Cult

Он оттаивает не сразу. Это понятно сразу, попробуй разжалобить каменную глыбу, да еще если уже чуть не обломал о нее все зубы. Но если не трогать его, Кайло рано или поздно приходит к ней сам. Позволяет перебинтовывать рану на груди, стоически терпя ее неловкие руки-крюки, и даже не морщится, когда она заляпывает бурой мазью себя и диван. Становится рядом, когда Рей готовит еду — кому сказать, она и готовит! Роуз бы померла со смеху, узнав, что она теперь может не только кипятком сухие брикеты заливать, — и молча лезет под руку, приправляя все на свой вкус. А ночью позволяет ей спать у него под боком. Больше никакой цепи, он же ее из поля зрения на минуту не выпускает, зато накрывает собой во сне, вдавливая в постель. Рей задыхается, но терпит. И однажды, когда Митака Рен наконец разрешает ему снова охранять лес от монстров, первым же делом Кайло возвращается со свертком под мышкой и протягивает его Рей. Грубая бумага перевязана шпагатом в виде бантика, что выглядит еще смешнее, и она долго пытается развязать его, потому что не хочется грызть зубами. — Что там? — она набрасывается на узел с удвоенным энтузиазмом, и Кайло хмыкает, явно издеваясь над ее жалкими попытками. — Эй! — когда он протягивает руку, чтобы забрать сверток, она хлопает его по ладони. — Я сама. Проще уже сразу порвать бумагу, а затем вытаскивать то, что там спрятано внутри. Мягкое. Рей запускает ногти в бумагу, и та трещит, поддаваясь. Это... это платье. Новое платье. Да, оно длинное, как и все, что здесь носят, — никаких открытых локтей, коленок, даже щиколотки надежно спрятаны — но выглядит нормальным. По белой ткани бегут черные штампованные звезды. Рей встряхивает его, распрямляя, и — о чудо! — оно должно быть ей впору. Никаких бесконечных подолов и войн с нитками. — Ты... — это, если подумать, вообще первый в ее жизни подарок. И это платье. — Спа... спасибо, — она прижимается лицом к мягкой ткани, и ей кажется, будто звезды на подоле шевелятся, ссыпаются ей на руки и лезут под кожу. Странное ощущение, словно она пьяна, а она точно не пьяна. — Будет свадьба, — Кайло наклоняет голову и косится на нее. Слегка смущенно, если он вообще способен на это чувство. Как и на нежную улыбку самым краешком рта, тем, что не испорчен шрамом. — И я хотел, чтобы ты была самой красивой. — Свадьба? — Рей тут же сникает. Воспоминания о том, что было с нею в ту ночь, никуда не денутся даже через сотню лет. — Что? — кажется, она так и не научилась скрывать эмоции. Кайло хмурится и наклоняется, внимательно глядя на нее. — Тебе не нравится платье? Оно некрасивое? Он понятия не имеет, красивое оно или нет, и в голосе звенит неподдельная тревога. Другая бы обрадовалась такому внимательному парню. Мужу. — Нет, нравится. Нравится, правда. Она больше не хочет к нему прикасаться, не то что надевать. А придется.

***

Это какая-то совершенно другая свадьба. Во-первых, невеста не выглядит так, будто ее продержали в жестяной коробке неделю или две. Ни синяка, ни царапинки. Да, она одета в жуткую занавеску, из какого-то желтого кружева, лишь отдаленно напоминающую платье с барахолки. И на голове у нее цветочный венок, но... она вполне довольна своим выбором. Она улыбается — в толпе тихих жен с их вечно опущенными к полу глазами — она выглядит чужой. Рей все время держится позади Кайло, нервничая еще больше, стоит ей только заметить среди поздравляющих пару гостей высокую согбенную фигуру в золотых одеждах. Сноук. Ее новое платье, может, слегка и выбивается из ряда одинаковых ситцевых, с рюшами и высокими воротничками под горло, но тело закрывает полностью, хотя Рей все равно не по себе. И стоит только Верховному Лидеру обернуться в их сторону, как она тут же ныряет за Кайло и ноет: — Я устала. Можно мы уйдем отсюда? Кайло же, наоборот, впервые за долгое время выглядит веселым, здоровым. Он тихо треплется со своими Ренами, теми, что, как и он, охраняют лес, и все они дружно восхищаются его малышкой-женой. — Нет, это грубо, — он одергивает ее, заставляя стать рядом. Золоченые одежды громко шуршат, приближаясь к ним, и теперь она понимает, почему этот звук — не говоря уже о самом жутком старике — ее тревожит. Он точь-в-точь как гудение лампы под потолком. Тот же скрежет тысячи лапок. Рей вздыхает и ныряет под мышку Кайло, прячась там и вдыхая его запах. Так спокойнее. Намного спокойнее. А если прижаться ухом, то можно даже услышать, как бьется его сердце. — Рей Рен? — они смеются над нею, не понимая, с чего она вдруг ведет себя как испуганный кролик, а затем их смешки гаснут, сменяясь уважительным бормотанием. — Верховный Лидер... Они наклоняют головы, приветствуя Сноука, но тому интересны же, конечно, не они. — Рей Рен? — скрипит его жуткий голос, и Кайло дергает ее за плечо, заставляя вынырнуть из-под защиты рук. — Покажись мне, Рей Рен. Сноук тянет к ней костлявую руку, трепля по щеке как домашнюю зверушку, и обращается уже к Кайло: — Ты совсем запрятал эту маленькую звездочку от нас, Кайло, — это не звучит как угроза, но Рей все равно не по себе. — Все женщины должны найти себе занятие и трудиться во благо общины. — В первую очередь она была обязана позаботиться о моем благополучии, это ее долг, — он отвечает быстро, почти грубо, и Рей не может не таращиться на Кайло. Он только что... он возразил самому Верховному? Не может быть! Что-то внутри, под ребрами так и заходится, болезненно колет и мешает дышать. Неловкость сглаживают остальные Рены, поддакивая, мол, малышка Рей Рен — истинный ангел, раз поставила на ноги умирающего. Такими и должны быть настоящие жены. — Что? — смотрит на нее Кайло, когда Сноук со всеми своими шелестящими одеждами убирается куда подальше. — Я же сказал, я никому тебя не отдам. — Спа-си-бо, — одними губами шепчет ему Рей, а музыка стихает, уступая место ритуальному очищению пары. Кайло берет ее за локоть и тащит следом за остальными, к озерному берегу, заставленному скамьями. Невеста остается живой. И судя по выражению лица — даже довольной.

***

Вернувшись поздно ночью со свадьбы, Кайло хватает ее под бедра еще на пороге, слегка пошатываясь, и поднимает на руки, позволяя скрестить ноги за спиной. Он немного пьяный, и от него пахнет непривычно сладко: вином. Рей не удерживается — темнота и та же капелька вина, расползшаяся огнем по жилам, делают ее не похожей на себя, глупой и смелой, эй, он же защитил тебя от самого Сноука! — и тянется к нему навстречу, тыкаясь губами в подбородок, а потом находит наощупь губы и пробует их на вкус. Она не умеет целоваться. Не страшно. Кайло целует ее, правильно по-взрослому, с языком, кончиком щекоча кромку зубов. Откидывает назад голову только, чтобы набрать воздуха в грудь, и снова продолжает. По пути он сбивает стул, натыкается на дверь, на стену, и останавливается на кухне, разложив Рей на обеденном столе и устроившись между ее ног. Грубое дерево скрипит под его толчками, а она выгибается и стонет, пытаясь заставить себя почувствовать то же, что тогда в воде. Ту искру внутри, между бедер. Когда она знала, что он сможет спасти ее, подхватить, защитить, как сегодня. Но что-то не так, и она больше задыхается, цепляется за его руки, стиснувшие ее бедра, и просит, не зная, как остановиться: — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста... Не выходит. Но его ее уступчивость радует, и Кайло кончает даже быстрее обычного. Переводит дыхание и наклоняется к ней, щекоча кончиками волос живот. Его губы мажут по коже, оставляя легкий, почти невесомый поцелуй. Она плачет — не может не плакать — не понимая, почему не выходит. Почему?

***

Больше всего, как оказывается, она скучает не по вкусу Колы или тянущимся ниточкам сыра в горячей пицце. По звукам. Нормальным звукам города. Пусть и небольшого, но города. По шуму, визгу, гудкам застрявших в пробках машин. По гулу голосов, какой бывает в запруженном магазинчике по вечерам, когда все разом возвращаются с работы. По волкмэну, который она забыла дома, наверное, на столе под книгами и его нескончаемому плэйлисту. Здесь такого нет. Ничего нет. Ни машин, ни телевизора, ни даже старенького радио хотя бы с одной волной. Компанию Рей составляет щебет птиц, оглушительный лай Чуи, переругивающегося с остальными псами в поселении, и редкие разговоры с Кайло. Кайло вообще не любит разговаривать. Ему нормально просидеть в кресле весь вечер, так и не проронив ни слова. Он будто уходит в себя, возвращаясь только затем, чтобы указать Рей, что она сделала не так. И нарушать его странный обет молчания ей боязно. Но сегодня тоска находит на нее с большей силой, и Рей, крепко держась за тарелку, чтобы не выпустить ее из рук, трет ее. И постукивает ногой в такт. Оно выплывает откуда-то из подсознания, куда ушло все — и вкус колы, и поскрипывание кроссовок, скользящих по дорожке в парке, на утренней пробежке, и ночные танцы в клубе под хаотично разбегающиеся по телу блики. Просто доставучая песенка, которая была слышна везде — и в молле, из динамиков радио в автобусе, и на звонке Финна. Рей даже тереть перестает, пытаясь подобрать правильный ритм. Стискивает зубы и улыбается сама не зная чему. Скорее, назло. — Что такое, малышка? — отмирает позади нее Кайло, выглядывая из-за края кресла. — Что-то случилось? — Нет, — она вжимает голову в плечи, застигнутая на месте преступления. А что, если и это запрещено? Нет, Кайло ничего такого не говорил, но... он вообще ничего не говорит. — Я просто... — Рей вздыхает и аккуратно опускает носок ботинка на пол, стараясь больше не стучать. — Ничего. — Хорошо, — он окидывает ее долгим взглядом, в котором нет даже намека на понимание, еще бы, с какой стати ему скучать по музыке, когда он и сам почти превратился в камень. А потом возвращается к своей книге. Рей заканчивает с тарелками, вытирает ладони о полотенце и прячется в спальне, плотно прикрыв за собой дверь. Садится на край кровати и поет. Про себя, конечно, вспоминая слова, сначала одной песни, потом другой, третьей. Она шепчет, пока в горле не пересыхает напрочь. И постукивает пальцами по покрывалу. И становится чуточку легче. До самой темноты она сидит так, пока до Кайло наконец не доходит, что Рей рядом нет. Он врывается без стука, снова застав ее врасплох. Хорошо, что темно, и пока он нашаривает включатель света, она успевает вытереть щеки. За ужином она просит у него разрешения посидеть на пороге. Снаружи. За закрытой дверью. Кайло хмурится, жует губу и говорит нет. Это понятно, он все еще верит, что она сбежит. Вот прямо так возьмет и удерет, ночью в лес. Где монстры. Цепь, от которой у Рей до сих пор мурашки по коже, потому что нога все еще заживает, тут помогла бы. Но тогда дверь придется оставить открытой. — Пожалуйста, — просит она снова. — Нет. Ну что ж, придется прятаться в спальне. — Ты что здесь делаешь? — он не включает свет, просто идет к кровати — гигантская черная тень, обрамленная ореолом света, — и укладывает Рей на лопатки. — Трогаешь себя без меня? — его рука скользит по груди, ребрам, животу. Стискивает бедро до боли. О да, Кайло бы это не понравилось. — Нет, — она решается ответить, пока он не наставил новых синяков. — Я пою. На это у него не находится слов, ругани или нотаций. Кайло останавливается. — И что ты поешь? Рей набирает воздуха и начинает повторять то же, что пыталась прошептать минут пять тому. Она и петь не умеет, и голос у нее слабый, а песня вообще дурацкая. Но он слушает. Он слушает.

***

Он забирает ее с работы в оранжерее и ведет домой за руку. Не к воде, слава богу, значит, петь не грешно. Помогает приготовить ужин — хотя на самом деле, Рей должна с этим справляться сама, она же его жена — а потом позволяет уйти в спальню. Рей устраивается на кровати и пытается вспомнить еще что-то, когда слышит странный звук. Его тут быть не должно. Так звенит струна. Долго, протяжно. Звук дробится, затихает, но возникает снова. И еще. И еще. И он настоящий, ей не чудится. Рей барахтается в длинной, неудобной юбке, сползая на пол, и останавливается у двери, не веря своим ушам. Да. Он настоящий. Прошлым летом Финн загорелся идеей научиться, и он мучал гитару по ночам, требуя, чтобы Рей и Роуз слушали. Но играть он не умел. А Кайло, кажется, умеет. Он сидит в кресле, пощипывая струны, лениво, будто снова затерялся где-то в своем другом мире, иногда морщась и крутя колки, хотя Рей согласна даже на совсем расстроенную гитару. На что угодно. Она стоит все там же, в двери, боясь нарушить его уединение, потому что тогда он уберет гитару, и снова станет тихо. Как в могиле. А так хорошо. Потому что он играет будто для нее, и Рей закусывает губу. Это не ее песни, не ее волкмэн, а какое-то старье, но ей нравится. Нет, не так. Она счастлива.