Хоук. Мариан Хоук.

Когда в детстве, спрятавшись под одеялом с головой и закрыв глаза, Мариан пыталась представить, каково это – быть мёртвым, получалось плохо. Обязательно начинал чесаться нос, мёрзли ноги и дышать становилось слишком жарко. И это очень отвлекало – ведь у мёртвых ничего не чешется и не мёрзнет, а воздух им вообще не нужен. Но, несмотря на это, Мари всё равно продолжала героически фантазировать, что же будет потом – после того, как она умрёт. Ей представлялось, что там, где бы это «там» ни было, – обязательно темно, холодно и душно. Возможно, очень тесно и неудобно. Ещё виделась рыдающая матушка, грустный отец и расстроенные младшие. И вредный соседский мальчишка, что вечно дразнится. Тоже очень расстроенный. Так она и засыпала, преисполнившись важностью и чувством собственной значимости, запутавшись в одеяле и высунув наружу нос, чтобы было чем дышать. В детстве всё казалось простым и понятным. И смерть совсем не пугала, а только тревожила любопытство, как и всё недоступное и далёкое, а может даже несбыточное. Тогда она и подумать не могла, что всё кончится вот так – на холодном камне Глубинных Троп, под сводами древнего тейга. В луже собственной крови и полном одиночестве. И именно так, как ей представлялось – темно, холодно и душно. Очень неудобно и ноги мёрзнут – совсем как в детстве. Но не из-за того, что одеяло опять сбилось и запуталось, а потому что в боку у Мариан – огромная дыра от гарлочьего меча и кровь просачивается сквозь пальцы, растекаясь безобразной лужей по каменным плитам. Сначала Хоук даже не поняла, что произошло. Она продолжала сражаться ещё несколько минут, прежде чем резкая, острая боль ослепила её. Магесса пошатнулась, выронила посох и, привалившись к стене, сползла на пол, чувствуя, как из-под доспеха течёт что-то горячее и липкое. Тошнота подкатила к горлу. Звуки битвы доносились до сознания магессы как сквозь плотную ткань, а перед глазами расплывались тёмные пятна. С трудом, путаясь в застёжках и ремнях непослушными пальцами, Хоук нащупала на поясе исцеляющее зелье, выдрала пробку – зубами и со второго раза – и выпила горькую густую настойку, моля Создателя, чтобы это помогло. Но, то ли эта часть Троп была слишком глубоко под землёй, то ли Мариан плохо молилась – но чуда не произошло. Кровь не остановилась, рана не затянулась: всего лишь немного отступила боль, да сознание прояснилось ровно настолько, чтобы Хоук смогла осмотреться. В тейге было пусто и тихо. Трупы порождений валялись там, где их настигли ледяные стрелы, кинжалы и разрывные болты, а спутников и след простыл – Мариан хотелось верить, что они по крайней мере живы. Выпив ещё одно зелье – последнее из оставшихся – Хоук с надеждой ощупала рану и отчаянно выругалась. Кровь немного загустела и перестала вытекать толчками, но не остановилась полностью. Попытка сотворить исцеляющее заклинание тоже провалилась – слова путались, а тонкие потоки энергии ускользали из слабеющих пальцев. Паника удушающей волной поднялась в груди, сжимая горло холодными лапами. Броня вдруг показалась невыносимо-тяжёлой и тесной. Руки дрожали, слабея с каждой минутой, и силы покидали Хоук. Умирать было страшно. Мысли путались, цеплялись одна за другую, слипались в невнятный белый шум. В нём было всё – сожаления о несбывшемся, тоска по родным. И острое, яркое желание, чтобы это оказался очередной кошмар. Мрачный похмельный сон, который сотрётся из памяти уже через пару часов, оставив после себя лишь смутную тревогу и горечь на языке. Но сердце всё чаще пропускало удары, веки казались слишком тяжёлыми, а свинцовый гул в голове – почти невыносимым. Мариан закрыла глаза, последний раз судорожно вдохнула и замерла. Не осталось ни мыслей, ни страхов, ни желаний. Только темнота. Бескрайняя, бесстрастная, абсолютная.