И мира ей было мало

Марина шаркала желтыми тапочками по деревянному полу и злобно смотрела, пока вели ее через лестничный пролет и лабиринт коридоров к тяжелым инкрустированным дверям. Испытывая чувство обиды, смотрела на всех холодными глазами, опустив уголки рта так, что ее лицо постоянно выражало недовольство. И представить не хотела, что что могла достаться работа - начищать до блеска жаровни, носить тяжелые подносы с едой, стирать белье. Нет, как можно! - разве не принята патриархом и духовенством московским, которое, встав в ряды, ожидали внутри храма, на нее возложили крест и цепь злату, то есть регалии, которыми с древних времен короновались великие князья ? Отчего-то с детства верила, что рождена для престола, что самой судьбой предназначена не для скромной доли быть дочерью воеводы или супруги какого-нибудь деревенщины - алмаз нуждается в подобающей оправе. Батюшка волновался, стропитивая, гордая, все еще перебирала женихов! То одному шляхтичу откажет, то другому, словно и впрямь ждет принца, красавца зачарованного, о которых красно да сладко вещают менестрели. Но ведь песни и сказки – это одна ложь! Неужто можно верить в чудеса? Со своего балкона смотрела на темное пламя теней, отбрасываемых кипарисами на светлые стены. Деревья росли в маленьком внутреннем дворике. Оттуда доносился их горьковатый запах, смешанный с ароматом и ропотом струящейся воды. С другой стороны, там, где счастье и свобода, стены были глухими. Это тюрьма. Тюрьма, оберегающая от от наивных фантазий, что на Востоке дама способна свободно распорядиться своей судьбой. Свободна она — тогда и сейчас — лишь в выборе повелителя. Перед ней, в магометанском чаду, толкнули дверь, и увидели группу девушек, сидевших скрестив ноги по кругу на полу: в центре круга стояла резная деревянная рама, на ней был натянут кусок темно-оранжевой ткани. Дюжина красавиц трудилась над тяжелой атласной тканью, их пальчики скользят по ткани, двойным алым стежком заполняя рисунок тюльпана. Пурпурный цвет предназначался для гиацинта, серебристый и золотистый использовались для создания контура, атласный стежок зеленого цвета шел на стебельки для цветков. Все работали так ловко, что трудно сказать, какая сторона ткани лицевая, какая оборотная. Здесь переливались светлые и темные тона, узор был замысловатым, со множеством деталей — такая одежда из этой ткани станет вожделенной мечтой любого. Но она не предназначалась для простых рабынь: это ткань была для Кесем, любимицы султана. Однажды она станет королевой-матерью, и весь гарем будет ей подчиняться. Все старались угодить ей. Марине всучили иголку и нить, у нее задрожали персты. Ее маленькие стежки, удостоившиеся похвалы в Сандомире, казались большими и неуклюжими по сравнению с восточными искусницами. Нелегко шить по шелковой основе, но удастся ли ей справиться с серебряными переплетениями полосок? Что если нить порвется? Ей дали обычную ткань, чтобы у нее была возможность поупражняться, но расстроилась и бросила на пол. — Вот она, — евнух пригнулся, поднял кусок ткани с пола и кивнул в сторону пленницы, — должно быть, ты уронила это. Мнишек стиснула зубы, испытывая и печаль, и гнев. Теперь не имело никакого значения то, кем она была. Прошлого больше нет. Сейчас лишь настоящее имело значение. Сейчас и всю оставшуюся жизнь она есть и останется рабыней. В этот день пребывала в задумчивости больше прежнего и вместо того, чтобы пойти со всеми на трапезу, села на диван и нервно накручивала кусок ткани на свои тонкие пальцы. Более недели и вынашивала свой план, твердо знала — если обнаружится, что она все делает обдуманно, то ее сурово накажут. Однажды днем проткнула иголкой ткань не в том месте, но ошибку заметили только после дюжины последующих стежков. Беспомощно взглянула на наставницу, но та лишь мягко упрекнула ее. — Как жаль. Пожалуйста, извините меня. Впредь я буду осторожней, — извинялась полька. На следующий день она иголкой уколола себе фалангу, и капля крови упала на ткань. Наставница сердито уставилась на нее и выругала уже в более резких тонах. — Глупая девчонка! — тут же смахивнула пятно с кафтана. Тебе повезло, что капля упала на алый цветок. Все открыли рты от изумления, когда иголка другой холопки скользнула и она сделала ошибку; все зашевелились и стали отодвигаться от новенькой. Кто-то шепнул, что ее сглазили.. Жизнь во Дворце опасна, ее питают обманчивые посулы, она совершенно непредсказуема. Хиромантия, гадания по числам, волшебные зелья, карты Таро, чайные листья, дурной глаз и другие суеверия служили завуалированными ответами на то, что невозможно объяснить. Большинство мирились с этой мистикой не без некоторых подозрений, но относились к ней с настороженностью человека, знающего, что это вполне может сбыться. — Разве можно любоваться птичкой, если она прячется на дереве? — качал головой Рейхан-ага. Спрашивала себя, в какой мере этот проныра с холодным умом мог бы сделаться ее сообщником. Сейчас она полностью зависела от него. Прочие рабыни-христианки, а также десяток прелестных кавказких девушек и чернокожих эфиопок панически боялись его. Как только длинная тень падала на каменные плиты, они застывали, смех затихал и на лицах появлялось выражение провинившихся послушниц. Взор олимпийца окидывал эту строптивую и скрытную стайку, икакая подробность не ускользала от его внимания. — Нет, — строго сказал, остановив перед комнатой для вышивания. — Нет! Учительница больше не желает принять. Работа поставила ее в неловкое положение перед госпожой Кесем и она хочет, чтобы тебя выгнали из дворца. Но я убедил ее, что прислали сюда в качестве особого подарка Московии и следует дать возможность исправиться. Здесь ли, там, везде, куда привел нас Милостивый и Милосердный покоримся Его священной воле! — Растопырив веером пальцы в перстнях, и начал их загибать: — Страдаешь от той скромной роли, которую приходится играть на житейской сцене, алкаешь славы, блеска, блеска настоящего и не создана для страха. Будь послушна, и ничего худого не случится. Я дам вам время привыкнуть к нашим исламским нравам. — Музыка, — прошептала она. Затем она согнула левую руку кверху так, что почти касалась ее плеча. Правой начала медленно водить взад и вперед поверх левой руки. Снова сложила ладони и сделала движение, будто молится, выражая просьбу очами. Однако вместо того, чтобы с благодарностью тамбурин, осмотрелась, заметила на полке шкафа какой-то инструмент и нагло указала на него. Подтянула струны и подергала их, боль, казалось, начала отступать, и чело просветлело. Одеяние мешало, а потому завернула его выше локтя, обнажив безупречность красоты, что могла бы поспорить белизною со снегом. Жалобные звуки меланхолии вторглись в эту комнату из другого мира. Вставая на рассвете, она молилась, завтракала и одевалась, с головой погрузилась в занятия, они ее развлекали. Повторяла себе, что пока жива и в здравом рассудке, ни за что не откажется от своих планов. Много времени отводилось для усовершенствования турецкой речи, с тем, чтобы могла свободно вести беседу. Знала достаточно много слов и могла выразить свои основные потребности, но для того, чтобы говорить изящно, требовался напряженный труд: звук «р» все еще поднимался у нее из гортани вместо того, чтобы плавно слетать с кончика языка; она все еще произносила слова, надув губы, а их нельзя было напрягать, к тому же часто ставила ударение не на том слоге. Привыкала к диванам с оборками и фестонами из цветов пастельной окраски. Голые стены украшала вышивка, а буфеты для хранения вещей были выложены тканью. А ночью тишину растворял далекий глухой крик, звук, так похожий на вой зверя, на котором со всех сторон виснут, вцепившись клыками, борзые, и который всё равно продолжает реветь и топтать, пока не испустит дух. Вставало перед ней то, о чем она боялась и не хотела думать. Бедный Ян в то страшное мгновение, когда его отрывали. Янек, родненький, несчастный… Все, что мама делает, все для тебя! Сжимала кулаки, вмяла их в постель у своих боков и садилась, рыча. Звук этот был так страшен, как и взгляд, не затянутый более пеленой робости и почтения, взгляд, с которого близкое дыхание смерти сорвало все покровы. Она была одна здесь теперь одна, заключена в богатой, тесной и душной тюрьме, в жарком и грязном городе, который презирала всей душой. Но слишком велика, слишком тяжела была гордость панны, чтобы ломаться под тяжестью этой ноши. Спать — только без снов — и считать шаги, от стены до стены. Всего четыре шага. Ровно четыре. Как у карлика или ребенка... Здесь против нее было все: миндальные печенья, засахаренные фрукты, заботы о телесной красоте и волнующие исповедальные нашептывания прелестниц, ревниво хвастающих милостями повелителя. Все чувства были напряжены, искусно возбуждены и раздразнены, вращаясь вокруг невидимой и всемогущей персоны. Хотя государь ни разу не звал к себе, но все же поднялась в иерархии: теперь она отвечала за удовольствия юной Фахрие. Бедная принцесса начала увядать. Если б ей дана была возможность вращаться среди мужчин быть может, перестала страдать и хранила бы сердце до прихода истинного суженого, и добровольно, по собственному влечению, ею избранного. Однако всегда решали за нее. Наконец, и мужа, достойного, найти было трудно, а потому, немудрено, что если бы боролась своей долей, со своей печальной судьбой, то не на живот, а на смерть...Такие добрые девушки бывают обыкновенно нежны и горячи; любя всех, всех жалея, они чувствуют влечение и к любви страстной, полюбив, жертвуют всем, храбры и смелы. Такие девушки очень склонны к мечтательности, воображение у них богатое и пылкое, чувствительность их возбуждается быстро, потрясает их сильно, и переход от чувствительности к часто бессознательной чувственности совершается незаметно, естественно, сам собою. Мысль поделиться с кем-то своим горем озарила, словно луч солнца, и принцесса радовалась всякий раз, когда видела славянку. Она испытывала невольное доверие к этой единственной блондинке среди слишком смуглых и опасных гурий. Быть может, охватило любопытство после длительного уединения, или же она просто стала интересоваться внешним миром, но каждый ответ вызывал у нее все больше вопросов. Вся жизнь проходила в одном миге, шляхтяночка глядит на русского. Он отважен, здоров, так и пылает мужеством, удалью. Но главное — жаркое чувство, которую он, несомненно, испытывает к воеводиной дочке. Проницательные люди могли бы увидеть, что, намеренно сводя эти два юных существа, пан Ежи руководствуется несомненным расчетом. Но претендент отдает ей всю свою душу! Что и говорить, не одна из высокородных возмечтала, чтобы и на нее смотрели с такой силой темно-голубые очи. Ну разве не хорош, озорник, так отплясывать, чтобы украшенный самоцветами каблук блестел и переливался в свете, отбрасывая на паркет веселые искры! Так, чтобы раскраснелась неприступная фея, и улыбка ее возвестит, ночью, после бала, встретятся в саду, у фонтана. Оба так молоды, так полны жизни... так близко. Им ли не наслаждаться этим быстрым, увлекательным танцем, этими влюбленными звуками нежной итальянской музыки, им ли не глядеть в глаза и читать в них первые строки зарождающейся страсти... Если ему, как будущему царю, нужна подруга,то именно такая, прекрасная, как богиня, честолюбивая не меньше его самого. Она поймет его стремления. Димитр изысканно и церемонно, как настоящий кавалер, поднес ее запястье к горячим и жестким губам, тихо спросил: «Вы поможете мне в этом, панна? Вы будете со мной в моих нынешних исканиях и в моей победе, которую я прошу у Спасителя?» Дыхания вдруг не стало, словно корсаж сдавил грудь не китовым усом, а железным обручем. Чудились поцелуи, трепет, ощущала свое тело в его невидимых объятиях… А утром – этот страшный набат, крик, гам, в Кремль ворвались вооруженные люди и подло убили своего законного властелина, а она чудом спаслась! А потом стали резать поляков по всей Москве, и свадьба превратилась в кровавую баню. — О, Аллах! — Фахрие тихо плакала. Все влюбленные женщины с первого дня сотворения мира и женщины, живущие сейчас в любом уголке земли, казались ей сестрами, избранными созданиями. — Благодарю, Ваше Высочество… — воспоминания далекого, дальнего прошлого — вот что было соломинкой, за которую неустанно хваталась Марина. Сама себе она казалась человеком, разбуженным посреди чудного, блаженного сна, и расставаться с видениями было невозможно, невыносимо, поэтому она и наяву пыталась поймать рассеивающийся призрак. Она отворачивалась от пропастей, которые разверзались под ногами, и закрывала глаза перед препятствиями, выраставшими тут и там на ее пути. Мнишек изучила все выходы из сераля. На южной стороне, в одном из фасадов, что выходит на целый холм нечистот, недалеко от еврейского кладбища есть маленькая дверца, и она не всегда охраняется. Она выходит в так называемый «тайный дворик» в двух шагах от лестницы, ведущей в гарем. Вот по ней и нужно выходить, разумеется, ночью. Но надо знать, что лишь двое располагают ключом от нее: валиде и, чего проще, главный евнух. — Посылаю тебя на смерть…— бедняга колебался. Впрочем, как раз сейчас ага улыбнулся, подумав, что сия женщина есть до времени дремлющая пантера, что облизывается. Она была из той же породы, и ее слезы указывают лишь на раздражение хищника, попавшего в клетку. У нее не было корней, ничего не дорого, кроме безумных прожектов. Марина чувствовала, что западня захлопывается. Когда блуждала по изумительным садам, у нее кружилась голова от всех этих записок. Страсть не питаемая надеждой, долго не продлится. Будь чуть хитрее, она бы прочно завладела тираном, водила бы его на поводке, словно прирученного льва. Содрагалась при мысли о пустоте, и бесцельности, которую разлука оставит, с отвращением огладывалась на свое заточение и посылала вздох миру, от которого была навеки отлучена. Шахин Герай, он видит глубоко и далеко, действует быстро и в нужное время. Бросал своих пленников в ров, измышлял такие мучения, что несчастные жертвы видели в самоубийстве сладчайший исход. Но это ненасытный бык. Он нуждается в истинно близкой ему фаворитке, способной внести гармонию в его смятенный дух… осветить его одиночество, придать новый блеск его мечтам о господстве над миром. Тогда он станет великим монархом, сможет называться титулом Предводителя правоверных… одержим неистовством завоевателя. Что может создать тот, кто не наделен оплодотворяющей силой? Кровь Герая — раскаленная лава. Ее же холодна, как вода ледяного ключа. Губы и ноздри дикой кошки. Не тигра, скорее львицы, которая может смотреть в упор на солнце и прозревать суть вещей. Каково должно быть лицо победителя, приканчивающего династию Османов ? Огонь костров замирал, отбрасывая гигантские тени за стену, и красные камни крепости постепенно погружались во тьму. Казалось, пламя мигало в такт ритмам голосам, звучавшим то громче, то тише, переходя от гортанного крика к глухому шепоту, к бессловесному хрипу, чтобы затем вновь зазвучать громко… и вновь затихнуть…В возникавшей тишине слышался лишь скрип песка под туфлями. Когда этот топот смолкнет, когда последний уголек погаснет, единый порыв бросит навстречу друг другу. Вновь познала тот голод, что проникает до внутренностей, и почувствовала слабость, на миг захотелось уйти, но тут же она вновь посмотрела на ханзаде. Наверняка у нее был весьма выразительный вид, поскольку уст его коснулась торжествующая ухмылка, и он подал ей знак. Под чадрой язык роковых признаний был неуклюж и бесцветен, но жесты, мимика досказывали за нее.