И мира ей было мало

Как и везде, в гареме были свои правила. Сотня человек, служившие падишаху, заботились о том, чтобы его одежда, драгоценности, все необходимое для омовения и купания, сиропы и кофе, флейтисты и рассказчики всегда были под рукой и в полном порядке. Свой штат был и у главного евнуха, при этом слове Марина всегда потуплялась, у каждой из родственниц и наложниц. Наставницы, ревностно хранящие порядок, все они давно миновали тот возраст, который привлекает взор, имели свой участок: казначейство, приготовление яств, кладовую для провизии, кувшины, писцов, прачечную, гардероб, вышивание, парикмахерскую, церемонии, музыку и больных. Эти же наставницы, в свою очередь, готовили к соответствующей службе. Повезло хорошеньким, назначенным в штат султана; в отличие от своих повелительниц, никогда не спавших с мужчиной, у тех появлялась надежда, что султан проявит к ним интерес. Если эта надежда не сбывалась, через несколько лет могли отдать важному человеку за пределами дворца — губернатору провинции, благородному пану или офицеру. Так-то оно так, но речь идет не о бедной полонянке. О ней, самодержице и государыне русской! Да, в этом звании черпала силы: царица не по мужу, кто бы он ни был, а по коронации. Она миропомазана, она возложила на свои кружевные воротники бармы Мономаха, она прошла чрез врата, доступные только цезарям. И говорить стоило бы как с помазанником Божьим. Сие простые заповеди хотела напомнить в частной беседе королеве Софии. Как у большинства волевых женщин, наделенных особым жизненным даром, подлинные черты характера в ней проступали все ярче, когда стали ослабевать обманчивые черты юности. Но еще долго останется очень красивой, даже когда морщины избороздят лицо, даже под короной седых волос. Блеск очей погаснет только вместе с жизнью, сумерки годов лишь приглушили, дали им глубину, почти магическую власть. — Этого никогда не произойдет, — хищно улыбнулась. — Здесь дворец великого султана, его мир, и кем бы мы ни были — белыми, темнокожими, мальчиками-слугами, солдатами, визирями, женами, наложницами, сестрами или матерями, — мы все существуем для того, чтобы служить Повелителю Османов. Кем бы ты ни была, двери в прошлое наглухо закрылись. Испытывая чувство обиды, бывшая царица отравляла синими льдинами, опустив уголки рта так, что ее лицо приобрело злое выражение. Пся крев! Ах, Янек… Он ручку маленькую на чрево ей клал, там, где рос когда-то давно, и сворачивался под боком, сопел тяжело, не жаловался никогда и ничего не спрашивал. Чудный, смелый мальчик… И ей предлагают отречься от того, кто дорог, кто любим … был?! Погубили, погубили самым страшным, несправедливым образом. И с тех пор ее сердце разбито, и никогда оно не забудет свою потерю, потому что больше этой потери ничего быть не может. Пыталась намазать хлеб жидким сыром, но это у нее не получилось. Ну, а кофе отвратительно горький. Марина с унынием вспомнила тушеную квашеную капусту, вареники и галушки с творогом, которые так хорошо готовили в родном Самборе на кухне батюшки. А какое чудесное блюдо — тушеная в пиве свинина с перцем, мускатным орехом и можжевельником. Отчаявшись, встала и ушла, демонстративно высоко подняв голову. Пусть девицы хихикают, как будто ей не все равно, как будто что-нибудь может вырвать из боли, ядовитого, разрушающего страдания, показаться интересным… Когда обращались к ней, взглядывала и почти не отвечала. Разве не все равно, что ее почтут дурой или сумасшедшей, разве есть ей какое дело до мнения людского… Она себе твердила: «Варвары!» или «Это не люди, а настоящие дикари, хуже москалей». Вскоре после этого священники объявили, что могут отличить белую нитку от черной при первой четверти луны: начинался священный праздник. Рабыни были взволнованы, словно дети в кукольном театре. Бегая по коридорам, они шепотом говорили о султане, обсуждали, что наденут, хлопали в ладоши — в сад и на террасы выйдут. Марина ступила на балкон. Душистая влажная ночь обступила ее сумраком. Там, у ее ног, слабо переливался город, выстроенный магией лунного света, высеченный из прозрачного фарфора и стоящий у аметистового моря. Это была сама мечта, и само проклятие. Тоска щемила. Она ждала и слушала, и минуты казались ей часами. И вдруг приметила его этажом выше — один из спорящих, одетый в темный кафтан с серебряными застежками, такой бледный, бледный и страшный, еще страшнее чем есть на самом деле. Будто есть хочет полячку, а глаза у него горят как огонь, и не человек, а сам дьявол. Не сразу закрылась, но и одного было достаточно, чтоб возбудить в нем ад, поднять все его страсти. «Пусть только попробует!» — выдохнула, переминая тонкие пальцы. В купальнях могли свободно выговориться и часто сплетничали о господине. Девушки резвились в комнате отдыха, у них играли озорные огоньки, когда изображали, что будут выделывать, если он пришлет за ними. Фыркнула, подумав, что и с ней такое не случиться. И если будет таким зверем, возьмет больное тело. Правда, избранница, мать его принцев, совсем иная: смуглая, с черными волосами, тигрица, облаченная в шелка, сверкающими обилием крупных бриллиантов и рубинов величиной с редис. Боялись с ней сойтись когда-нибудь на узенькой дорожке. Ее завернули в льняное полотенце, а ноги засунули в черепаховые башмаки на толстой деревянной подошве. Одевают, чтобы не упасть на скользком мраморе и защититься от пара, который идет вверх с пола. — Помилуй, Аллах… О, ханзаде! С трудом, медленно приподнялся на локте, открывая глаза. Нынче он так устал, что даже не имел сил дойти до постели — задремал в широком кресле. Можно было, конечно, кликнуть людей — и раздели бы, и до ложа довели, — однако тошно видеть хоть одно лицо, даже своих слуг. Он — осел, настоящий! Дергал себя за бороду, наносил удары несуществующему врагу, один за другим. Всё, что он копил в себе несколько дней, с каждым ударом вырывалось наружу. Ненависть, отчаяние… Тени прошлого вернули его в тот роковой день ифтара, что изменил их жизнь. Старший брат, Девлет, погиб, помогая им уйти, с младшим, тогда бежали в Османскую империю, найти защиту у Падишаха. Но приглядевшись повнимательнее к Ахмеду, он понял, всем существом своим ощутил: время Гераев никогда не настанет! Нет, державе нужен хозяин, который не будет игрушкой ни в чьих руках, правит всерьез и надолго. Его тайну раскрыли… одалиска, вещь самого низкого ранга. Ее следовало убрать, приходится все время соблюдать осторожность: здесь каждый либо твой сообщник, либо враг, сообщников мало, врагов хоть отбавляй. Шахин полагал женщин существами довольно забавными, но совершенно бесполезными. Власть — вот что действительное, что имеет смысл. Власть — и месть. Но она казалась воздушным созданием, пушинкой, летающей в облаках. Или хрупкой лилией, хотя догадался, что она обладает железной волей: стальной блеск, эти стиснутые губы, эти сошедшиеся брови, окаменелые черты и затаенный вздох… Вдруг пришло на память затишье перед бурей — то недолгое мгновение благости в природе перед тем, как пронесется вихрь, круша все на своем пути, без разбора, без жалости, без мысли. Грудь дышала порывисто, и рука нервно и бессознательно сжимала рукоятку осыпанной дорогими каменьями сабли.