И мира ей было мало

— И все-таки покорилась… Аллах свидетель, здесь и не таких ретивых укрощали! Новичкам хорошо прививают послушность. Мы все быстро научились подчиняться…  — с издевкой, по-лисьи щелкнула зубами, султанша пока не видела особой пользы от рабыни, а потому позволила себе высокомерие. Поражало в этой даме также и то, как роскошно и богато была она одета в сравнении со всеми остальными во дворце. Платье её из зелёной парчи было расшито золотой нитью, низкий вырез на груди кокетливо, едва не бесстыдно открывал нижнюю сорочку, густо украшенную вышивкой и жемчугами. Жемчуг же увивал её шею, запястья и темные волосы, затейливо уложенные в аккуратную прическу. В сравнении с ней, великолепной, казалась просто дурнушкой — обычные легкие шаровары. Таскала всюду любимый, драный, грязный платок. Тяжелая коса ее, всегда обвивавшая чело, ныне расплелась и металась по спине. — Мактуб… — качнула головой, совсем еще плохо понимая язык. Найдя едва постижимое другими утешение, глядела фатально, с той искрой, что долго остается неприметной, а потом съедает все в округ. Жалобные звуки меланхолии, состояния полной апатии, полного безучастия к судьбе своей не вторгались в ее комнату. Заметила, следит за нею зловещее хмурое лицо, что так давно преследовало ее, глаза коршуна, который долго чертил в небе плавные круги над бедным притаившимся в хлебах жаворонком и, постепенно суживая огромную спираль своего полета, внезапно, как молния, ринувшись на свою добычу, держит ее теперь, задыхающуюся, в своих когтях. Опасалась мрачного одеяния и обличия. А между тем весь его образ отличался какой-то особенной вкрадчивостью, вкрадчивостью кошки. Он хотел Марину — как будто оглушенный тяжелой палицей. Так сгубила коханого, Димитра Иоанновича, великого, великолепного человека, предводителя удачи, Заруцкого, и этого сгубит. Крепкие руки сходились на ее шее. Ноги и все тело поледенели. Кандалы привешены, мрак и холод тянут вниз. Ее сила была в слабости. С тайной усмешкой вспомнила, как боялась когда-то близости с мужчиной. Теперь она понимала, что это — ее главное оружие… против мужчин, и готова была испытывать его сколь угодно часто. Ах, какой долгий, невероятно долгий путь прошла от ревностой католички, степнной недотроги! Он ревет, как зверь, в кровь искусал себе губы, вот сейчас ударит её, убъет, как продажную женщину. Она сама не знала, отчего ей так почудилось; но когда ответил, приник — вот тогда, именно тогда поняла, что поступила верно. До самого этого мгновения не была в том уверена. Если однажды не останется никого из рода Османов, воссядет на трон, болтали девушки. — Герай… Шахин Герай… Ее всегда влекло все неприступное: невеста, жена русского царя, царица московская… Он молод, не дурен внешне и силен. Он часто меняется в лице при смене обуревающих его страстей. Радость делает его почти белым. Гнев — почти черным, а глаза его становятся кроваво-красными. Живой и решительный ум, тонок, хитер, всегда умеет достичь цели. Разве обладатель сиих качеств, татарский принц, не достоин Марины? А когда возьмет свое, власть, выше которой только Божеская, неограниченного владыки миллионов послушных подданных, что будет стоить ее прихоть? Ни друзей, родных, должников — никого не останется, пусть зрит Романов, правильный государь-батюшка, чудный отрок, орды темные, как ограбленных до нитки, обесчещенных ведут, нещадно резать станут, свой конец, хрип последний, зрит и помнит бедовую польку и ее несчастного сына. Нет, Янек, дорогой, мама не простит твоих убийц! Это превращение действовало возбуждающе. И кажется, что теперь ей легче — по крайней мере не так сильно стучит в висках, и думы, которые беспорядочно проносились в ее голове, как ласточки в ясный день, начинают проясняться и течь более спокойно.За завтраком она часто пила вторую чашку кофе и умудрялась намазать йогурт на жаркий хлеб. Кушала, сгибая и разгибая пальцы, будто те были змеями, резвящимися в траве. По-прежнему голые стены и деревянные полы, а по всему периметру расположились узкие диваны; повсюду стояли шкафы для вещей. Должна была продолжить заниматься вышиванием, музыкой и танцами, но и надлежало пройти обучение в искусстве жить. Ей предстояло решить, кого выбрать в союзники до известной поры. Устройство обычаев презренное! В Европе шляхтич рождается с отвагой в сердце и саблей в руке! У Османов каждый падишах знал, что мать лелеяла его в детстве, пыталась обучить всему, что умела, стала его доверенной персоной и оставалась таковой на всю свою жизнь. Делилась с ним секретами, когда тот был еще ребенком, а когда становился султаном, она не только продолжала доверять ему тайны, но и жить рядом с ним в гареме. В награду за безграничную преданность получала невероятное влияние и богатство. Но и страшилась люто. У старой корлевы нет этого слабого места, как у иных, ее имя вселяло благоговейный страх. Ее уважали, ей повиновались. От евнуха слышала, что воины, представлявшие элитную армию, необходимы для того, чтобы правитель добился успеха. Если они поддержат его, он сохранит величие на всю оставшуюся жизнь. Если же перестанут поддерживать, могут свергнуть. Неспокойно и в городах: скопилось много лиц, потерявших или теряющих свой былой социальный статус. К ним относились чернь, правоведы, не удостоенные места в судебно-религиозной структуре, мелкие рыцари, неспособные обеспечить себе необходимую экипировку для участия в походах, потомки крестьянских и племенных ополчений первых лет завоеваний, не заслужившие земельных участков. Вынесли предостережение: особу, не подчиняющуюся правилам гарема, могут сурово наказать, а что еще хуже — зашить в мешок, привязать тяжесть к ногам и бросить в море. Погрузившись в собственные думы, она не слышала, что говорит учитель.