***
Она не стучит, просто снова подбирается к чужому окну, пытаясь углядеть хотя бы что-нибудь за занавесками. Но они задернуты так плотно, что даже крошечной щели нет. И тихо, слишком уж тихо, будто... Будто что-то случилось. Рей отступает назад и делает глубокий вдох — холод струится по горлу, обжигая, но не приносит облегчения. Лишь еще больше страха. А что, если... У мистера Бэкола из родни никого не было. Он так и пошутил тогда, когда она пришла сюда в поисках самого дешевого жилья, что это, наверное, его судьба, помереть одному в этом треклятом мотеле, и никто не подумает поинтересоваться, а что с ним, до конца месяца. И что она может жить в этой дыре, пока не надоест, никто не станет выгонять ее на улицу, главное, платить вовремя. Занести ему деньги раз в месяц и все на том. А если так и случилось? Она подходит к двери, уже занося кулак в перчатке, чтобы постучать, но замирает. Что, если это сделал Кайло? Ведь это вполне возможно, это в его стиле, ведь он же не боялся тогда, когда ломился в дверь ночью, не думал, что его кто-то остановит... Что-то шумит, довольно далеко — скорее всего, это грузовик, проносящийся мимо, — но она все равно пятится и уходит, заставляя себя шагать медленно, спокойно. Будто ничего не случилось. Рен все там же, где она его оставляет каждое утро — на полу, укутанный по горло в покрывало. Теперь у него есть силы, чтобы не только поворачивать голову в ее сторону, но и даже вставать, под руку и по стенке направляясь в туалет. Хотя сейчас он лежит с закрытыми глазами, делая вид, что спит. Но Рей знает, что он дожидается ее — оно появляется, стоит ей открыть дверь, такое странное, болезненное ощущение внутри. Это как отголоски его боли, да и других чувств, каким-то образом дотянувшиеся через пространство. Они громче, когда они рядом. Кайло больно, но он не подает виду. А еще ему ужасно хочется пить. Она буквально за пару секунд, даже не раздеваясь, добирается до холодильника, вытаскивая оттуда маленькую бутылку газированной воды, и вместе с нею возвращается к нему обратно, опускаясь на колени. — Ты хочешь пить? — чужая боль мешается вместе с ее собственной злостью, напрочь забивая собой страх, что так заставлял ее торопиться домой. — Вот, — Рей откручивает крышку под шипение пузырьков и вытягивает перед собой. Его лицо, до того такое бесстрастное, как если бы он действительно спал, кривится в страдальческой гримасе. Будто она подловила его на этом, застигла врасплох. Кайло открывает глаза — под ними все еще залегли синие тени, но он хотя бы уже на труп не похож — и его искусанные губы неловко шевелятся: — Спасибо. Он садится сам, сперва пытаясь сбросить покрывало культей, а затем будто вспоминает, что руки больше нет, и делает это левой, неловко пряча правую за спину. — Мне все равно нужно будет перебинтовать ее, — замечает Рей, снова протягивая ему бутылку. Он ведет себя словно... большой ребенок. Ну, хотя бы пьет сам, хотя от этого его плечо ноет еще больше, а пальцы дрожат, и струйки воды льются по клочковатой бородке, закапывая все покрывало. Когда он возвращает ей бутылку, там воды совсем на донышке, каких-то пара капель, и выражение мучительного страдания пропадает с его лица. — Спасибо... Рей Рен. Лучше бы он ограничился всего одним словом, потому что, когда он зовет ее так, хочется вскочить на ноги и убежать. Хотя... это ведь ничего не изменит, ну разве что он, скорее всего потащится следом и свалится по дороге без сил. Она и есть Рей Рен. Не потому что он заставил, она ведь сама так решила. Она помогла Кайло выжить. Вместо того, чтобы вскочить, Рей смотрит, как он укладывается обратно на свое одеяло, служащее ему вместо матраса, и сама укрывает его, чтобы он не заболел. Не хватало только этого сейчас — ему и так на ноги подняться тяжело. — Мы должны будем переехать. В другое место, чтобы никто... — ее взгляд невольно возвращается к поломанной входной двери, а затем Рей вспоминает, чего так боялась. — Ты... сделал что-то с мистером Бэколом? — она заставляет себя спросить, вглядываясь в его лицо так, что все остальное расплывается, становясь ничтожным. — Ты же не... — Кто это? — Кайло хрипит непонимающе. — Хозяин мотеля, он живет в крайнем домике. Он закрывает глаза, так быстро, словно пытается отгородиться от нее, но Рей и смотреть не надо. Оно проходится по спине острым холодком, скребется где-то в глубине разума — всего лишь отголосок, но достаточно явный, чтобы она захлебнулась вздохом. — Он не сделал ничего! Он ничего тебе не сделал, ты... — она не может врезать Кайло, только стискивает пальцы в кулаки. Не может вскочить и убежать, потому что тело слишком тяжелое, словно вросло в пол. — Он мог позвонить копам, — слова даются ему с трудом, он будто выплевывает их. — Остановить меня. Предупредить тебя. — Да? Лучше бы он так и сделал! — хоть у кого-то могла бы найтись сила противостоять Кайло, раз уж она такая... безвольная. И идиотка, и... — Ты оставил его там? — Нет, — Рен все еще не желает смотреть на нее, но по его лицу, и без того изуродованному полосами свежих шрамов перекатываются желваки, выдавая неестественное напряжение, а губы тоньше полоски. — Я спрятал его... в старой машине. В лесу. Его не найдут. — Ты... — Рей будто снова вернули в жестяную коробку, это тогда он сказал ей, что убил ее друзей. И теперь... происходит то же самое. Она должна встать и уйти. Убежать. Добраться до телефонной будки и вызвать копов. Позвонить Маз. Она должна... — Я должна собрать свои вещи, — Рей рывком подхватывается на ноги, неуклюже задевая пустую бутылку, и та оглушительно шуршит, перекатываясь по полу в дальний угол. Так громко, что она почти не слышит, как Кайло садится снова, когда она отступает к ванной комнате, собираясь забрать одинокую зубную щетку в уже ничейном стаканчике и зубную пасту. А затем встает, шатаясь так, словно сражается одновременно с ураганом и обезумевшей гравитацией. Но встает, выпрямляясь, и на мгновение ей еще страшнее, чем было до этого, потому что он сделает это снова, даже если свалится сейчас от слабости. А если не сможет, поползет, цепляясь за половицы, преследуя ее до самого конца. — Я могу... чем-нибудь помочь? — вместо того, чтобы вымаливать прощение, спрашивает он. Чем? Он даже покрывало в руке толком удержать не сможет. Придется сделать все самой. И вызвать такси, хотя это будет стоить денег, которых у нее не так уж и много. Хорошо только... Рей сглатывает ком в горле, но тот никак не убирается, только растет, угрожая задушить ее, потому что нет ничего хорошего в том, что ей все же не придется платить за сломанную входную дверь.***
Новый дом почти ничем не отличается от старого. Разве что здесь все же есть спальня, а в гостиной стоит продавленный, потерявший свой изначальный цвет диван, в самый раз для одного из них. И дверь в спальню можно запереть изнутри на щеколду, правда, весьма хлипкую и расшатанную. А еще за окном сплошные ряды деревьев, и совсем не слышно шума проезжающих мимо по дороге машин. Здесь оглушительно тихо, поэтому она слышит, как Кайло передвигает ноги, цепляясь уцелевшей рукой за все, что только может, чтобы не свалиться. И, чтобы не слышать его хриплое, болезненное дыхание, грохот, когда он задевает что-то, Рей прячется в спальне, подпирая спиной дверь, зажимая уши ладонями, закрывая глаза. Это все равно не помогает — он проходится по дому словно шар для боулинга, раскидывающий кегли, и останавливается с той стороны. И ждет. Она выбирается поздно ночью, потому что хочется в туалет, потому что нужно все же почистить зубы и смыть с лица почти ощутимую, липкую пленку грязи. Кайло сидит, прислонившись к стене, вытянув ноги так, что она быстрее споткнется в темноте, чем переступит через них, не задев — темная глыба, напоминающая о том, что она человек, лишь хриплым дыханием. — Рей Рен? — он вскидывается, шевелится, и отголоски боли задевают и ее. Словно кто-то вогнал в тело тупой нож и забыл его там. — У меня не было другого выхода. Не было. А как же вернуться в свое чертово поселение и жить себе там дальше, слушаясь безумного старика, оставить ее в покое, дать сбежать... Все это пустые слова, потому что они оба знают, что он говорит правду. Каким-то образом это так, он не лжет, она чувствует это. — Вставай, — Рей прочищает горло и старается звучать грубо. — Иначе сам будешь делать себе перевязку. А мне завтра рано на работу. Вставай, ну? А затем сама наклоняется, подставляя свое плечо под его здоровенную тушу, пусть и ослабевшую, но все равно ужасно тяжелую. Они кое-как бредут по коридору, залитому темнотой, в пока еще незнакомом и потому пугающем скрипами доме, и, когда ее виска на мгновение касаются его губы, шершавые и горячие, словно огонь, почему-то становится чуточку легче. Не так страшно. Хотя в этом вообще нет никакого смысла. Но ведь становится.