gods & monsters

– Лучше бы тебе об этом позаботиться. Феликс в ответ на это лишь усмехается и разминает ладони, хрустя костяшками; в следующую секунду – резко замахивается, но Чан успевает его остановить, схватив за запястье. Чонин негромко вскрикивает и тут же жалеет об этом, потому что привлекает к себе внимание. – А это еще кто? – Феликс удивленно распахивает глаза, как ни в чем не бывало вырывая руку из крепкой чановской хватки. – Братишка твой? – ехидно смеется. Чонин не успевает понять, как Чан в спину подталкивает его на шаг ближе. – Это ставка, – выпаливает он. – Выиграешь – заберешь мальчишку. – Какой мне с него толк? – фыркает Феликс, еще раз пробежавшись сомневающимся взглядом по Чонину, который от непонимания происходящего весь дрожит, будто ледяной водой облитый. – Он хорошо дерется, – продолжает нагло лгать Чан, и в этот самый момент Чонин даже жалеет, что в действительности драться совсем не умеет. – Да? – Феликс недоверчиво хмурится. – По нему и не скажешь. – А по тебе будто бы скажешь. Они с Феликсом вновь пересекаются взглядами, такими ненавистными и убийственно холодными, что у стоящего рядом Чонина этот холод отдается болью в почти сошедших гематомах по всему телу. Чан усмехается и отворачивается первым, глядя уже на Чонина с этим немым «Доверься мне» в глазах. Чонин ненавидит себя, но доверяется слишком легко. – У меня есть план, – говорит Чан позже, кладя руки Чонину на плечи и заглядывая в глаза, будто в поисках поддержки. Чонин шмыгает носом и отводит взгляд. – Я тебя ему не отдам. – Сам же сказал, что отдашь, – у Чонина голос предательски дрожит. – Сплавить меня решил? Чан выглядывает из-за угла, рассматривая Феликса, который активно обсуждает что-то с той самой компанией парней и попутно стреляет всем сигареты; затем возвращает взгляд на Чонина и шумно вздыхает. – Я поклянусь, хочешь? – Чонин только мотает отрицательно головой. – Никто тебя не заберет, – и, не получая никакого ответа, отпускает его. – Сам увидишь. х О том, каким может быть их «план», Калека даже не догадывается. Он запуганно стоит в стороне, до боли в костяшках сжимая шлейки своего рюкзака, и просто мысленно молится, чтобы к нему никто здесь не подходил и не пытался заговорить. Чан тем временем курит, обсуждая что-то с незнакомым Чонину парнем, и прерывается, когда к ним подходит Феликс, с тенью едва заметной хитрой улыбки на лице кивая куда-то в сторону. Чан бросает под ноги сигарету и затаптывает ее ногой, и после они с Феликсом направляются прочь. Чонин испуганно порывается следом, но его останавливает чья-то рука. – Не надо, – угрожающе предупреждает некто безымянный, старательно пряча лицо под капюшоном синей худи. – Они сами разберутся. Чонин слушается, но у него от нервов все внутри неприятно, почти болезненно скручивает; он долго смотрит в сторону поворота, за которым скрылись Чан и Феликс, и в хаотичных догадках (одна страшнее другой) даже забывает следить за временем, – а ведь хен снова будет расспрашивать, где он пропадает после уроков. Чонин уже устал придумывать отговорки – задержался дописать контрольную, помогал с украшением актового зала, автобус поломался – и в итоге неминуемо получать режущей пощечиной по лицу. «Я тебя ненавижу», – в порыве ярости сказал ему хен однажды, и с тех пор Чонин моментами стал серьезно задумываться, за что же его можно возненавидеть. За слабость? За что вообще ненавидят людей? Чонин прежде верил, что ненависть происходит лишь от очень сильной любви, но последней он ни разу за всю жизнь не чувствовал. По крайней мере, по отношению к себе. Зато ненависть – огромное количество раз. И неясно чем заслуженную. Пока он нервно протирает футболкой стены переулка, вздрагивая от каждого случайного звука и незнакомого голоса поблизости, Чан пытается превратить их с Феликсом драку в дипломатическую беседу. Не потому что он боится драться – просто у него есть идея получше, чем снова размахивать кулаками. Вряд ли он (ох, черт, это так тяжело признавать!) на этот раз возьмет реванш, но перспектива отомстить Феликсу за свой нестираемый позор была слишком привлекательна, чтобы проигнорировать ее просто так. – Нужно поехать со мной, – уверенно выпаливает Чан, шмыгая носом и кивая в сторону дороги. Феликс, уже закатавший рукава худи до локтей, подозрительно хмурится. – Это еще зачем? – спрашивает он. – Ты со мной шутить не вздумай, зассал – так и скажи. – Чего? – возмущается Чан. Он зассал? Ну, конечно, да. В первую очередь. – Деньги там твои – на случай, если снова выиграешь. Похоже, подхватывая его идею, Феликс с хитрой ухмылкой щурит глаза. – А если не выиграю? Чан тихо смеется. – Ну, вот мы и посмотрим. х На самом деле, тащить Феликса на их помойку – изначально идея весьма сомнительная. Хенджин уже рискнул, приведя Калеку без ведома Чанбина, и здорово за это отхватил. Но Чан почему-то не боится – у них с Джисоном есть план, несложный и заключающийся в том, что если кто и может поставить выебистого каннамского пиздюка на место – то только Балерина. В выражении лица Феликса повсеместно скользит отвращение. К улицам, людям, дворам, – он просто идет, не вынимая руки из карманов наспех накинутой ветровки, и смотрит на все вокруг нескрываемо свысока. Чан изредка поглядывает на него и лишь усмехается тому, как их с Чонином взгляды в сторону Феликса контрастируют: Калека смотрит на него, как на какое-то божество (впрочем, он смотрит так на всех, кроме Чана), безмолвно невесть за что восхищается, пока Чан просто вспоминает, как беспечно вышел против него один на один и не отхватил (о, чудо!) разве что по яйцам. Бить ниже пояса, вообще-то, против правил. – Ну, долго нам еще? – занудствует Феликс, даже не догадываясь, что их родная помойка уже за следующим поворотом. – Клянусь, если ты меня наебал… Он вдруг обрывается, потому что Чан резко заламывает его руки за спину и без предупреждения заталкивает в переулок. Феликс ловко изворачивается, и Чан, запутавшись в ногах, падает, ладонью напарываясь на осколок стеклянной бутылки на асфальте. Чонин тут же бросается к нему, чтобы помочь встать, но Чан, морщась, лишь отмахивается. – Джисон-а! – тогда зовет он, почти срывая голос. Балерина, невесть откуда возникнув перед Феликсом, явно настроен загнать его в угол возле мусорных баков и не оставить путей отступления, но этот план с самого начала с треском проваливается, потому что Феликс удивительно гибкий и изворотливый – он буквально отклоняется от удара еще за секунды до того, как Джисон успевает замахнуться. – Мелкий, помоги! – вдруг кричит он, и Чонин, растерявшись, не находит идеи лучше, кроме как пнуть ногой один из стоящих поблизости пустых пластиковых ящиков. Тот прилетает аккурат Феликсу под ноги, и он, не успев сориентироваться, спотыкается, что помогает Джисону умело перехватить его руки и одним ловким ударом повалить на землю. Феликс вырубается, и Балерина, возвышаясь над ним, почти задыхается, безучастно глядя на свои содранные в кровь костяшки. Когда Чан и Чонин подходят ближе, оценивая ситуацию, он вздыхает: – Ты не говорил, что этот пиздюк такой вертлявый. – Прости, – с тенью заметного волнения на лице бросает в ответ Чан. Чонин переводит обеспокоенный взгляд на его ладонь, по которой медленно стекает струйка насыщенно-алой крови, и его внутренности в один момент кто-то будто бы выжимает, как свежевыстиранное белье. «Хену, наверное, очень больно», – и это по неясной причине – все, о чем он способен думать сейчас. – Разберетесь с ним? – шмыгает носом Джисон, переводя взгляд с Чонина на Чана. – У меня тут внезапное дело появилось. – Да, – уверенно кивает Чан, от нервов искусав уже все губы. – Спасибо за помощь, приятель. – Хуйня вопрос, – бросает напоследок Балерина и стремительно направляется прочь. На созданный ими шум сбегается несколько человек, и Чан всех отгоняет, а Чонину приказывает помочь ему пока что оттащить Феликса на задний двор. Чонин чувствует себя так, будто стал соучастником преступления, и не то чтобы это чувство ему сильно нравится. – Он хоть жив? – обеспокоенно спрашивает Калека, изламывая костяшки пальцев, после того, как они с Чаном уложили бессознательного Феликса на старый ободранный матрас в окружении пустых коробок и газет на заднем дворе клуба. – Такие как этот живучие, – ухмыляется Чан и, напоследок бегло осмотревшись по сторонам, берет его под локоть. – Пошли, пока не очнулся. По лицу Чана видно, что у него нет ни малейшего понятия, что они будут делать, когда это все же произойдет. x – Где эта мразь? – нечеловеческий крик Джисона слышно, наверное, за несколько кварталов. – Где он? Я его убью! Он пинает ногами коробки и пустые стеклянные бутылки – те то укатываются куда-то в сторону на асфальте, то отлетают в стены и разбиваются. К Балерине подходить боятся – знают, что когда он не в духе, к нему лучше не лезть; рискуешь остаться без нескольких ребер. – Меня ищешь? – Джисон резко замирает, как простреленный, и оборачивается. Минхо стоит посреди переулка, обрамленный ярким дневным светом с людной улицы, и бесстрашно держит плечи расправленными. – Тебя, – Джисон сплевывает на асфальт и, одним рывком подлетая к Минхо, хватает его за горло, припечатывая к стене. Минхо раскрывает рот, потому что начинает задыхаться, но сопротивляться не смеет – только хуже сделает. – Что за дрянь ты мне вколол? – бьет затылком о стену. – Говори! – Отпусти… – только и может выдавить из себя Минхо, слабо исцарапывая ногтями его пальцы. – Задыхаюсь… – Вот и задыхайся, – Джисон сжимает руку еще сильнее, всем телом вдавливая Минхо в стену, будто желая оставить на ней отпечаток его фигуры. – Хочу, чтобы ты сдох. Минхо не успевает понять, в какой момент его вдруг отпускают, и в следующий момент чувствует только пульсирующую боль от резкого соприкосновения задницы с асфальтом. Жадно пытаясь словить ртом воздух и растирая ладонью шею, он с трудом фокусирует взгляд на Балерине и не сразу замечает подошедшего к нему Чанбина. – Что у вас произошло? – требовательно спрашивает последний, мертвой хваткой вцепившись Джисону в плечо. – Что он сделал? – Этот урод, – Джисон кивает на Минхо. – Вколол мне какое-то дерьмо. – Это был ибупрофен, – хриплым голосом отвечает Минхо, будучи не в силах подняться на ноги, и устанавливает зрительный контакт с Чанбином. – Если бы я вколол то, что он попросил, сегодня мы бы его уже в черный мешок паковали. Хен, скажи ему. – Да если бы я даже коньки отбросил, – встревает Балерина, – вам-то всем что? – Он щурится, ненавистно глядя на Минхо, и следом переводит взгляд на невозмутимого Чанбина. – А? Чанбин спокойно, непоколебимо молчит несколько тянущихся секунд, а после, все еще не произнося ни слова, заезжает ему кулаком по челюсти. Джисон валится на стену, с трудом хватаясь за нее рукой, бормочет себе под нос ругательства и все возможные проклятия и плюется кровью. – Еще раз узнаю, что ты из-за хуйни на людей бросаешься, – чеканит Чанбин негромко, но таким тоном, что у Минхо мороз мелкими мурашками семенит по коже, – запру тебя в диспансер. Уяснил? Ни на секунду не поднимая головы, Джисон вытирает испачканные кровью губы тыльной стороной ладони. – Да. Прежде чем уйти, Чанбин подает Минхо руку, помогая подняться на ноги, и бегло, прищурившись, осматривает его шею. Минхо машет рукой, мол, все в порядке, я не успел начать подыхать, и даже почти об этом не лжет. Чанбин, закуривая, уходит, и Минхо в один момент снова становится страшно – правда, отдаленно, где-то в самой беспросветной глубине сознания, потому что – он уверен почти на все сто процентов – после такого эффектного (наверняка случайного, но очень нужного) появления Чанбина его уже не тронут. Джисона размазывает по стенке, он переворачивается и спиной стекает по ней вниз, усаживаясь на корточки. Смотрит на Минхо. Долго, пугающе спокойно смотрит на Минхо. А Шприц не знает, чего от него ждет. Благодарности за спасение жизни? Да Джисон скорее по району пробежится в одних трусах, чем заставит себя сказать «Спасибо» или «Прости», ведь… – Прости, – слабо роняет Балерина, пряча взгляд. – Чего? – вырывается у Минхо. – За что? – За то, что я тебя чуть не убил, долбоеб, – и обзывает он будто бы их двоих сразу. А Минхо до сих пор не верит, что услышал от него извинения; после чанбиновского мощного удара мозги на место встали, что ли? – Но ты все равно паскуда редкая, Шприц. Минхо кивает – «Ага, я знаю» – и присаживается напротив, закуривая. Встречается с изголодавшимся взглядом – бросает Джисону помятую пачку. Они вместе курят и молчат, испуганно отворачиваясь в разные стороны, как только случайно устанавливают зрительный контакт. Минхо думает, что такого может сказать, чтобы хоть немного Балерину подбодрить, и в голову ему приходит самая бредовая идея из всех возможных. – Ну, как бы то ни было, – вздыхает он, рассматривая тлеющую сигарету в руке, – Пиздюка ты и без допинга впечатляюще обработал. х Пиздюк. – Сопли подбери, – угрожающе бросает Чан Чонину, который еле сдерживается, чтобы не заплакать, – и помоги мне. Он зубами зажимает край бинта, которым неумело перемотал содранную в мясо руку, и дело Чонина – лишь аккуратно перевязать. Он справляется с этим, а после еще какое-то время смотрит на раскрытую ладонь, широкую и теплую, будто хочет в нее что-то вложить, но ему совершенно нечего. Чан его реакции лишь усмехается. – Смотришь так, будто умер кто-то. – Я боялся за тебя, – подает голос Калека, решаясь вскинуть голову и посмотреть Чану в глаза. – За себя лучше бойся, – предупреждающим тоном говорит ему Чан. – Вот узнает Чанбин, что мы того пиздюка сюда притащили, так всем мало не покажется. Чонину немного странно от факта того, что практически все угрожающие реплики начинаются с «А вот если Чанбин...»; ну вот если Чанбин, и что? Разве только у него одного здесь такая сокрушительная власть? Чонин смотрит на Чана, который выше почти всех в этом месте на голову, на широкоплечего грозного Чана, настоящую суть которого не выдает вообще ничего, кроме моментов, когда он улыбается. Улыбка у него обезоруживающая и почти по-детски нежная, Чонин находит в ней что-то похожее на себя самого. Все вдруг начинают куда-то сбегаться, и Чонина поток мыслей отпускает, а взгляд приковывает стремительно направляющийся к ним Джисон. – Что с твоей губой? – спрашивает Чан, как только Балерина подходит. – Опять. – Долго объяснять, – он машет рукой. – Там гость наш очнулся, – Чан с Чонином одновременно нервно сглатывают. – Что делать? Вырубить снова? Джисон уже закатывает длинные рукава толстовки, обнажая (готовые на любой движ) кулаки, но Чан останавливает его легким похлопыванием по предплечью: – Не нужно, – и переводит взгляд на Чонина. – Наш выход, Калека. Идем, разберемся с ним. Разобраться они не успевают – над Феликсом уже колдует Чанбин, который, присев на корточки, рассматривает его с подозрением, будто пришельца, невесть в какой момент свалившегося на их помойку с небес. Когда Чан приходит, ныряя в расступившуюся перед ним толпу, Чанбин смотрит на него через плечо и задает свой излюбленный вопрос: – Это... что? – Не что, а кто, – подает голос Феликс, рукой потирая затылок и пытаясь сфокусировать взгляд. Как только он делает это, то первым делом находит в толпе Чана и резко рвется вперед, но Чанбин ловко останавливает его, ладонью толкая в солнечное сплетение. Феликс валится обратно на матрас и коробки и тихо шипит себе под нос. – Твою... мать... – Нехило Балерина его, – вслух подмечает Хенджин, ни к кому конкретно не обращаясь. Чанбин тем временем поднимается с корточек и жестом подзывает к себе Чана. Они оба возвышаются над уже не пытающимся встать Феликсом, и Чан, по всей видимости, решает, что ему стоит хоть как-нибудь объяснить произошедшее. Говорить, что этот рыжий веснушчатый метр с кепкой на асфальте избил его почти до хромоты, естественно, не сильно хочется, так что Чан на ходу придумывает совсем неправдоподобную ложь. – Воришка местный, лазил по карманам, Джисон за руку поймал его и вырубил, – чешет неуверенно затылок. Феликс, услышав это, округляет глаза. – Полицию на него вызывать нельзя, сам понимаешь, а то разгонят нас тут всех. – Ну так и пни его отсюда к чертям собачьим, и чтобы дорогу забыл, – фыркает Чанбин. – Мне ли тебе рассказывать? – Не надо меня, – Феликс с трудом, пошатываясь, поднимается на ноги, – никуда пинать, – их с Чанбином взгляды оказываются почти на одном уровне, заинтересованный пересекается с угрожающим, и тогда Феликс кивает на Чана. – Я, между прочим, этого твоего с трех ударов вырубил. Все собравшиеся резко замолкают и протягивают эту гробовую тишину несколько секунд, а после начинают заливисто громко смеяться. Чанбин не выдерживает и следом тоже расплывается в заразительной улыбке – явлении от него, к слову, весьма редкостном. А Феликс неотрывно смотрит ему в лицо и от ярости краснеет почти до кончиков ушей. – Что смешного? – он стискивает ладони с содранными костяшками в кулаки. – Ты Чана с трех ударов вырубаешь, Принцесса натурал, Балерина не нарик, ну а я полноватая домохозяйка с двумя детьми, – Чанбин издевательски улыбается еще несколько секунд, а после резко мрачнеет и вскрывает Феликса взглядом. – Верни все, что награбил, и проваливай отсюда, – пинает его рукой в плечо. – Выворачивай карманы, давай, живо. Феликс, по всей видимости, понимает, что в одиночку против такой толпы переть смысла нет, а потому лишь послушно вынимает все из карманов, выкладывая на раскрытую чанбинову ладонь мобильник, несколько помятых купюр, пачку ментоловой жвачки и одинокий презерватив. Смерив взглядом эту сокровищницу, Чанбин вопросительно вскидывает брови. – Что? – Феликс копирует выражение его лица. – У меня больше ничего нет. – Так, ясно, – вздыхает Чанбин и пересыпает все (абсолютно законное, к слову) имущество Феликса в руки стоящему рядом Чану. В следующую секунду он хватает Феликса за ворот футболки и оттаскивает к ближайшей стене, больно в нее впечатывая. Феликс жмурится и беззвучно ругается, а когда распахивает глаза и фокусируется на Чанбине, то встречается – ожидаемо – с немой холодной яростью, синим пламенем сочащейся из чужого взгляда. Чанбин внимательно рассматривает его лицо, зачем-то останавливаясь на усыпающих щеки и нос веснушках, и сильнее накручивает его многострадальную футболку на кулак. – У нас такие шутники как ты долго не проживают, – предупреждающе чеканит он. Феликс неотрывно смотрит ему в глаза и, кажется, совсем не боится – только дышит как-то тяжело и сорвано, видимо, все еще отходя от последствий недавней стычки. – Будешь выебываться – быстро на место поставят. – И кто же, интересно, поставит? – фыркает Феликс. – Ты, что ли? На фоне негромко присвистывают. Чанбин, будучи старше его на приличный десяток лет, щурится и неотрывно держит зрительный контакт, наверняка мысленно уже в сотый раз перекручивая пиздюка на мясорубке. Феликс смотрит в ответ, так пристально и долго, что воздух между ними едва ли не начинает искриться. Их прерывает в один момент подлетевший Чан: – Так, все, – он смотрит только на Чанбина, – отпусти его, пусть идет. – Ты хочешь драки со мной? – даже не глядя на Чана в ответ, продолжает Чанбин, злостным взглядом явно намереваясь прожечь в лице Феликса дыру. Тот лишь ухмыляется, тем самым отвечая на вопрос. – Тогда готовься, – Чанбин резко отпускает его, и Феликс непроизвольно делает большой глоток воздуха; едва заметный красный след от ворота футболки остается на его бледной, по-девичьи тонкой шее. – Я тебя не боюсь, – бросает Феликс ему в спину, когда Чанбин уже отходит. Тот, не оборачиваясь, усмехается. – А зря.