Бомж

Кирилл много раз воображал себе встречу с матерью. Это должно было быть очень эмоционально, радостно и грустно одновременно. И хотя он понимал, что матери будет нелегко простить его и снова принять в семью, он был уверен, что время лечит. Насколько ужасен ни был его поступок, он совершил его не умышленно и уже расплатился за всё сполна… Поэтому, стоя перед знакомой дверью с букетом цветов, Кирилл был настроен в целом положительно. Ну, не убьет же она родного сына, в самом деле. Дверь приоткрылась после третьего звонка. Кирилл нарочно пришел в такое время, в которое его отчим обычно торчал на работе, чтобы лишний раз с ним не пересекаться. Так что мама ожидаемо не скоро отворила; она редко принимала гостей и всегда настороженно относилась к неизвестным звонкам в дверь. Она вгляделась в темный коридор из светлой прихожей, не сразу разобрав, кого это принесла нелегкая, а когда узнала, сдавленно охнула. На ее лице, одна за другой, сменились эмоции: боль, грусть, отчаяние, жалость и паника. Кирилл тут же понял, что его не только не ждали, но и надеялись больше никогда не увидеть. — Уходи, он убьёт тебя, если увидит, — и она попыталась закрыть дверь. Кирилл всунул ногу между дверью и стеной, помогая себе рукой с букетом, впихивая этот дурацкий веник матери в руки. — Я тоже рад тебя видеть, — он втиснулся в маленькую прихожую, тут же отмечая свежий фингал у матери под глазом. — Извини, я не при параде, просто жил на улице последние два года… Если тебе интересно. — Я знаю, — был ответ. Они молча посмотрели друг на друга, и он не нашел в ее глазах ни радости от встречи, ни прощения. Только бесконечную тоску по чему-то несбыточному. Из комнаты, где когда-то жила Арина, послышался детский плач. Мать вручила ему цветы обратно и пошла к ребенку. Кирилл, не веря в происходящее, потащился следом. В новой детской кроватке сидел розовощекий малыш, мальчик, судя по обилию синего и голубого цвета в одежде и убранстве комнаты, и самозабвенно рыдал. Кирилл внутренне готов был к нему присоединиться — чудо, что за дуэт вышел бы. — Это Максим, — бросила мать, беря карапуза на руки. — Твой брат. — Сколько ему? Года два? — он не сдержался. — Быстро же ты утешилась. — Не смей говорить мне такое! — набросилась она на Кирилла. В глазах ее сверкнула злость. — Из-за тебя погибла моя девочка… — Мама, я виноват, — сдавленно проговорил он. — Я отсидел за содеянное два года. Поверь, мне досталось там сполна за все мои грехи и еще за ваши с отчимом. А потом кто-то (и я даже догадываюсь, кто) избил меня до полусмерти и я потерял память. Стал бомжом, мама! Твой сын два года жил в подворотнях и питался помоями… Он перевел дыхание, пытаясь не заплакать, но пара капель всё же сползла по щекам. Чья-то невидимая рука сдавила ему горло так, что он едва смог продолжить. — И что я слышу от тебя после всего?.. «Я знаю» — и взгляд, полный жалости. Но жалости не о том, что случилось, а о том, что я до сих пор жив. Кирилл стер с лица выступившие слезы. Его брат молчал, внимательно разглядывая чужого дядьку. — Коля вернется через полчаса, тебе пора, — прошелестела мать, отворачиваясь от него к окну. Она будто отгораживалась от Кирилла его братом, по крайней мере, так это выглядело. — Коля убьёт тебя скоро нахуй, — выплюнул Кирилл, кивая на ее побитое лицо. — И судя по тому, что ты несёшь, мозги он тебе уже отбил. Кто Максимку будет нянчить, когда ты сдохнешь? — Уж не ты! — она зыркнула на Кирилла из-за детского плечика. — Да, уж не я, это точно, — согласился Кирилл, бросил цветы на диван и бегом вышел вон. Ругая себя за наивность и глупость, он пробежал три пролета вниз и у самого входа столкнулся нос к носу с отчимом. Они на секунду уставились друг на друга, буравя тяжелыми взглядами, а потом Кирилл сплюнул ему под ноги, толкнул плечом и продолжил свой бесславный побег. Он ждал мата вдогонку, угроз, хоть чего-нибудь, но отчим неожиданно молчал. Видимо, потрясение от встречи было столь велико, что у кого-то язык к нёбу присох. А может, отчиму было настолько глубоко насрать на Кирилла, что ему было даже лень проклинать его. «Тебя похоронили», сказал он сам себе. “ Ты умер для них со смертью Арины и твоё физическое существование, о котором даже мать знала, не меняет этот факт. Мертвые не возвращаются и не просят прощения.» Погруженный в мысли о смерти, он не заметил, как ноги вынесли его на районное кладбище. Тут уже давно не делали захоронений, но отчим договорился с администрацией, и они сделали исключение для его дочери. Могила Арины скромно ютилась в углу, у забора, и асфальтовая дорожка проходила у самой гранитной плиты. Сиротливые пластиковые цветочки торчали у лампадки, а земля была густо засажена газонной травой. Сделано со вкусом, но так, чтобы не было нужды ходить сюда слишком часто. Газон сам душил левые растения, а пластиковые цветы не вяли. Их можно было менять раз в год, на годовщину, ну или два — еще на Пасху. Все любят Пасху. С фотографии на него смотрела белокурая улыбающаяся девчушка лет восьми-десяти. Он не мог вспомнить такой фотки из семейного альбома; похоже, местный художник сделал портрет сразу с нескольких фото. Видимо, поэтому она и не была похожа на себя живую. Только имя снизу и жалкие десять лет жизни убеждали его в том, что это была действительно его сестра. До этого дня он был здесь лишь раз, смотрел похороны из полицейского УАЗа. Кириллу вдруг отказали ноги. Он рухнул на мягкую зеленую травку, такую живую и полную сил, высаженную будто в насмешку несчастной мертвой девочке — тебе уже никогда по мне не побегать! — и зарыдал. Он плакал так честно и открыто, что одна пожилая женщина даже остановилась спросить, не нужна ли ему помощь. — Нужна, — он взглянул на неё искоса, за слезами не различая черт лица. — Возьмите самый тяжелый камень и уроните мне на голову. — В церковь тебе надо, — перекрестилась она. — Исповедаться. Он никогда не был на исповеди. Если уж на то пошло, он вообще не помнил, когда в последний раз был в церкви. Это было так давно, что он уже забыл, как положено входить в храм, как креститься и делать всё остальное. Едва он неловко переступил порог кладбищенской церквухи, как тут же напоролся на острый как лезвие взгляд тётки в ларьке со свечками. — Чё? — поинтересовался он, глядя на неё исподлобья. — Креститься надобно! — прошипела она и быстро показала, как. Кирилл не успел за ней, разозлился и молча прошел в зал с иконами и кучей горящих свечек. На его удачу в зале — или как там это место зовётся? — обнаружился поп в черной рясе. Кирилл прошествовал к нему, кашлянул, привлекая внимание и, не дожидаясь поворота головы в свою сторону, выпалил: — Здрасьте, а исповедаться можно? Поп обернулся, оглядел его быстрым взглядом и ответил вопросом на вопрос: — Пожертвование сделал? — Да я бомж, у меня вот… — он выгреб всё, что осталось после дороги до Москвы и цветов для матери. Набралось рублей двести мелочью. — Больше нет. Священник кивнул. — Крещеный? — Вроде да, — Кирилл не был в этом уверен, креста он никогда не носил, но если бы он сказал нет, то вряд ли задуманное осуществилось. Он точно знал, что другого раза не будет. — Обожди меня вон там, — священник указал ему в угол, где стояла высокая, по грудь взрослому человеку тумба с книгой на ней. Кирилл подошел, заглянул в книгу — очевидно, Библию или что-то из той же оперы, написанную таким непонятным шрифтом, что он ни слова не разобрал, и оглянулся на батюшку. Тот отдал какие-то распоряжения своей работнице в ларьке и та кивнула. Кирилл тут же сообразил, что деньги остались при нем. Может, надо было сразу заплатить? Интересно, где тут у них прейскурант на услуги?.. «Почём опиум для народа?» усмехнулся он про себя голосом Остапа Бендера, но тут же стёр усмешку с лица. Священник возвращался. Он остановился рядом, заняв своё место с другой стороны тумбы, и коротко кивнул. — Можешь начинать, сын мой… Как имя? — Кирилл. — Что у тебя случилось, Кирилл? — голос священника странно успокаивал. Мужчина средних лет, с обручальным кольцом на пальце и небольшой бородкой на лице смотрел на него по-доброму. «Работа у него такая», тут же напомнил себе Кирилл. «Это тебе не дед Мороз, подарков не будет. Молись, чтобы после услышанного тебя не выставили вон.» — Из-за меня погибла моя сестра, — он начал сипло, волнуясь. Слова прозвучали, как ему показалось, слишком громко, и он тут же испугался, что его услышали другие прихожане. — Совершил ли ты это деяние умышленно? — негромко отозвался священник, как бы ободряя продолжать. — Нет, — Кирилл облокотился на тумбу, пряча лицо в ладонях. — Нет, это ужасная случайность. Она утонула, а я не спас ее… не успел или… не видел этого… Я даже не помню толком. Понимаете, когда я отсидел и вышел на свободу, меня очень сильно избили. Я потерял память. Вижу всё отрывками, будто в неинтересном кино, когда всё время ходишь туда-сюда, ну, потому что смотреть особо и не хочется…. И то один фрагмент посмотришь, то другой, а сюжет остается непонятен. — Уверен ли ты, что совершил этот грех? — батюшка внимательно посмотрел на него. — Я не помню, что произошло на озере. Видел ли я, как она тонула, или нет — я не помню. Что я делал, когда всё произошло, тоже не знаю. Но я понёс наказание за ее смерть, и поверьте, я раскаиваюсь. — Зачем же ты пришел? Что хочешь услышать от меня? — Даже не знаю, — Кирилл снова выпрямился, посмотрел на распятие за спиной священника. — Думал, может хоть вы меня простите, раз моя мать не в состоянии это сделать. Понимаете, жить не хочется… Кирилл отвернулся от страдающего Иисуса, который как бы говорил: мне бы твои проблемы. — Самоубийство это тяжкий грех. Господь не простит тебя, если ты наложишь на себя руки. — Господь меня в любом случае не простит, — Кирилл закусил губу, припомнив, что содомия — это тоже грех. — Ты винишь во всем себя, — священник сменил позу, переступив с ноги на ногу. Он вздохнул, огладив бороду, и посмотрел куда-то вдаль и вверх. «С начальством советуется», догадался Кирилл. — Покаяние похвально, — отметил батюшка. — Чрезмерное же покаяние, возведенное в ранг самобичевания, не всегда уместно, особенно если прямой вины нет. — О чем это вы? — Когда всё случилось, были ли вы одни на озере? — Точно нет. Была жара, вокруг купалось множество людей. — То есть, не ты один был рядом, когда твоя сестра начала тонуть. — Получается, так. — Но ты считаешь виноватым одного себя, — священник взвесил на ладони невидимую гирю, прикидывая ее вес. — Твоя вина должна быть только твоей и ничьей больше. Ты не должен нести крест за всех тех людей, что были рядом и не помогли. — Да им-то какое дело до моей сестры!.. — Кирилл начал заводиться. Он не понимал, к чему вся эта демагогия. Батюшка приложил палец к губам, а за спиной у Кирилла громко шикнули. — Я не могу отпустить чужие грехи, — объяснил священник. — Ты пришел ко мне не только со своей виной, ты еще и чужую на себе тащишь. Брось ее. — Это же не мешок картошки, — Кирилл потёр переносицу. — А ты представь, что мешок. И брось его, потому что только Спаситель наш расплачивается за грехи наши. У человека иная доля. — Батюшка перечислил, считая пальцы: — Жить по совести, не озлобляться, не грешить, помогать нуждающимся. Это основные принципы жизни любого христианина. Твоя совесть чиста, — он коротко улыбнулся. — Ты пришел ко мне за прощением. Не я прощу, Бог простит. Иди с миром. Батюшка осенил его крестом и чуть поклонился. Кирилл замешкался: — Что, это всё?.. А сколько я вам должен? — Мы еще сочтемся, — туманно ответил священник и скрылся из виду за узенькой дверкой у алтаря. Кирилл в задумчивости вернулся ко входу, посмотрел на тетку в ларьке. Отдай он последние двести рублей, он бы даже к Илье вернуться не смог… Хотя и не был уверен, стоило ли. Немного терзаясь угрызениями совести, что не может дать больше, он ссыпал в ящик для пожертвований рублей пятьдесят и быстро вышел из церкви. Он понятия не имел, куда ему идти. Дома у него по-прежнему не было, прописки в паспорте — тоже. У Цапова не было полномочий восстанавливать печать с регистрацией, это могли сделать только в местном отделении. Но вряд ли мать или отчим будут столь любезны, что пропишут его обратно. Нужно было срочно найти какую-нибудь работу, а с чего начинать, Кирилл не знал. Он в растерянности постоял на ступенях храма, потом вернулся к могиле сестры, сел на гранитную рамку, обрамлявшую газон, и просидел так бог знает сколько времени, почти без единой мысли в голове. После общения со священником ему стало удивительно легко. Настолько, что даже стало плевать, что будет дальше. «Опять вокзал», подумал он рассеянно, пожав плечами. Тут рядом раздалось аккуратное покашливание. Кирилл обернулся и увидел священника, который выглядел так, будто собрался домой — с сумкой через плечо. — Тебе негде жить? -уточнил он. — Абсолютно. — Выпиваешь? — Курю, а без выпивки точно проживу. — Я не могу заплатить тебе много, — батюшка обошел могилу, встал перед ним, рассматривая лицо девочки на камне. — Но немного денег за порядок на кладбище ты получишь. — За еду и кров, начальник, — вспоминая встречу с Ильёй, улыбнулся Кирилл и тут же смутился: — Извините. Это я не совсем вам… — И еда и кров предполагаются, — улыбнулся он в усы. — Я отец Григорий. А начальников тут нет. — Спасибо. — Кирилл поднялся на ноги и неуверенно протянул ему руку. Он не знал, принят ли у духовенства этот жест. — Лишнее, — качнул головой отец Григорий, но руку пожал. Видимо, это он благодарность счёл лишней… — Вернись в храм, Мария тебе покажет, где ты будешь жить. — Это та женщина в ларьке? — Совершенно верно. Кирилл прикусил губу. — Что, я так убого здесь сидел, что вам стало меня жалко? — Если ты имеешь в виду, когда я решил взять тебя на работу, то это случилось аккурат перед исповедью, — улыбнулся священник. — Я просто понял, что ты никуда не уйдешь. Ну, увидимся завтра, Кирилл. До свидания. — И вам всего доброго, — Кирилл проводил его потрясенным взглядом. Никогда он еще не чувствовал себя таким… предсказуемым.