It's not easy, love

Май 2008       — Ну что, новоиспеченный доктор Мэй, — говорил Роджер, открывая бутылку пива и протягивая ее Брайану, — Чин-чин! Трогательную речь ты толкнул на вручении.       Они стояли на веранде, солнце слепило даже через темные очки, нос щекотали запахи земли, молодой зелени и чего-то цветущего. Как будто они снова были молодыми и бедными студентами: поздняя весна, и Брайан в кругу близких отмечает очередной виток своей научной карьеры.       — Я даже рад, что ты не сделал этого раньше. В этой мантии ты и сейчас выглядишь слишком горячо, а тогда отбил бы всех моих девчонок.       — Очень мне надо.       — Ага, и не заметил бы. Близорукий умник.       — Да заткнись ты. Сам-то дальше трех метров никогда не видел. Как она, кстати, коррекция твоя?       — Довольно хорошо. После операции казалось, как пыль с телевизора стер. Столько красок, столько деталей! Сейчас уже привык, конечно.       Брайан, вопреки своему обыкновению, немного выпил, и теперь трогательно и счастливо щурился на солнце и отдувал с лица прядь волос, которую ветер упорно старался намотать ему на нос.       — Что это у тебя, Брай? Ты что, волосы красишь?       — Вовсе нет!       — Мне-то не ври, я на этом собаку съел.       — Ага, ага, красился то в цыплячий, то в лягушачий, — поддел Брайан, вспоминая, как Роджер вместо того, чтобы осветлить свой блонд, случайно покрасился в зеленоватый цвет.       — Да иди ты. Ты что, серьезно закрашиваешь седину? Я тебе еще когда говорил, что это написание дипломов убивает людей, а не рок-н-ролл? — Роджер осекся, поняв, что сказал глупость, от которой им обоим сейчас будет больно, и перевел тему.       — Джон тебя поздравлял?       — Да, он звонил, говорит, у него все в порядке. Но без подробностей. Опять обсуждали возможность снять фильм.       — Про Фредди?       — Про Фредди. Мне кажется, мы теряем Джона.       — Доктор посоветовал? Что-то серьезное?       — Что? — недоуменно переспросил Брайан.       — Что? — ответил Роджер. — А ты о чем говорил?       — Сказал, что мы теряем Джона.       — Мне послышалось, ты сказал что-то про «мерить давление». Блядь! Дети смеются, что на все вопросы я отвечаю «полседьмого».       Брайан покивал. Снижение остроты слуха и артрит пальцев — профессиональные болезни рок-звезд. В случае Роджера, пожалуй, стоило бы добавить еще заболевания печени.       — Мы давно его потеряли, — продолжил Роджер. — Ты же сам говорил, что у нас было всего два варианта, и Джон предпочел уйти в себя и погрузиться в апатию, а мы — работать. Ты еще как-то красиво это сказал…       — Не помню. Что-то вроде «работать так, чтобы в конце дня от усталости не чувствовать собственного тела».       — Ага. Ты знаешь, Брай, мне страшно. Мы с тобой снова остались вдвоем, как в самом начале, до Фредди…       Из дома выглянул Руфус, семнадцатилетний сын Роджера:       — Эй, там передают, что лимонный пирог готов. О чем болтаете?       — Да вот, — улыбнулся Брайан, — Нам, наверное, пора писать мемуары. Думаем о соавторстве.       Роджер усмехнулся:       — Я половины не помню. А ты, чертов трезвенник, помнишь, но не напишешь, потому что тебе стыдно, — Роджер обличающе ткнул в грудь Брайана горлышком бутылки, едва не облив его пивом.       — Не прибедняйся. Кто вспомнил рифф "Under pressure", когда его забыл Джон?       — А та история, когда ты забыл на концерте слова "I'm in love with my car"? — вспомнил Руфус.       — Да и рифф в мемуары не напишешь, — заключил Роджер.       — А названия отелей, имена подружек, размеры джакузи, в конце концов? — настаивал Брайан.       — Ха! Помню, что у тебя джакузи меньше, чем у меня!       — Не уверен, что хочу знать подробности, — заржал Руфус и демонстративно закатил глаза. — Короче, кому не достанется пирога, тот сам виноват.       — Ты что, серьезно помнишь про джакузи? — спросил Брайан с самым ироничным выражением лица, когда Руфус ушел.       — Ну да. Мониторю, чтобы ни у кого из друзей не была больше.       — Господи, Роджер, — Брайан буквально согнулся от смеха, упершись лбом Роджеру в плечо. — Ты мой кумир. Рок-звезда как она есть!       — Бывших рок-звезд не бывает, сам знаешь, — сказал Роджер, глядя, как Брайан, отсмеявшись, переводит дыхание, — А вообще пусть пишет Джон, он самый младший.       — Вспоминаю, как он вытащил нас записывать «Made in Heaven», — задумчиво отозвался Брайан. Ему не хватало Джона, до сих пор очень не хватало. Прошли годы, прежде чем он почти перестал винить себя за то, что они потеряли и Фредди, и его, — Я постоянно думаю о них обоих. Частенько просыпаюсь и думаю: «Неужели это действительно было со мной?». Даже сегодня утром об этом думал. Роджер помолчал, потягивая пиво, а потом заявил:       — Я никогда не говорил тебе, но ты хуево спел последний куплет «Mother love». Плоско, неэмоционально, слишком интеллигентно.       Роджер знал, сколько дублей ушло на этот куплет и как тяжело Брайану далась запись последней песни Фредди. Как никто другой он знал, что «плоско и неэмоционально» в случае Брайана — это признаки мучительных переживаний. Его друг загонял чувства в себя, закрывался и пытался справиться сам, притворяясь, что все в порядке. Но также оба знали, что если Роджер перестал избегать болезненных тем, значит, почувствовал, что Брайан наконец выкарабкался. И Брайан был ему за это благодарен.       — Ну это и хорошо, — продолжил Роджер, — По крайней мере ты тогда не представлял, в отличие от Фредди, свою скорую и мучительную смерть. Прости, я, кажется, немного надрался, — Роджер хлопнул друга по плечу, хлебнул еще пива, и они молча уставились на какой-то розовый куст.       Вообще-то он думал. Тогда, после смерти Фредди, Брайан еще перебирал варианты приемлемого суицида. Да и много раньше, в 75-м, когда он лежал в больнице сначала с гепатитом, а потом с язвой. Иногда он думал, что умрет там. И уж точно не сомневался, что никогда не будет играть в группе. Друзья таскались к нему каждый день. Фредди очаровывал медсестричек, рассказывал невероятные байки и идеи и таскал что-то непотребное: например, однажды приволок ананас. Кому он в итоге достался, Брайан не помнил: его тогда тошнило и выворачивало даже от жидкой кашки, и раз в два дня ему ставили капельницу с глюкозой. Все трое по очереди просто сидели с ним, приносили и читали книги, рассказывали, что делают в студии. Когда выяснилось, что они оставляли в треках места для соло Брайана, он растрогался до слез. Роджер иногда бунтовал («Брай, ради бога, я нихера не понимаю в этом радио… гамма… блядском излучении! Фредди эту муру принес — пусть он и читает! Я был не прав, «В поисках утраченного времени» наверняка охуенная книга!» — «Там семь томов, Родж» — смеялся Брайан и смотрел, как Роджер вполголоса клянет мерзких лягушатников и свое утраченное время, — Ладно-ладно, шучу, перескажи, что там в «Стартреке» было») и рассказывал, как хорошо идут дела в университете (дела были из рук вон плохо, но Брайан делал вид, что верит). Брайан не думал, что вернется, но он вернулся. Это было серьезное и важное переживание: он знал, что чувствуют обреченные, и он знал, что ребята его не бросят. Никогда. Но почему-то они не смогли помочь выбраться Фредди…       — Ground control to doctor May (1)! Эй, Брай, отвисни! Ну прости, я ляпнул, не подумав, — Брайан только отмахнулся: он уже больше тридцати лет не мог сердиться на Роджера, и оба это знали. — Ты вон вообще программируешь драм-машины, не знаю, почему я до сих пор с тобой разговариваю. 1973-1974       Роджер ненавидел мертвый звук: драм-машины, фонограмму, синтезаторы. Первые десять лет на каждой пластинке они писали «no synthesizers» — все, что можно было принять за синтезаторы, играл Брайан на своей old lady. Фонограмму они все ненавидели — даже сильнее, чем Нормана Шеффилда. В 84-м в Италии было проще, тогда Фредди откровенно издевался, вытворяя на сцене все что угодно, кроме того, чтобы петь в микрофон, попадая под фонограмму. Хоть какая-то отдушина. Но десятью годами ранее на «Top of the Pops» было иначе, и Роджер вспоминал эти дни записи с ненавистью.       Было запредельно уныло. Из-за какой-то забастовки они снимались в студии прогноза погоды, где стояла духота. В «зале», изображая фанатов, тусили какие-то подростки и престарелые диджеи. Еще можно было как-то смириться с блядскими костюмами (спасибо за них Фредди), — но не с бутафорской аппаратурой! Роджер несколько раз коснулся палочкой тарелки — ничего, никакого звука.       — Фредди! — тихо позвал он. Но Фредди был поглощен тем, что поправлял свою металлическую перчатку. Брайан поймал его взгляд и подошел поближе, — Они, мать их, пластиковые! — кипятился Роджер, ударяя еще раз по хай-хету, — Это ж каким гребанным извращенцем надо быть, чтобы такое придумать…       — Гитары и микрофон тоже не подключены, — печально отозвался Джон.       — Блядство! — Роджер некстати вспомнил, что курить в этой чертовой студии, конечно, нельзя.       Брайан как мог останавливал его от членовредительства, говоря, что им позарез нужно попасть в телевизор, иначе Роджеру придется всю жизнь пломбировать зубы, а Фредди — торговать шмотками на рынке. Подействовало.       А Брайану даже понравилось: обычно он был поглощен игрой, а тут мог оглядеть зал, где танцевали девушки в облагающих нарядах. «Fat bottom girls» — подумал он тогда. Несмотря на научно-космический бэкграунд, ничто рок-н-ролльное Брайану было не чуждо. Когда Фредди заносило то в водевиль, то в оперу, а Джон становился поклонником фанка и синтипопа, Брайан и Роджер по-прежнему стояли за «true» рок — с тяжелым и сильным звуком, с настоящими соло, и разумеется, с живым звуком.       Они всегда были близки в своих стремлениях, во взглядах на музыку и чувствовали родство, подобное братскому. И, как любые братья, любили и ненавидели друг друга. Это было замечательное время, даже несмотря на то, что они редко были согласны хоть в чем-то. Роджер слушал все подряд, что-то отметая сразу, на чем-то останавливаясь, черпая вдохновение отовсюду. Однажды он полдня с криком доказывал Брайану, что «The man who sold the world» Боуи — отличный альбом, а оставшиеся полдня молчал и мрачно пил чай с медом, чтобы показать свою обиду и подлечить надорванное криком горло. 1976       — И ради этого ты нас вызвонил вечером в студию? — На всякий случай уточнил Брайан.       — Боже, Родж, ты кислоты обожрался, когда писал это? — Фредди остановил демо-запись, — Трезвое человеческое существо не может петь и…       — Верещать, — вставил Брайан.       — Верещать и дубасить по инструментам с такой скоростью, — закончил Фредди.       — Ладно, я не люблю панков, но не против панка как музыки… — Роджер показал Брайану фак: пока миром правил панк, Фредди проповедовал балет, но даже он поддержал песню Роджера. Примерно через полгода Фредди окончательно разочаруется в панках и спустит с лестницы Сида Вишеса, который нелестно отзовется об отношениях рок-н-ролла и балета. — Джон, кажется, тоже не против, — Фредди обернулся к басисту, который по памяти наигрывал риф из записи Роджера.       — Ничего, — отозвался Джон. — Черт! Все-таки слишком жестко. Последний медиатор сломал.       — Одолжить шестипенсовик? — улыбнулся Брайан, — Я его уже лет восемь не могу сломать.       Джон только покачал головой:       — Ребят, я тогда пойду, поздно уже, а я обещал Веронике помочь с потомством.       Джон ушел к жене и детям, потом уехал с ними в небольшой отпуск, и, когда дело дошло до записи, как-то само так вышло, что Роджер записывал для «Sheer heart attack» и вокал, и барабаны, и бас, и ритм-гитару. Ему не было обидно, наоборот, иногда даже приятно вот так взять и сделать всю песню самому. Роджер не исключал, что однажды займется сольной карьерой. У Фредди в те дни, кажется, были какие-то разногласия с Мэри: после звукозаписи и репетиций он все чаще куда-то быстро уезжал и выглядел при этом немного обеспокоенным.       — Ну вот, — сказал Роджер, когда Брайан выключил в студии свет, — Несмотря на все перемены, мы с тобой так же много времени проводим вместе. Это напрягает.       — Это просто отвратительно! — рассмеялся Брайан. — Кстати о переменах, будешь моим шафером?       — Шафером? — переспросил Роджер. Его веселость куда-то улетучилась.       — Да, я хочу сделать Крисси предложение.       Это решение далось Брайану нелегко, и он хотел, чтобы Роджер поддержал его. Роджер, его лучший друг; тот, с кем они пережили и еще переживут так много; тот, с кем Брайан никогда не расстанется.       — А знаешь, что, Родж? Давай двинем в Шотландию за пару дней до тура? Я смотрел прогноз, обещают почти лето.       Роджер снова заулыбался:       — И никому не скажем.       Брайан угукнул, тепло и немного смущенно улыбнулся и потянул Роджера за рукав в сторону от проезжей части.       Но уже через неделю, во время интервью, Брайан по рассеянности их выдал:       — Да, спасибо, нам здесь очень нравится, вы приятная публика, и здесь очень красиво. Нам с Роджером удалось улизнуть на пару дней раньше сюда, в Перт, и никто не знал, что мы здесь. Мы просто вышли на пляж…       Они отправились к морю, не заезжая в гостиницу («Брай, ты сказал им, что мы хотим комнату с видом? Я не хочу пялиться утром на какую-нибудь фабричную трубу, как в прошлый раз»). Взяли из машины пакеты с едой из супермаркета и прошли через небольшой сосновый лес, оставив в стороне поле, на котором семья с двумя детьми запускала воздушного змея.       — Как я спекся в этой чертовой тачке, — ворчал Роджер.       — Тсс, — остановил его Брайан. — Слышишь?       — Что именно?       — Шум. Это прибой, — с мечтательной улыбкой сказал он, — Пойдем скорее.       — Вон там твой друг дорогу перебегает. А я сначала подумал, что крыса, — Роджер показал пальцем и начал протирать солнечные очки. Действительно, тропинку перебежала белка, забралась на метр по стволу и замерла.       — Жалко покормить нечем.       — Ты знаешь, я как раз ступил и купил к пиву несоленые сырые фисташки, — он порылся в пакете и протянул Брайану упаковку.       — Роджер, только, пожалуйста, никакого алкоголя, пока не доедем до гостиницы.       — Брай, да я что по-твоему, совсем тупорылый? Ты слишком дорог и мне, и мировой музыке, чтобы я пытался так бездарно убить тебя.       Брайан смешно чокал, подзывая белку и показывая ей орехи.       — Какая милаха, — сказал Роджер, присаживаясь на корточки рядом с другом и наблюдая, как зверек опасливо тянется к руке Брайана.       — Не вздумай гладить, — предупредил юный любитель живой природы, — У них такие зубы и когти, что до кости может разодрать, если испугается.       — После того, как на меня нашипел фреддин Том, я вообще никого не глажу.       — Да? — переспросил Брайан, — И что сказал Фредди?       — Извинился. В смысле, передо мной. Оказывается, я ему дороже любимого кота.       — Оо, — Брайан скорчил заумную рожу, — Это дорогого стоит. Скажу тебе, что это и есть настоящая любовь, приятель.       Белка отбежала со вторым орехом, закопала его и, похоже, раздумала возвращаться.       — Ладно, Брай, пошли. Жарко, сил нет. Я хочу в воду.       На пляже было безлюдно. Солнце уже прошло зенит и должно было сесть через несколько часов. Широкая песчаная полоса далеко тянулась вправо и влево, и идти, увязая по щиколотку в горячем песке, было тяжело. Вода была нестерпимо яркая, и от серебристых отблесков перед глазами несколько секунд плыли темные пятна. Остановились, не доходя до полосы пахнущих рыбой мокрых водорослей, выброшенных на берег.       — Отлив, — сказал Брайан, — Полчаса будем заходить на глубину. Видишь, волна разбивается метрах в двадцати? Там максимум метр.       — Плевать, — Роджер уже бросал на песок джинсы, — Ты идешь или будешь наблюдать с берега, как я топлюсь?       Вода оказалась достаточно холодной, поэтому вместо спокойного медленного заплыва подальше в море они ныряли в волнах на мелководье, гоняясь друг за другом. Брайан вспомнил, что Роджер боится щекотки, и коварно этим воспользовался. Роджер хохотал до икоты, выворачиваясь из его рук, наглотался воды, замерз до дрожи и только тогда решил, что с него достаточно.       — Я соленый, как вобла, — жаловался Брайан на берегу. Роджер зажег сигарету, встал с песка и сел с подветренной стороны, чтобы дым шел от Брайана. Его пышная шевелюра эффектно трепалась на ветру, норовя залезть в глаза и рот слишком близко севшему Роджеру.       — Зато от соли у тебя волосы еще сильнее вьются. Мне нравится.       Брайан только улыбнулся:       — Хорошо тут, тихо, спокойно. Еще и закат будет — романтика да и только. Тебе бутерброд с сыром или с ветчиной?       — Не жадничай, положи и то, и другое, я так проголодался, что и тебя могу съесть.       — Это ты не жадничай: ветчина и так вся твоя.       — Не загнись со своим вегетарианством, не хочу снова тебе передачки в больницу носить. И не клади хлеб на песок, а то не отплюемся потом! — Роджер задумчиво пожевал бутерброд и продолжил, — Было у меня как-то свидание на пляже с одной девчонкой. Ты даже не представляешь, из каких мест я потом этот песок вытряхивал. Секс на пляже хорош, только если речь о коктейле.       — Хорошо, что предупредил, я как раз собирался тебе предложить, — поддел Брайан.       — Нет-нет, Брай, даже не проси. И алкоголь и не алкоголь ждут до гостиницы, — включился в игру Роджер.       — Ну вот и кради тебя ото всех и вези на море смотреть закат после этого, — притворно расстроился Брайан.       — Это я тебя привез.       — А я тебя украл.       — Точно.       Было здорово лежать на мелком песке, повторяющем форму тела, и прислушиваться к шуму волн. Брайан читал какую-то книжку. Роджер накрыл лицо футболкой и грелся на солнце.       — Перевернись, сгоришь, — Брайан легко пинал его босой ногой в бок. Кажется, Роджер задремал.       — Ну что, фрукты или пирожные? — Роджер полез в пакет.       — Что у тебя там? Грейпфрут? А пирожные какие?       — Эклеры.       — С колой и то, и другое не пойдет.       — Ладно, если хочешь, давай выпьем вина и заночуем на пляже.       — Давай сожрем грейп, обольемся его соком и посмотрим насчет вина.       — Отличная идея. Были только солеными, теперь будем еще и горькими, как грейпфрут. Надо еще измазаться эклерами. Фредди бы понравились наши гастрономические изыски.       — Угу, угу, — отозвался Брайан, — Давай, мой сладкий, ты купил этот цитрус, ты его и чисти. Салфетки-то есть?       — О футболку вытру.       Вечером похолодало. Солнце последними лучами пригревало спины и подкрашивало море в оттенки розового. Песок предсказуемо хрустел на зубах, соль разъедала выбритый утром подбородок. Умиротворение накатывало на Роджера, как волны на берег. Они сидели, накинув одну куртку на плечи, а другую — на ноги так, что у одного мерзла левая сторона, а у другого — правая. Наверное, только сиамские близнецы могут чувствовать такое единение друг с другом. Было невероятно хорошо. Над горизонтом показалась яркая звезда, и Роджер знал, что сейчас Брайан скажет, что это Венера, а немного позже начнет показывать созвездия. Облаков почти не было, и городские огни были далеко — может, им повезет, и они увидят Млечный путь.       — Прилив начинается, — заметил Брайан, — Он тут может быть метра три. Пойдем, пока нас не смыло и не стемнело. Идти ночью через лес — не лучшая идея.       Роджер с сожалением поднялся.       — Ты придумал, что мы будем делать завтра?       — Замок, дворец, художественная галерея, старый город с ратушей и собором. В таком порядке. Так что встаем пораньше.       — Господи блядский боже, зачем я спросил? — расстроился Роджер, — И перестань ты губы все время облизывать, обветрятся.       — Да они уже. Соль, ветер… — пробормотал Брайан. — Ладно, пренебрежем галереей, наверняка она плохая. А прогулку по старому городу совместим с едой и пивом, идет?       На свете не было и не могло быть друга лучше, чем Брайан Гарольд Мэй. Умиротворенный Брайан, счастливо глядящий на звезды и никогда — под ноги («Все равно темно, Родж, зачем смотреть на дорогу? Навернусь, значит, навернусь»). Они уже подходили к машине, когда Брайан задрал голову кверху, немного покружился на месте и сказал:       — Какая дивная ночь. Мы живем на задворках галактики, ближе к краю диска, но нам досталась комната с видом. Смотри, это же Млечный путь.       — Не могу поверить, там было тихо и спокойно… Мы хорошо провели время, — закончил Брайан.       Журналист попытался было что-то спросить, но Роджер опередил его, чтобы поделиться особенно важным замечанием:       — Там было жарко и солнечно.       Джон и Фредди недоуменно переглянулись: «Hot?», Фредди тихонько захихикал, а Брайан, похоже, погрузился в воспоминания и ностальгически вздохнул:       — Очень мило, да… 1969       Бывают родственные души, в кого влюбляешься сразу и навсегда. Он пришел на прослушивание в Империал Колледж, представился Брайану и Тиму Роджером Тейлором — и стал что-то подкручивать в своих барабанах. У него были приятный голос и очаровательная жизнерадостная улыбка. А еще большие голубые глаза и изящные кисти рук — но это Брайан разглядел ко второй репетиции. Еще до начала прослушивания Брайан поймал себя на том, что симпатизирует этому кандидату и очень хочет понравиться ему тоже. Роджер оказался прекрасным ударником, просто подарком судьбы: его барабаны и гитара Брайана звучали, как разлученные половинки одной души.       Роджер тоже был в восторге от гитариста: Мэй играл самозабвенно, но при этом слушал товарищей, и под него было легко подстроиться. Брайан на сцене казался стеснительным, но буквально лучился счастьем, ни у кого из музыкантов Роджер не видел таких сияющих радостью глаз. Уже через неделю Роджер называл его про себя не иначе как «Мой Джимми Хендрикс».       Они проживут бок о бок всю жизнь, переживая друзей, расставаясь и сходясь с женщинами, но никогда не оставляя друг друга. И даже через 50 лет Брайан так и не сможет описать свои первые впечатления словами («Это было как тра-та-та-та-та-та-щщщщ-тррррррра-па-па-па-па»), а Роджер будет поддевать друга: «Настоящий гитарист — даже не догадывался, что барабаны тоже можно настраивать». Примечание: (1) "Земля вызывает доктора Мэя" (англ.) — Отсылка к первой строчке песни Дэвида Боуи "Space Oddity".