Cult

Кайло уходит. В этот раз не на свое обычное дежурство, он собирается в долгую дорогу. Натягивает поверх обычной зимней куртки длинный черный плащ, отороченный мехом, и выглядит теперь как чертов сектант, готовящийся к жертвоприношению. Или актер из какого-то псевдоисторического фильма. — Что? — нагнувшись, чтобы натянуть сапог, он поглядывает на Рей, застывшую рядом. — Тебе же хотелось, чтобы я ушел. Я видел, — Кайло разгибается и тянется к ней, заправляя за ухо прядку волос. — Ты не очень хорошо умеешь прятать эмоции, малышка. Ну-ну, — он легонько щелкает ее по носу. — Я вернусь так быстро, как смогу. — Завтра? — Рей тревожно вздыхает. Да, она хочет, чтобы он исчез, чтобы все это взяло и само по себе пропало, оказалось ужасным сном, но если исчезнет только Кайло, кто защитит ее? — Ты завтра вернешься? Он качает головой и методично жует губу, поправляя рюкзак за спиной: — Нет, малышка. У тебя будет много времени, чтобы побыть одной. Но... не здесь. Собирайся. Надень платье, никаких рубашек, хорошо? Кайло следит за тем, как она напяливает на себя первое попавшееся под руку платье — у нее их всего три, особенно не разгуляешься, — и укутывает ее пушистым пончо из заячьих шкурок, которое он сделал для нее. — Все? Возьми зубную щетку и расческу. Моя Рей Рен должна всегда хорошо выглядеть. Я хочу, чтобы они завидовали, — это звучит еще тревожнее, колет под ребром. Грудь слишком сдавило тесным лифом, и Рей задыхается. — Фазма Рен присмотрит за вами, все, пойдем, — Кайло шутливо шлепает ее по ягодице и ведет на выход. Дом остается позади, теряясь среди белизны, и Рей идет все медленнее, неувереннее, понимая, что не хочет вообще никуда идти. Вообще. А хочет сесть прямо тут, в сугроб, испачкав юбку, и он тогда тоже никуда не денется. Он не может. — Сколько тебя не будет? — шепчет она, пытаясь вздохнуть, хотя ком в горле не дает. — Кайло? Сколько... — Дня четыре где-то. Может, если дороги занесло, неделю. Не бойся, — он думает о своем. — У Фазмы Рен вы будете как цыплята в одной коробке. Монстры не придут за вами. Они сюда не посмеют сунуться. Ну? Что ты, что с тобой, малышка? Неделю? Но... она думала, что ближайший город, куда Кайло и идет, в часах трех ходьбы. Ну ладно, может, десять, но неделя? Семь дней она будет без него?! Они кажутся ей бесконечностью. — Я хочу с тобой! Возьми меня, — это глупо. Честно, это самая глупая идея на свете — просить своего похитителя взять ее с собой в город, может, еще пусть и в участок за руку заведет? Но по-другому Рей не может. Дело не в городе. Дело не в участке, дело в том, что она понятия не имеет, каково это — быть без него. Лучше бы он вернул ее обратно в ту жестяную коробку и обколол наркотиками, чтобы потерялась во времени и не дышала, не думала, не жила все это время. — Кайло... — Это исключено. Но я принесу тебе чего-нибудь. Что ты хочешь? М-м-м? — он пытается ее успокоить. По-своему ведь, но пытается. Торгуется за дни отсутствия. — Орео? Еще какую-нибудь гадкую дрянь? Может... — Кайло морщит лоб, — может, кеды? Наружу в них нельзя, но дома сможешь ходить сколько захочешь. Эй... — Я н-н-не хочу, чтобы ты уходи-и-ил! — вот оно. Рвется наружу, гадкое, жалкое, и Рей сама себя ненавидит. Ненавидит язык, который повернулся и сказал все так, как есть. Ненавидит заплетающиеся в сугробах ноги, она его ненавидит больше всего на свете. И не может отпустить. — Эй-эй... Хватит, Рей Рен. Хватит. Хватит, — остаток дороги он несет ее на руках, прижимая к груди, а Рей все сопит и сглатывает соленые слезы. — Новый волкмэн, попкорн, билет в кино на последний сеанс, поездку в Диснейленд, — она выдумывает все, чтобы только заставить его остаться. — Полет на Луну и обратно... Он не остановится, она знает.

***

Когда Кайло говорил про цыплят в коробке, он не врал. Серьезно, лучше и не скажешь. У жен тех Ренов, что ушли наружу, одна общая спальня, вдоль стен обставленная высокими двухэтажными кроватями, как в приюте. И все они уже выбрали себе по койке и сидят там, осторожно разглядывая соседок. В оранжерее с Рей работали другие, этих она совсем не знает, видела несколько раз, но... заговаривать с ними ей тоже не очень хочется. Сейчас... еще рано. Рей плюхается на крайнюю справа пустую нижнюю койку, пряча под подушку мешок со всеми ее нехитрыми припасами — расческа, зубная щетка, запасная пара носков. А меховой плед расстилает поверх одеяла, пальцами зарываясь в мягкую шерсть. Ей плохо. Физически плохо, и это не от тесной спальни, заполненной запахами других людей, звуками, которые они издают, скрипом кроватей, не от духоты, не от того, что на нее смотрят. Как будто ее бросили. Отрезали какую-то часть и оставили вот так истекать кровью. Рей вздыхает и стискивает пальцы в кулаки. Она справится. Это всего лишь несколько дней. Четыре. Пусть будет четыре. Кайло вернется через четыре дня. А пока... Пока она может поговорить. С ними всеми, с кем-нибудь — о поселении, о месте, где они находятся, о монстрах, в конце концов. В том, что их не существует, теперь верится немного меньше. Просто... все так уверенно говорят — монстры, монстры — что нельзя так просто взять и отбросить это. И какая тварь вообще не боится ружья? Рей только начинает перебираться по постели к краю, чтобы привлечь внимание соседки, как все портит Фазма Рен. Она говорит о правилах и обязанностях, как будто они здесь пленницы. Разговаривать нельзя, сидеть без дела нельзя, им выдадут занятия на всю неделю вперед — мыть, убираться в чужом доме, стирать, шить. В общем, все, чтобы отвлечь от мыслей о мужчинах. Или побеге. После часа ползанья на карачках с мокрой тряпкой больше всего Рей хочется сбежать. И даже не в лес, а оттуда к нормальным людям. Просто домой. Вынести из шкафа всю одежду Кайло, укрыться ею, сделав гнездо в постели, и не просыпаться до его возвращения. Кусок в горло не лезет, и отпускает ее только к ночи, когда все уже лежат в кроватях, ворочаясь, сопя, вздыхая, и эта симфония звуков внезапно успокаивает ее. Она будто действительно вернулась в приют. На маленьком столике у окна догорает свечка, служащая им всем вместо ночника, и когда ее пламя взмывает вверх, разбрасывая блики по потолку, Рей испуганно ворочается и садится в постели. — Эй... — это все одна из женщин, в белой ночнушке по самые пятки, с растрепанной косой, чьего имени Рей не знает, она забирает подсвечник и ставит на пол в середине спальни, усаживаясь рядом. — Идите сюда. Фазма уже наверняка спит, — она посмелее остальных, и Рей, накинув на плечи заячью шкурку, выбирается из-под покрывала и садится рядом. Поближе к тонкого, дрожащему огоньку. Понемногу они приходят. Почти все. Остаются только те, кто уже спит или боится Фазмы Рен. Остальные же сидят плотно, устроившись будто у импровизированного костра, и их плечи греют друг друга не меньше огня. — Однажды... — нарушает молчание та самая женщина низким, жутким шепотом, — однажды было дерево. Оно росло здесь с незапамятных времен. Верхушка его доставала до облаков, а корни уходили глубоко в землю, сплетаясь и удерживая поверхность. Листья этого дерева были ярко-зелеными, сочными и тот, кто набирался смелости попробовать их, мог видеть прошлое и будущее. Но не каждый мог найти это дерево — лес, где оно стояло, был дремучим, окруженным горами, и звери не рыли здесь нор, потому что чуяли тьму, исходящую от корней, голодную и безумную тьму. Это просто сказка, понимает Рей, но по спине бегут мурашки, и темнота за пределами их тесного круга кажется живой. Остается только дрожащий огонек, маленький, нервно вздрагивающий под их сумбурными вздохами, и голос. — А затем пришли другие люди. Те, что не верили во тьму, хранившую дерево, они принесли с собой огонь и острые пилы, чтобы срубить его, ведь дерево было таким большим, что ветви его царапали небо. Из одной ветви получился бы дом, а ветвей у него были сотни. И они рубили его, жгли день напролет, но к сумеркам уходили прочь, в горы, где стоял их лагерь, потому что лес стонал от боли, и из надрезов сочилась зеленоватая дымка. Разгневанные, духи обволакивали надгрызенную лезвиями топоров кору, зализывая ее, будто рану, но не могли ничем помочь. На шестой день дерево упало, повалив с собой еще не меньше десятка других стволов, и утомленные дровосеки, довольные победой, уселись там же, отдыхая, и не заметили, как быстро стемнело. Они хвалились друг другу, рассказывая о том, какие дома построят своим семьям, и только один подошел к срубленному пню, с ужасом разглядывая, как из колец струится зеленоватая в сумерках дымка. Ему хватило одного вздоха, чтобы дух вошел в его тело, пожирая изнутри. Дух был зол, и дух был голоден. Его не смогли насытить даже десятеро его товарищей. Те, кому удалось сбежать, спрятались в лагере, в горах, вымаливая прощение у своего бога и ожидая рассвета, чтобы покинуть эти ужасные места. Но, увы. Небо, лишенное зеленой опоры, разгневалось и всю ночь лил страшный дождь. Он подточил скалы, размыл землю, и наутро случился обвал. Никто не вышел из лагеря, все они остались там умирать. Последнее, что они видели — была зеленоватая тень, ползущая по бревнам. Огонек свечи трепещет в последний раз и затухает, оставляя лишь крохотную алую точку, выжженную на зрачке. И липкий пот по спине. Таких сказок Рей наслушалась в приюте. О Кровавой Мери, о дьяволе из Джерси, снежном человеке, слэндермене, но там не было леса. В любой момент можно было встать и включить свет, конечно, получив за это от Платта, или надеть наушники и включить музыку на полную громкость. Можно было даже прокрасться на балкончик и смотреть с него на шумный, сверкающий фонарями город. Там она была в безопасности. Никто не шевелится еще какое-то время, будто если они разделятся, разойдутся по своим койкам, то нарушат священный круг. Этой ночью, зарывшись с головой под меховое пончо, Рей уже не так верит, что монстров не существует. Кайло, он же... он же вернется к ней, живым?