приступ собственничества, налегаю на гречку. Быстренько поесть самой — и успеть покормить Куста, не попадающего ложкой в рот.       В Гнездовище несамостоятельные детки тихие, покладистые. Бойко открывают рты и почти не пачкают свои слюнявчики.       Через некоторое время, будто почувствовав мой зачарованный взгляд, Лорд вдруг оборачивается через плечо и одаривает меня белоснежной рекламной улыбкой. Не успеваю удивиться, поскольку на некоторое время я теряю способность думать.       Из ступора меня выводит гуканье неразумного, который хотел бы продолжить приём пищи. Вовремя спохватываюсь и продолжаю кормление. Птицы многозначительно переглядываются, но никто ничего не комментирует.       Ужин продолжается. Столовая гудит разговорами. Когда я осмеливаюсь посмотреть на столы Шестой, Валет загадочно подмигивает мне и показывает мне знак — типа, всё круто, и он за меня рад.       За столом Четвёртой Сфинкс говорит что-то, скептически поглядывая на меня, а после поворачивается к Слепому, явно за подтверждением своих слов. Слепец, внимая Лысому, пожимает плечами в ответ. Шелестит что-то.       И всё вроде бы хорошо, всё идёт своим чередом. Я кормлю неразумного, попутно подшучивая над Слоном:       — Давай-давай, малыш. Ты тоже налегай на кашку. Кашка вкууусная. Полееезная. Вот, молодец. Ложечку за папу. Ложечку за маму… Ам! Умничка!       Слон радостно улыбается и поглощает кашу, переводя «папу» — на Папу Птиц, а «маму» — на Маму Зо, то есть на меня. Святая детская непосредственность! Я заливаюсь краской от стыда и смущения.       Птицы звонко гремят ложками. Конь ржёт в тарелку и бьёт копытом под столом, Дракон трясёт бакенбардами, Дорогуша хихикает фальцетом. Ангел закатывает глаза.       Развеселились. Зато неразумные стали кушать вдвое сговорчивей и охотней.       Смех Третьей, в отсутствие вожака, заставляет обернуться буквально всех. Судя по всему, это слишком редкое явление для Дома — чтобы Третья СМЕЯЛАСЬ, тем более в многолюдной столовой.       — Нет, над чем это они там смеются?! — выкрикивает Табаки.       Валет из-за пёсьего стола восхищённо разводит руками. Типа, Мама Зо, это твой успех.       — Bonsoir, Cherie! — разносится над моим ухом восторженный вопль на французском. И через мгновение рядом со мной оказывается Рыжий. Плюхается на придвинутый ногою стул, панибратски приобнимает меня, переводит приветствие: — Приятного аппетита, крошка! Эти пернатые тебя не обижают?       «Эти пернатые», все как один, перестают даже улыбаться и отвечают Рыжему мрачной неприятельской ухмылкой, размноженной на двенадцать одинаковых копий. Дракон начинает дышать ртутными парами, но Рыжему до этого нет дела. Рыжий знает, что в отсутствие вожака Третьей он волен творить за птичьим столом всё, что ему только вздумается. Никто не посмеет ему и слова поперёк сказать. Потому что в Доме неукоснительно соблюдается иерархия власти. И Дракон, как исполняющий обязанности вожака, не сможет ничего противопоставить выходкам главного Крыса всея Дома. Если, конечно, Рыжий не задумает сотворить что-нибудь провокационное и криминальное.       От присутствия вожака Второй и его внезапной любезности мне становится не по себе. Стараюсь освободиться от его захвата, но мне не хватает сил.       — Эти пернатые — моя стая. И вопрос о том, обижают меня или нет тебя не касается, — отвечаю я.       — Мама Зо — хорошая! — вовремя вставляет Слон, которому от присутствия Рыжего точно также не по себе. Он боязливо оглядывается в поисках поддержки. Главный Крыс не слушает его.       — Ишь ты! Ишь как заговорила! Смелая же ты девчонка! — Рыжий лыбится влажными алыми губами, но даже и не думает обижаться на мою дерзость. — Переход из-под пёсьей лапы тебе явно на пользу пошёл. Теперь-то ты точно на своём месте. Эх! — Рыжий вновь обнимает меня, и я упираюсь носом в морду его страшенной татуировки на груди. — Ну до чего же я за тебя рад!       — С чего бы это? — уточняю я, всё ещё стараясь вырваться из его железной хватки. Хотя, нужно отдать должное, от Рыжего приятно пахнет мужской кожей и резковатой туалетной водой. Это довольно-таки соблазнительно. Но у меня хватает сил не поддаваться провокациям.       — Да, — повторяю я, — с чего бы это?       — Ну как же, птичка моя, — Рыжий поправляет свои лягушачьи очки, — будь ты изначально в Шестой под началом Помпея, мир его праху, проблем было бы гораздо больше. А вот Чёрный, смотрю, сберёг тебя как смог. Умничка, Большая Псинка, постарался. Ни одной косточки из скелета не утрачено. Кстати, о косточках… Минутку!       Рыжий наконец-то отпускает меня. Я виновато оглядываюсь на Птиц: мол, я сама не знаю, с чего он ко мне прицепился. Птицы докармливают неразумных и не сводят глаз с Вожака Второй. С удивлением понимаю, что для новоиспечённых состайников я не виновата в разыгравшемся концерте. Поправляю сбившийся на бок слюнявчик.       — Минуточку, минуточку… — в то же время кряхтит Рыжий, копаясь в кармане своих панталон. — А, вот она! Нашёл! На, моя птичка, возьми подарочек. Один ваш пернатый покойничек просил передать.       Рыжий протягивает мне обглоданную куриную кость. Ещё тёплую, пахнущую крысиной слюной. Зато уже с просверленной дыркой для шнурка. И когда эти крысы всё успевают?       Мне в который раз становится жутко. Что-то подсказывает мне, что этот подарок я ОБЯЗАНА принять. И я принимаю. Уже заранее знаю, что никогда не надену его на шею, но при этом буду хранить как реликвию до конца дней своих.       Рыжий расплывается в улыбке.       — Ну, вот и славненько! — заключает он, хлопая в ладоши, — Максу привет! Я сделал всё, как он просил, так и передайте! Умф, конфетка! — Он клацает зубами мне в лицо, поправляет очки и вальяжной походочкой убирается восвояси.       Крысы встречают его за своим столом восторженным свистом и воплями. Табаки запел какую-то жуткую заунывную песню. Птицы снова многозначительно переглядываются и молчат.