Не главное

Цзян Чэн рассматривал пятерых, стоящих в ряд на краю тренировочного поля, откуда Вэй Усянь временно выгнал учеников. — И это все? Так мало? — Один покончил с собой, я рассказывал. Двоих взять живьем не удалось. Еще несколько были из местных, присоединились недавно. Староста просил отдать их на суд деревни, я согласился. — Мог бы спросить у меня сперва, — по привычке выговорил Цзян Чэн, разглядывая людей. Разного возраста, разного сложения, они смотрели на них тоже по-разному: кто с интересом, кто с безразличием, кто с надеждой, но во всех взглядах было нечто общее — обреченность. «Это я так выглядел со стороны? Или выгляжу сейчас?» Цзян Чэн поднял выше подбородок и подошел ближе. — Как тебя зовут? Орден? Два названия он никогда не слышал, видимо, ордена были совсем мелкими. Еще два исчезли из Поднебесной во время войны, а пятый, самый молодой на вид, оказался из ордена Цзинь. — Твой орден не был впереди во время штурма. Как ты встретился с Вэнь Чжулю? — Я сам попросился, чтобы меня отпустили туда, где идут сражения. — Попросился или сбежал? Цзян Чэн редко угадывал такие вещи, но тут попал в цель. Хмурое лицо пленника побагровело. — Под чьими знаменами ты сражался? — Цинхэ Не. Там не спрашивали, откуда те, кто хочет драться. — А почему не вернулся в свой орден? И вы двое? Все пятеро переглянулись с очевидным пониманием, а на него посмотрели не то с сожалением, не то со снисхождением. Цзян Чэна покоробило, но он научился сдерживать первый порыв гнева. — Вы знаете, кто я? — Глава ордена Цзян, — самый старший, с замотанной рукой, поклонился, прижав к груди здоровую руку. — Верно. А вы — не заклинатели, даже не бывшие. Вэй Усянь, по-моему, тебя нагло обманули. Какой меч будет слушаться того, кто способен сдаться и пойти по бесчестному пути?! Чем это лучше пути Тьмы?! — Главе ордена легко говорить, — не сдержался бывший «золотой» и вздрогнул, когда Цзян Чэн вытянул из ножен Саньду. — Вэй Усянь, принеси меч. Любой из тренировочных, живо. Вэй Усянь кивнул одному из младших учеников, вертевшихся поодаль. — Дай ему — кивнул Цзян Чэн. — Ну?! Бери! Попробуй меня победить, тогда посмотрим, кому легко говорить. Это было в разы легче поединка с Цзинь Цзысюнем. Намного легче, чем тренировки с Вэй Усянем. Цзян Чэн даже не стал доводить до победы, остановившись, когда итог стал очевиден. — Мой меч слушается не главу ордена, не заклинателя с золотым ядром, а меня, потому что я не вытирал сопли, а сражался! Вэй Усянь, проверь, на что они способны, если не совсем бездарны, пусть учат детей, как правильно держать палку. А если кто-то не согласится, у нас шесты давно простаивают без голов. Вэй Усянь сдержанно поклонился и хотел что-то сказать, но Цзян Чэн поспешил уйти. Он знал, что Вэй Усянь догадается, где его искать, но не обернулся, когда порог храма предков пересекла длинная тень. Вэй Усянь зажег две палочки благовоний, воткнул в песок перед табличками и опустился на колени рядом. — Я знаю, что обо мне станут говорить. Что бессильный глава собирает бессильных воинов. — Неправда. — Помолчи. Думаешь, я не понимаю, что был бы таким же, если бы не ты? — Цзян Чэн, если бы ты стал лесным разбойником, тебе достаточно было бы только посмотреть на проезжающих, как сейчас, — усмехнулся Вэй Усянь. — Я был бы таким же. Я им был, я ненавидел весь мир, всех за то, что они радовались возврату к прежней жизни, когда я.... Ты не хуже меня знаешь, как быстро великие ордена превращались сперва в ничто, потом в небытие. Если бы не ты. — Не я сражался с Цзинь Цзысюнем. — Это было потом. Присмотри за ними, может, они еще что-то смогут. А если попытаются чинить беспорядок, не давай пощады. — Хорошо. — Ты давно ко мне не приставал со своей идеей насчет сил. Молчи, я сам знаю. Я тебе сразу говорил, что ничего не выйдет. — Цзян Чэн, я добьюсь. — Пообещай мне выбросить из головы дурь. — Я не обещаю невыполнимое, — Вэй Усянь засмеялся. Цзян Чэн поднялся, оканчивая трудный разговор. Цзян Чэн ждал из Ланьлина приглашения на совет орденов, но лето текло спокойно. То ли Цзинь Гуанъяо передумал, то ли Цзинь Гуаншань заставил его выбросить лишнее из головы. Цзян Чэн мало думал об этом, а когда письмо с золотой печатью все-таки пришло, в нем вместо приглашения было обещание сестры приехать на праздник Чжунъюань — второй из праздников поминовения мертвых, выпадавший в этом году на самое начало осени. Когда подошло время, Вэй Усянь уплыл встречать Яньли еще накануне. Цзян Чэн ждал их на причале с раннего утра, хотя лодка должна была прийти только к обеду. Хозяин Пристани мог не торчать у воды, как столб, ему сообщили бы заранее. Раньше Цзян Чэн побоялся бы насмешек и отсиживался в главном зале до последнего, но сейчас его мало занимало, не прозвучат ли в шуме за спиной ядовитые шепотки. Он кивком отвечал на поклоны рыбаков, торговцев и прочих, чьи небольшие лодочки причаливали к Пристани. И когда он совсем собрался поплыть навстречу, на горизонте наконец показалась большая лодка — издалека она напоминала скользящий по воде золотой шатер. Цзян Чэн поклонился сестре и удержал ее руки, не позволяя ей кланяться себе. — Как это твой муж и его отец отпустили тебя вместе с сыном в такой праздник? — Цзян Чэну каждый раз при встрече с сестрой казалось, что она становится все красивее. Вэй Усянь в этом не сомневался и требовал согласия у всех встречных. — У моего мужа достаточно братьев, чтобы зажигать благовония в зале предков и спускать фонари на воду, — Яньли ловко перехватила Цзинь Лина с рук няньки, не позволяя ему прыгнуть на мокрые доски в мягких сапожках. — Я была бы плохой дочерью, если бы и в этом году не встретила праздник дома. Они втроем, не считая Цзинь Лина, сидели в комнатах Яньли, пока служанки носили и раскладывали ее вещи. — Шицзе, по-моему, с тобой привезли половину башни Кои, — Вэй Усянь смеялся, валяясь на спине. Он раскачивал племянника на высоко поднятых руках, не позволяя ухватить себя за нос. — Я боялся, как бы лодки не потонули! Яньли смеялась, руководила служанками и одновременно расспрашивала домоправительницу, что уже готово к празднику и что еще нужно сделать. — Еще два дня, — Вэй Усянь подсунул Цзинь Лину красную кисточку, которую ребенок немедленно сунул в рот. — А-Лин, скажи: дя-дя! Шицзе, ты же писала, что он уже говорит! — Подожди, пока он к тебе привыкнет. — Шицзе, а ты останешься до праздника середины осени? Я столько лет не ел твоих пряников! — Вэй Усянь! — И Цзян Чэн их не ел столько же! Сестра улыбалась, Вэй Усянь болтал, Цзинь-Лин смеялся, потом отгрыз шнурок, выплюнул и заревел — Цзян Чэн отвык от суеты и шума и чувствовал себя почти как в детстве. Цзян Чэн проснулся с улыбкой и немедленно вспомнил, что вчера приехала сестра. И, как ни рано он встал, слуги доложили, что молодая госпожа уже поднялась и прошла в свою любимую беседку. Цзян Чэн увидел их издалека: сестра сидела у стола, Вэй Усянь устроился на перилах. Только что поднявшееся солнце красило розовым и воду, и светлое дерево беседки, и платье Яньли. Картина была такой мирной, привычной и одновременно такой нереальной, что Цзян Чэн запнулся по дороге, словно перед ним явилось видение из ушедшего времени. Он еще раз изумился, когда подошел ближе. Яньли была не во вчерашних дорогих нарядах, а в старом домашнем платье, с простой шпилькой в волосах вместо украшений в виде золотых кои — как будто действительно никогда никуда не уезжала, а только волшебным образом расцвела и похорошела за ночь. — Цзян Чэн, я почти уговорил шицзе остаться до праздника середины осени, а вот ты мне совсем не помогаешь! — немедленно доложил Вэй Усянь. — Ты не перепутал, кто кому должен помогать? — Цзян Чэн принял из рук сестры пиалу чая, пахнущего лотосом. Они сидели в беседке, пока солнце не начало пригревать. У главного дома их встретили няньки Цзинь Лина — племянник, хоть и был совсем мал, уже научился от них удирать, но к матери побежал без раздумий. — Мама? — он озадаченно оглядел сестру. — Почему ты не нарядная, ты что, болеешь?! Цзинь Лин смешно и не очень понятно выговаривал слова, а Вэй Усянь расхохотался. — А-Лин, ах ты паршивец, весь в своего отца! — А-Сянь, — укорила сестра. Даже Цзян Чэн не смог сдержать улыбку: все знали, что когда госпоже Цзинь особенно надоедали выходки ее супруга, она переодевалась в самое простое платье, объявляла себя больной и запиралась в Зале Предков, пока Цзинь Гуаншань не являлся каяться. Яньли все два дня занималась подготовкой к празднику. Цзян Чэн только удивлялся: вроде бы и при ней, и без нее делалось одно и то же, как было принято с незапамятных времен, но Пристань сразу изменилась. Цзян Чэн не мог бы сказать, в чем, но чувствовал это безошибочно. Домоправительница, которую Яньли нашла перед своей свадьбой, следила за Пристанью. Всего было достаточно, все были сыты, одеты и вовремя получали жалованье, Цзян Чэн не мог придраться ни к порядку, ни к теплу в доме. И все же без Яньли чего-то в ордене Цзян недоставало. Чего-то — что Цзян Чэн был вынужден признать, скрепя сердце, — возникает только в доме, который ведет благородная госпожа из хорошей семьи. Это чувствовалось и в служанках, которых Яньли привезла с собой, даже их поведение и речь отличались от слуг Пристани Лотоса. Если сравнивать с довоенными временами — может быть, Пристань теперь выглядела торжественнее, но без той изысканности, что была при отце и матушке. Цзян Чэн холодно усмехнулся, вспомнив Ван Линцзяо, чтоб Яньло-ван назначил ей самое худшее перерождение из возможных! Как ни старалась она изобразить благородную госпожу, одного взгляда матушки было достаточно, чтобы увидеть разницу между нефритом и дешевой подделкой. В глубине души Цзян Чэн прекрасно понимал, что Пристани Лотоса давно нужна настоящая хозяйка — не домоправительница, а госпожа Цзян. Он утешал себя тем, что по нынешним временам прежней изысканности и не найдешь нигде, кроме Ланьлина да, может быть, Гусу Лань, у которых сама простота была изысканной. В Нечестивой Юдоли, например, об этом никогда не беспокоились, а чем брать в жены кого попало, лучше совсем не жениться! Поминальный праздник — не осенняя охота, на него не приезжали чужие люди. Наоборот, уезжали навестить предков те, кто был родом из других мест — Цзян Чэн отпускал всех — и в Пристани на некоторое время становилось пустовато. При отце было не так, но сейчас в Юньмэн Цзян оставалось слишком мало «своих», рождённых в ордене или ближайших городках. Цзян Чэн и так нередко приходил в храм предков — посидеть, подумать там, где никто не беспокоит, зажечь палочки благовоний. Еще в первый год восстановления Пристани рядом с храмом предков построили небольшой дом, где разместились таблички с именами всех, погибших при разгроме, до последнего ученика и даже слуг. Эти двери никогда не запирались, и в праздники поминовения Цзян Чэн возжигал благовония сперва в одном здании, потом в другом. И если в храме предков рядом с ним кланялись только Вэй Усянь и сестра, то общий весь наполнялся людьми, от дыхания колыхались ароматные дымки. В великих, да и малых орденах обычно не мешали слугам «кормить» души, но это делалось после ухода большинства людей. Отец как будто не замечал оставленные на ночь в храме чашки с едой, только выговаривал, если они с Вэй Усянем пытались стащить что-то повкуснее. Заклинатели редко возносили молитвы богам и не путали духов с живыми людьми, которым требуется еда, одежда и все остальное, не сжигали бумажных денег и вещей. Но никто не мешал крестьянам почитать духов так, как они считали нужным — конечно, если неумеренное поклонение не порождало какое-нибудь чудовище. Цзян Чэн неожиданно обнаружил, что в Пристани появилось много детей — и все маленьких, возраста Цзинь Лина и чуть постарше. В праздники они путались под ногами везде, кроме разве что тренировочного поля, до самого вечера, но матери разбирали их по домам задолго до наступления темноты: такие дни стирали грань между мирами. Цзинь Лин тоже терялся где-то в этой писклявой толпе чуть выше сапога, убегая от нянек. Яньли время от времени тревожилась, находила сына, отмывала и кормила. — Шицзе, мы играли по всей Пристани до ночи, и ночью тоже, — Вэй Усянь возникал внезапно рядом, отдавал распоряжения и исчезал до следующего раза, походя трепал Цзинь Лина по голове. В дни, когда приезжала сестра, он почти не покидал Пристань. — А-Сянь, ты заблудился в первую же ночь, а А-Лин еще совсем маленький. В пятнадцатый день детвора носилась с игрушечными небольшими лодочками, фонариками и бумажными лотосами. Дети постарше сами их раскрашивали и украшали яркими лоскутками, чтобы вечером взрослые пустили по воде огоньки, указывающие путь душам предков. Цзян Чэн наткнулся на Вэй Усяня на ступенях тренировочного зала. Тот сосредоточенно выскабливал ножом деревяшку. — Вэй Усянь, тебе больше нечем заняться?! — в детстве они тоже вырезали такие лодочки, отец отделывал их, а сестра раскрашивала. Сама Яньли чаще складывала бумажные фонарики-лотосы. — Это тебе, видимо, нечем. А это я делаю для Цзинь Лина. Шицзе попросила, — Вэй Усянь улыбнулся, зачищая изогнутый нос лодочки, и вырезал на боку знак ордена Цзян. Вечерний сумеречный час, когда десятки огоньков опускались на воды озера, всегда наполнял душу Цзян Чэна волнением и благоговением, как в детстве. Вечер был тих, ветерок только раздувал, а не гасил свечи. Цзян Чэн не вдавался в размышления, каким образом духи предков, обитающие в храме с их поминальными табличками, нуждаются в таких путеводных знаках. Так делали всегда, так делал он. В Ланьлине обычай немного отличался, но сейчас Цзинь Лин опускал на воду свою лодочку — на руках Вэй Усяня, потому что сестра не могла наклониться так близко к воде и одновременно удерживать малыша. Угощением после обряда плывущих фонариков праздник Чжунъюань завершался. В эту последнюю праздничную ночь даже Цзян Чэн и Вэй Усянь садились за стол не в большом доме, а вместе со всеми на площади. Вэй Усянь был тише обычного и совсем замолчал, когда сестра ушла и унесла с собой спящего Цзинь Лина. Цзян Чэн тоже больше смотрел в свою чашку, чем по сторонам — когда-то ночные пиры были совсем не такими тихими, но несколько прошедших лет не успели изгладить память о потерях. Вэй Усянь очень мало говорил, пока не настало время короткого сна, и только в спальне оживился. — Цзян Чэн, тебе не кажется, что А-Лин начинает больше походить на павлина, а не на шицзе? Цзян Чэн и раньше не находил в ребенке особенного сходства с кем-то из родителей. Может быть, оно пряталось до поры в мягких детских чертах, но пока что единственное, что досталось Цзинь Лину, — улыбка матери. — Даже если так, какая разница? Спи. Вэй Усянь еще что-то болтал, но Цзян Чэн уснул, едва положив голову на подушку. Цзян Чэн был уверен, что к утру в Пристани не останется и следа от ночного праздника, но на рассвете на площади все еще то тут, то там валялись сложенные коврики, блюда, потерянные малышами игрушки. Раньше, когда сестра жила в Пристани, она поднялась бы затемно и отдала распоряжения служанкам. Вэй Усяня тоже нигде не было видно. Пустота и тишина раннего утра были привычны, но беспорядок вселил смутную тревогу. Вэй Усянь обнаружился в дверях комнаты Яньли. Цзян Чэн отодвинул его и заглянул в спальню. Здесь, судя по всему, давно не спали: сестра, побледневшая, с кругами под глазами, укачивала на коленях Цзинь Лина. Ребенок заворочался и захныкал, служанки сновали туда-сюда с чашами и шептались по углам. — Сестра? — Цзян Чэн осторожно подошел и наклонился, чувствуя себя слишком большим и неловким. Оказывается, у Цзинь Лина еще посреди ночи начался легкий жар, он то и дело просыпался и плакал. — Ничего страшного, — Яньли улыбнулась и погладила Цзян Чэна по руке, стоящий рядом лекарь кивнул, подтверждая. — Видимо, ветер с воды был слишком прохладный, скоро пройдет. — Госпожа, вам надо отдохнуть, не то вы заболеете сильнее, чем Цзинь Лин, — вмешалась домоправительница. — Вы всю ночь не спали, а сейчас ничего не едите! — Я не голодна. Я потом выпью чай, — Яньли прижала к себе сына, не желая передавать на руки нянькам. Цзян Чэн напомнил Вэй Усяню, что его место на тренировочном поле, и сам отправился заниматься, но весь день они то и дело сталкивались у покоев сестры. Яньли кое-как уговорили прилечь, но Цзинь Лин все так же беспокойно возился в кроватке и то и дело плакал, раскрасневшись от жара. Взрослые заклинатели болели редко, но дети, еще не сформировавшие золотого ядра, были так же уязвимы для хворей, как простые люди. На кроватке и на шее Цзинь Лина всегда висели амулеты, не мог же какой-то злобный дух, привлеченный огоньками праздника, похитить его жизненную силу?! И откуда взяться злобному среди духов предков? Или это кто-то из воинов Вэнь, убитых при разгроме Пристани, остался лежать на дне и теперь навлек беду на ее хозяев?!