***
Рей «оттаяла» на удивление легко. Про то, что её новые перчатки, варежки и шарф, всё это достал я (моё добро вернулось ко мне), она не знала. Думала, от Финна и Роуз. Малявка ещё пару-тройку дней хмурилась при виде меня, разве что только не рычала, как самый настоящий динозаврик, каким я её видел, а я проходил те дни с больной продутой шеей и соплями. Идиот. Мало того, что поленился вернуться внутрь за своей шапкой, так и лишний раз открыть рот и спросить у кого-нибудь, кто сидел в непогоду дома, его шарф с перчатками было вломы. Потому вылечить хмурое выражение лица малявки и избавиться от немого рычания мне в спину оказалось проще — куда там лечения! — снятия симптомов моих болячек. Пришлось как всегда записаться на приём к местному доктору, по прозвищу Время. С Рей всё получилось как и всегда. Хотел поступить по совести, а в груди было чувство, что я в итоге самым дешёвым образом просто подкупил обиженную девчонку… Когда бросил на её спящее лицо смастерённую тяп-ляп трёхпомпоновую шапку. Раз я планировал реализовать идею по замене дорогой её сердцу причёски на такой аналог ещё до ссоры, то, следовательно, это действие не могло сойти за извинение и заглаживание вины, верно? Думаю, да. Ведь я не настолько груб и жесток, чтобы заведомо придумывать извинения, зная, что сейчас пойду и сделаю человеку пакость. Отодрал помпоны с других стыренных шапок и прицепил их друг над другом на шапке Рей, пока та сладко дрыхла. Булавками. Потому что шить не умею, но совершенно беспричинно — ох, «всеведущая» Мариса бы на это усмехнулась! — хотелось самому всё сделать. Потом девчонки-умелицы оформят красиво, закрепив нитками (что и было позже сделано). Как только шапка упала ей на лицо, Рей сразу проснулась. Разлепила глаза и повертела в руках обновлённую версию своего головного убора. Даже на сонную голову малявка тотчас смекнула, что это вариант на замену её трёх пучков, какие я так беспардонно пришлёпнул у неё на затылке. Я стоял рядом у её кровати и ждал реакции. Не знаю зачем. Напрашивалось бросить и тут же свалить. Но я отчего-то ступил, задержавшись. Хотя, может и правильно всё сложилось… Рей надела шапку на голову, потрогала мягкие пушистые помпоны руками. И недолго думая расплакалась, вылезла из тепла и кинулась ко мне, обняв за талию. Благодарно расстроенная. Расстроено благодарная. Думал, кулачками начнёт бить по мне — столько было в ней эмоций, но нет, пронесло. Ещё и мямлить стала куда-то мне в живот, прощения за что-то просила. Глупая. За что? Я ей волосы из башки выдрал, пока стягивал резинки своими лапищами, не говоря о моральном ударе, а она в ответ всего-то назвала меня монстром. Подумаешь! Нашла из-за чего загоняться. С того дня всё вошло в привычную колею. Вопросов о воровстве я больше от неё не слышал. Все, кто безуспешно пытался достучаться до неё в течение первой недели, выспрашивали как мне удалось. Я им отвечал: «Секрет фирмы». Правда, он оказался вскоре разболтан самой Рей. Хорошо, что никто толком не понял о чём она, хоть и с удивлением узнали, что всемогущий Кайло Рен, оказывается, умеет рассказывать детские (как это видели мальки), недетские (как видели старшие) сказки. А бежевый динозаврик счастливо и беззаботно скакал по дому в своей белоснежной шапке с тремя помпончиками и рассказывал всём подряд, что мы с ней когда-нибудь уедем жить на далёкий остров в Африке и съедим там все бананы. Как и говорил — она прожорливая. Раздобыть ей что ли связку смеху ради? И ещё болтала, что все люди — это обезьяны. Никто так и не вник что же именно я ей наплёл, что её так переклинило. Большинство народа её мечтательные бредни забавляли, а меня не трогали, но и не раздражали. Мораль сказки была усвоена — это главное. Ну что ж, Сказочник я, видно, не плохой…***
В течение месяца Рей продолжала практиковаться с овощными и фруктовыми прилавками. Она хотела делать это в компании своих друзей, Финна и Роуз, но для этого было пока рано. Те, хоть и прекрасно умели тырить еду таким образом, в её обучении участия не принимали. Если Рей поймают за руку, то кончится это может плачевно. Потому бороться с её ошибками и поощрять за верные действия я доверил Марисе. Та сама виновата, что я отправил её заниматься такой ерундой, могла бы делать что-нибудь и поинтереснее. Нарвалась в бой называется. Потому что нефиг было мне на мозги капать! А то не знала до появления малявки, что я ни с кем телиться не стану. Никто в стенах этого дома не дождётся от меня никаких, даже мало-мальских поблажек. Ведь, если кто загнётся за время моего «правления», это будет не на её, Марисы, совести или ещё на чьей-либо. Так что выдранные из упрямой башки пару волосиков — это малая плата за то, чтобы мне спалось в этом смысле спокойно. Параллельно с фруктово-овощной темой, я приставил Рей к группе щипачей. Воры-карманники, если говорить проще. Вокзалы, метро, толпа на улицах в час пик… Редко кто из нас сидел и морозил зад, прося милостыню, только, если уж очень нужда прижмёт. Украсть за то же время можно было куда больше. На куртки и прочие шмотки мы бы денег ни за что не накопили, но продукты питания было предпочтительней покупать, а не таскать, хотя делали мы всё равно и то, и другое. С едой выходило примерно пятьдесят на пятьдесят: стыренная собственными руками и купленная на краденые деньги. Способ в один конкретный период, день ли, неделю, зависел во многом как раз от улова щипачей. Они были теми, от кого шёл стабильный улов. Но и не только они были добытчиками. Мы, домушники, также вносили свой вклад. Но об этом чуть позже… Начала девчонка с малого: выслушала урок теории, потом смотрела как это делается, и позже сама стала совершать первые неуверенные шаги на этом поприще. За руку не часто, но всё же ловили. Хорошо, что редко кому из клерков в час пик хотелось разбираться с мелким воришкой-карманником. Чаще отпускали, так что вмешательство старшего не требовалось. За исключением случаев, когда обкрадываемый гражданин оказывался поборником морали, и, схватив за руку, удерживал воришку на месте, сигналя своими криками посреди гомона улицы, взывая к копам-патрульным. Тут уж вмешивался кто-то из старших, выдергивая руку малька из цепкой хватки, и оба неслись скорее прочь. Так, словно за ними гнались все четыре всадника. Да, тех самых. Хотя по сути все мы только и делали, что убегали от них, даже когда за нами никто из людей фактически не гнался. От голода. От холода улиц. От болезней, случайно или из-за халатности подхваченных. От войны в наших бывших домах и семьях. Полный набор. Так что же тогда выходит? Апокалипсис для нас уже настал?.. Об этом ли ты думал, мой добрый друг, когда летел с моста? Об этом ли буду думать я, когда придёт мой черёд выбирать как уйти?.. Как бы я хотел умереть? Я пока не решил. Может, пуля. У меня есть пистолет, который я забрал из незакрытого хозяйского сейфа при одном из налётов на жилые дома. Но не думаю, что если дойду до края и найду в себе силы взвести курок, то смогу следом нажать на спусковой крючок. Или, что как Хакс смогу решиться за долю секунды и сделать шаг в ледяную пропасть. Лучше уж как Пейдж. От удара о бампер и лобовое она умерла мгновенно. Не выбирала. Зато не самоубийственно и без боли. Жить я, вроде, пока хочу. Худшее уже происходит. А все эти мысли о смерти не более чем подготовка к чему-то лучшему. Мне приятна теория о свете в конце тоннеля. Потому что у меня вот уже три года как нет пресловутых тёмных и светлых полос в жизни. Клиническая смерть для меня наступила в день, когда я сбежал из дома. Всё, что было дальше… Оставшийся прожить, дожить фрагмент — та самая чёрная труба, нора, тоннель. И если я ползу по нему не к свету, то зачем вообще шевелиться?..***
Работа лидера чем была хороша, так это тем, что в ней нужны мозги. Наверное, это единственная её приятная особенность. Место главного, вожака стаи, я никогда для себя не просил. Но скажи мне кто, что у меня ума для этого не хватает, я бы не стесняясь в выражениях поспорил. Ни Митака, ни Хакс, ни я никогда не были простофилями. Люди все с недостатками, но глупость, тупость или недальновидность на этом посту не дозволялись. Смекалка у главы семейства должна работать по максимуму. Кого куда отправить, за какой вещью, кому что по силам, кто трусит, кто смелый, кто на что сгодится на улице и в доме; кого подкормить, кого приодеть, кому вправить мозги, кого подбодрить, утешить, а кого за что отругать… Мы все знали друг друга как облупленных, но мне, помимо знаний, требовалась ещё и наблюдательность. В идеале мне требовалось, конечно, дофига чего, но это, пожалуй, главное. Я знал в равной степени на что сгодятся восьми-девятилетки Финн и Найн, с какими делил комнату, какие полезности можно получить от Роуз, с какой я одно время более близко общался, как может помочь в нашей семье Мариса с её смелой рассудительностью; чем могут обернуться неудачи Рей для неё и всех нас… И так я мог сказать о каждом в моём доме, неважно, насколько близок и част был наш контакт. Выживание группы из семнадцати человек обеспечивалось каждым из нас, но и мной в отдельности. Если я ошибусь и не рассчитаю провиант, кому, когда и сколько можно съесть из того, что есть в доме на сегодняшний день, рано или поздно случится беда. Если я не позабочусь вовремя о тепле каждого, то случится трагедия. Мне ещё повезло как утопленнику стать главным в доме, когда на носу жуткие морозы… Если я просчитаюсь и дам мальку задание не по силам, а старшему не по его умениям, то случится катастрофа. Если я вовремя не позабочусь обо всём на свете… В общем, всего этого в многодетной семье можно избежать только, если у её главы есть голова на плечах. А у меня, как мне кажется, была. Прокрадываться в чужие дома мы начали довольно давно. Сегодня это была поставленная практика, какой занимался я и ещё несколько старших. Это моя доля того, что я привношу в общий котёл для выживания, помимо координации всех действий и расчётов. Мы не забирались в дома богатых людей, если богатство мерить количеством машин в гараже и жилплощадью. И всё же уходили мы из них порою просто с безмерными богатствами. В целом, это было не такое уж и сложное дело. Выбери себе спальный район, дневное время, когда многие на работе и дома пустуют — и за дело. Отмычки. Тишина. Осмотр. И разошлись по комнатам. Так и сейчас… Мы были в простом доме семьи среднего достатка, так вроде принято о них говорить. Два этажа, заснеженный газон, гараж сбоку и небольшой задний дворик. Ничего примечательного. Брали мы далеко не всё, что плохо лежало. Но на долю кухонных шкафов и хозяйского холодильника выпадало, само собой, больше всего внимания. Продукты мы собирали сейчас в три рюкзака, и, учитывая будущую тяжесть провианта, занимались этим мы, мальчишки. Я, Коннор, четырнадцати лет отроду, и ещё Стеф, двенадцати лет. Девчонки, Мариса и Клэр-десятилетка, орудовали в жилых комнатах, напяливая на себя одну за другой хозяйские вещи: тёплые кофты, свитеры, море колготок, штанов, носков, шапок. Учитывая холодный сезон, чем теплее вещичка, тем лучше. Обе были подходящие по комплекции, чтобы потом одежду с них можно было раздать и мальчишкам, и девчонкам разных возрастов. А с этим домом нам и вовсе повезло: здесь жил как минимум один ребёнок, судя по комплектам и размерам вещей. Худоба наших девчонок также была «плюсом» — позволяла напялить на себя как можно больше шмоток. К сожалению, как в этот самый миг выяснялось, я себя «немного» перехвалил. К мозгам лидера было бы ещё неплохо иметь годный слух. Но у меня его, как я понял печально поздно, не было. Потому как я самым идиотским, бессовестным образом прозевал момент, когда во входной двери зашуршал ключ и, собственно, следом дверь открылась. — Валим! — крикнул я шёпотом и подскочил к Стефу, бегом закрывая на молнию его почти под завязку забитый рюкзак. Коннор в этот момент задёрнул мне на спине мой — чёрт, жаль! Мы ведь почти закончили! — свой у него уже был готов, его он только поднял с пола и забросил ремни на плечи. Девчонки уже должны были обработать комнаты на втором этаже и спуститься. — Какого?.. А-ну, стоять!!! Проклятье! Голос сильного здорового мужчины тридцати-сорока лет. Мы уже на всех порах летели к задней двери дома, когда меня поймали за рюкзак и грубо, совершенно негостеприимно — с чего бы, правда? — тормознули. Упав на пол, я увидел, как Коннор распахнул дверь одной из комнат и чуть не столкнулся с летящей ему навстречу Клэр, одетой как капуста. Схватившись за руки, оба пулей вылетели через заднюю дверь дома в заснеженный двор. От сердца тут же отлегло: двое есть. — Мариса! — Стеф, что тоже бежал впереди меня… Я же не идиот, ставить кого-то, кроме себя, в случае побега замыкающим! Стеф затормозил перед открытой дверью, подняв голову в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. — Вы выбрали не тот дом, ребята… — хозяин жилища, не давая Стефу рвануть на улицу, затолкнул его в жилую комнату (вероятно, одну из спален), откуда только что вылетела Клэр. Следом он посмотрел на второй этаж, в ожидании поймать девчонку-воришку, до какой пытался докричаться её друг-сообщник. Это был мой шанс — атаковать сзади. Упустил я его только потому, что мой бег через не больно-то и длинный коридор был остановлен Марисой, влетевшей в меня сбоку. Неудачно подгадав момент, она выбежала из ванной комнаты. К счастью, хоть что-то полезное из общей катавасии мы всё-таки получили. Влететь в корпус мужчины мне не удалось, но, упав к его ногам, я тут же их и подцепил, рванув на себя что есть мочи. То, что он уже развернулся и понял, что загадочная Мариса не на втором этаже, его не спасло — вместо падения на бок он с грохотом упал на задницу. В этот момент из жилой комнаты рядом с ним вылетел Стеф и перескочил через него к выходу. — Вставайте, придурки! — заорал на нас с Марисой, развалившихся на полу, и вцепился локтевым захватом в шею мужчины. Руку двенадцатилетки тот, конечно, сбросил, но зато нам хватило времени, чтобы встать на ноги. А учитывая вес моего рюкзака с продуктами и вес и объем всего, во что была одета Мариса, подняться в считанные секунды для нас с ней было почти что подвигом. Стеф продолжал отвлекать хозяина и это позволило мне завершить изначально задуманное — тараном, пусть и с минимальным разгоном, сбить его с ног. — Стеф, уходи! — скомандовал я, воюя за первенство, кто из нас двоих быстрее вернётся в вертикальное положение. — Кайло, отдай ему рюкзак! — заорала откуда-то сбоку Мариса. Твоих советов мне как всегда не хватало! Отдавать рюкзак я никому не собирался. С хрена ли! Мужчина, если и был в расцвете сил, то всё равно являлся не особым умельцем в подобного рода потасовках. Против него играло то, что он явно не хотел серьёзно вредить кому-либо из нас, пока честно боролся за своё добро. Наивный добряк не понимал, что в драках для любого из нас не существует никаких правил, кроме одного — уноси ноги любой ценой. А уж при нынешнем раскладе о честной драке речи даже близко не было. Этой неосведомлённостью я и воспользовался, ударив его кулаком по носу, потом ещё раз в глаз, в скулу, в ухо… И в итоге мне всё же прилетело ответное сообщение… прямо по голове. Внутри предсказуемо, но от этого не менее болезненно раздался колокольный набат. Мой умело атакующий кулак явно не походил на тяжёлую самозащитную кувалду, какой меня треснули по башке. Когда внутричерепной звон пошёл на спад, я увидел, что мужчина повалил, или скорее просто уронил Марису на пол, учитывая, что она выглядела во всех напяленных на себя хозяйских вещах почти, как шерстяной клубок… Всё или ничего тут уже явно перестало работать. Надо было чем-то жертвовать. И выбор, чёрт возьми, был очевиден — мой рюкзак. С курицей, молоком, сыром, сосисками, беконом, бобами, кукурузой, питьевой водой, соком и двумя пачками сахара. Его я и бросил на склонённую рядом спину. Мужчина упал наземь, отпустив ногу Марисы — пытался оттащить её глубже в дом. Мы оба рванулись помочь друг другу: я ей подняться, она ко мне, чтобы я не упал с ног, так как после смачного удара по башке меня знатно пошатывало. До забора на заднем дворе мы добежали в два счёта, но лучше бы нам удалось это сделать хотя бы в полтора. Может, тогда бы не случилось всего, что было дальше. Подсадив Марису так, что она, оказавшись наверху забора, могла бы дальше и сама перелезть на ту сторону, я сам как мог забрался и на миг завис наверху. На секунду наши взгляды встретились. До меня запоздало дошло, почему Мариса всё ещё наперекосяк лежит брюхом на верхней точке — она тупо застряла из-за всех вещей, какие были на ней, и наклон корпуса был не в лучшую сторону. В следующий миг я вынужденно расстался с напуганным взглядом синих глаз, когда по инерции перевалился в сторону улицы. А застрявший наверху шерстяной клубок под треск рвущихся нитей оказался втащен хозяйской лапищей обратно во двор дома. — Кайло, уходите! Проклятье! Я-то уйду. Но первым это действие совершило моё сердце, ухнувшее от прощального крика в пятки. Даже здесь она себе не изменила, бросая напоследок мне свой «бесценный» совет. Я смотрел на ровную стену высокого белого штакетника, сквозь узкие щели которого едва мог видеть что за ним происходит. Мужчина вроде адекватный и, как он наверняка думает, зла он своими будущими действиями этой тряпичной воришке не причинит. Всего-то поднял её с земли, даже отряхнул от снега — ну, ещё бы, она же в его вещах! — и, подхватив рукой за шкирку, повёл обратно в дом, приговаривая самое ужасное, что я и Мариса могли в этот миг услышать: — Идём-ка, колобок, позвоним с тобой в полицию. Спросим у них как зовут твоих маму с папой… Нет у неё никакой мамы, кретин. Только изверг-папаша, от которого она и сбежала… Мариса оглянулась. Не разобрал, видела ли она меня сквозь тонюсенькие щели. «Я вытащу тебя» — отправил я ей мысленный посыл и побежал прочь за остальными, в сторону нашего дома. При всей ужасности ситуации, такое происходило с нами не впервой. Но проще решить проблему от этого не становилось. Марису ловили и отправляли через отделение полиции обратно «домой» в лапы — пардон! — руки её родного отца уже в третий раз. А это, учитывая… «заботу» её… «родителя», чертовски много. Даже с учётом того, что мы с Хаксом всегда её вытаскивали из этого капкана. Потому до того, как сегодня пойти на дело — а домушничество тем и было опасно, что вот такими ситуациями на грани фола — она клятвенно заверяла меня, что уж в этот раз она точно не попадется. Разве что не хныкала в добавок. И я, как последний кретин, поддался на её увещевания. И что мы сейчас имеем? Вот, что бывает, когда альфа доверяет не своему внутреннему голосу, диктующему верное решение, а другому, голосу своей «недобеты», намеренно или невольно вводящему в заблуждение. Мариса была действительно хороший, дельный советчик, причём по разным вопросам, не только подобным ситуации с обидой малявки Рей. Но когда дело доходило до неё самой, тут она, увы, тотально просчитывалась. Как и я сам жестоко просчитался в этот раз, взяв её с собой. Больше я такой ошибки не повторю. Хватит с неё шмотьё по домам тырить. Ну не везёт девчонке на этом поприще. Не важно какой конкретно сценарий приводит к этому. Слава богу, ситуация была вполне поправима… Ведь всё было только в моих руках…***
Не пил, не курил, не кололся — такой вот «золотой» человек папаня Марисы. Но что-то, прежде всего в его сердце, а потом уже заодно и в голове, с ним было не так. При всех этих, вроде как положительных людских характеристиках, он было редкостной сволочью. И тварью. И ещё нелюдем. Тем, кто поднимал руку на своего ребёнка ни за что ни про что. Может, за то, что он сам когда-то, тринадцать лет назад, забыл натянуть резинку, когда решил поразвлечься, и эта забывчивость стоила ему его идеально спланированной беззаботной жизни. Злодейка-судьба «прокляла» его тем, что сбросила на его плечи непосильное, ненавистное и неподъёмное бремя отцовства. Потому что, судя по вечным синякам на теле его дочери, итог развлечения, «выигранный им суперприз», ему отчего-то не понравился. Я ненавидел этого человека. Искренне, сильно и глубоко. Возможно, даже больше, чем своих собственных родителей, так как грехи последних я прекрасно понимал. Из-за этого и ненавистью-то назвать моё отношение к ним было бы не вполне правильно. А, что касается папаши Марисы, тут всё было иначе. Ненависть к нему рождалась и оттого, что он творил, и оттого, что я не мог, как ни старался, понять почему он всё это делает. Абсолютное, необъяснимое, немыслимое зло. В этой плоскости, дурное поведение алкашей-родителей Рей и рядом не стояло, так как тоже виделось мне предельно ясным. Те люди не могут выбраться из плена бутылки, что, разумеется, заслуживало и сочувствия — чьего-то, но не моего — и понимания, и жалости. Ситуации обеих девчонок были не лучше или хуже одна другой. Но беспробудное пьянство предков Рей — это было то, что я понимал. А то, как можно годами изводить свою родную дочь, которую ты искренне и глубоко ненавидишь, но при этом не сдаёшь в приют, это было выше моего понимания. Ситуация редкостно мерзкая. Уж лучше бы он вышвырнул её на улицу, но нет. Этот изверг всегда забирал нашкодившую дочурку из отделения полиции обратно к себе домой… Чтобы снова раздавать ей тяжёлые, хлёсткие оплеухи и увесистые тумаки направо и налево. Что тарелку с едой поставила перед ним неровно, что доброго утра слишком тихо ему желала, что дышала в своей комнате слишком громко. Не знаю какой была мать Марисы, в неё ли она была такая худая. Или же, питайся она нормально, то могла бы быть полненькая, как её папаня. А рука-то у него была тяжёлая… Крупный, увесистый хряк. Зная это, мы с Хаксом забирали от него Марису всегда имея наготове полную аптечку…***
Сидеть в многочасовой засаде на морозе было чревато не хочу даже думать чем. Потому в этот раз мне придётся разобраться со всем одному. Уверен, этот урод меня наверняка уже запомнил, так как дочурку мы забирали у него всегда с боем. Он просёк, что она будет раз за разом сбегать от него, сколько бы доблестная полиция ему её не возвращала, так что каждый раз побои на её лице в день нашего воссоединения выглядели всё страшнее. Как и борьба за свободу протекла яростнее. В этот раз всё должно быть для меня проще. Тот украденный пистолет, о котором я говорил, обещал сослужить хорошую службу. Применить я его, конечно, хотел бы, но на деле взял с собой, чтобы использовать только как пугач. Оговорюсь: полностью в рабочем состоянии, заряженный под завязку патронами пугач. Что от меня требовалось, так это поймать момент, когда фараоны сдадут Марису обратно ему. Как уедут, можно будет действовать… Не представляю, отчего дело это затянулось так надолго, но я целых два дня мотался через весь город к её старому дому, боясь упустить решающий момент. Ладно, не буду приукрашивать — не через весь город, только через несколько крупных районов. Пока шёл до места, то жар от постоянного движения приятно разливался во всём теле. Но стоило засесть в засаде, как начиналось самое стрёмное — вечная мерзлота. Минуты примораживались друг к другу, становясь холодным часом. Тот повторял процедуру и дарил мне целый морозный день. Это я понимал только поздно вечером, в свете уличных фонарей, когда уходил обратно домой. Потому что пока наблюдал за домом, время прекращало свой ход. День сурка был бы в сравнении с этим настоящей благодатью. Наблюдать за тем, как медленно кружится снег, приятно… Было когда-то. Но пока смотришь на это часами, там и мутить начнёт, и шатать, и укачивать, и с ума сходить будешь. Вроде, психушкам традиционно приписывают жёлтый цвет. Цвет же моего сумасшествия был слепяще белый… Перед мысленным взором всплывали то Хакс, летящий сквозь пелену снегопада с моста, то Рей, сидящая на заледеневшем крыльце своего старого дома… То избитое лицо Марисы, каким оно было, когда мы в последний раз с боем забирали её от ненормального папаши. Нам с Хаксом тоже прилетало от него дай боже, но в этот раз — пусть только тронет её или меня! Надеюсь, если он даст мне повод, я смогу пустить ему пулю хотя бы в ногу или в его тяжёлую руку, какой он замахнётся для удара. Промажу или нет — другой вопрос. Главное, это решиться нажать на спусковой крючок в самый первый раз. Если промахнусь — не беда: в стволе достаточно патронов, чтобы я потренировался на его жирной тушке в меткости. Да и учитывая габариты, промазать должно быть куда сложнее, нежели попасть по нему хоть куда-то...***
В вечер второго дня я, наконец, заметил патрульную машину, подъезжающую к дому. Мариса огляделась по сторонам, когда вышла из неё вместе с отцом. Не так, что окинула округу общим, рассеянным взглядом. Она искала нечто вполне конкретное: закуток или закоулок, где притаилось её спасение — я. Потому что верила, что я приду. Потому что хотела быть спасённой. Потому что, как и все мы, хотела жить, а не выживать, что для неё было несовместимо с «жизнью» в стенах отчего дома. Копы, как высадили двоих гражданских, так сразу и уехали. Я и подавно не думал медлить и ждать какого-то особенного момента или сигнала: пока в доме зажжётся свет, пока вокруг исчезнут редкие прохожие. Я сразу встал и тут же поспешил… Упасть. Судорог или покалывания в ногах не было, но идти не мог. Потому что почти не чувствовал то, чем мне следовало выполнять это простое действие. Кажется, хорошенько так закоченели, худющие черти! Только в районе колен ощущалось, что кости выше и ниже хоть чем-то между собой скреплены. Я поднял взгляд — в доме Марисы через дорогу зажёгся свет. Дьявол! Сидя задом в снегу, я принялся остервенело пощипывать, постукивать, похлопывать по ногам: бедра, икры, стопы… Воображение услужливо и красочно рисовало, как этот ублюдок швыряет свою дочь на пол. Говорит так: «Проходи, родная, эти стены ещё помнят твой горький плач и соскучились по твоим умоляющим стонам». — Давай!!! — я рявкнул на свои предательские, не желающие отмерзать конечности, но звук их собой не излечил. Когда чувствительность в них, наконец, всё же вернулась, через судороги и покалывания я смог подняться из примятого сугроба и на ватных ногах перейти улицу. С момента, как Мариса скрылась в дверях отчего дома, прошла без малого целая вечность. Я надеялся, что она продлилась максимум минут пять — не дай бог больше! Но вполне возможно, это была ложная цифра, и, соответственно, надежда: страх за сестру в этот лютый миг превышал все формы оценки и понимания. Боже, я назвал её сестрой… На подходе, у порога я старательно размял руки, хотя с ними всё было не настолько плачевно, ведь их в засаде было куда проще согреть, чем ноги. Конечно, она моя сестра, чёрт побери, а как иначе?! Называть их всех семьёй, но бояться произнести даже мысленно такие слова, как «братья и сёстры» — чем не низость? И, возможно, глупость. Она страдает в этот самый миг, но знает, что её брат-защитник уже рядом. Её ласковый, умный, добрый голос звучал в голове, почти заглушая собой стук пульса в ушах: «Лидер — это тоже друг. А твои перчатки и шарф на девочке прекрасное доказательство тому, что ты можешь, если захочешь, быть больше, чем просто другом». И клянусь, я хотел! И в этот миг осознания, и всегда до него, хоть и не признавал этого ни перед кем. Даже перед самим собой. Потому что по-детски боялся. Это и без моих теперешних слов были отношения братьев и сестёр. Но сейчас от этой мысли становилось по-особенному, дико — панически — страшно. Да, из этой схемы выбивались мои отношения с Пейдж, но они не входили в неё изначально. С момента её появления я ни разу не воспринимал старшую Тико своей сестрой. А вот остальных и Марису — да. И если для мальков я был, скорее, как отец семейства, то для Марисы я навсегда буду её старшим братом, а она моей младшей сестрой. Временами надоедливой, раздражающей… О, боги! Неужели я правда сейчас жалею о каждом моменте, что отталкивал её?! Похоже на то. Странно. Ведь раньше такого не было. Ничего плохого сейчас не должно случиться… Руки дрожали, но умеренно. Пистолет я вытащил только у самой двери, когда стоял у порога. Прежде мы с Хаксом поступали иначе, прокрадываясь в дом, чтобы забрать её. Папашка мог поймать нас, влезающих в окно на первом этаже, и втащить внутрь, схватив точно двух котов за шкирку. Не за капюшон курток, разумеется, а только за волосы. Чтобы и нам щедро раздать люлей заодно. Чтоб неповадно было. Ишь, нашлись! Два безвестных рыцаря-оборванца, посягающих на честь его красавицы-дочери. И потом взашей пытался выпроводить через парадный вход. Но мы втроём его всегда побеждали… Хакса больше нет, и теперь нас двое. И я понятия не имею как этот урод отреагирует на пистолет в моей руке. Подумает, что игрушка, и хочешь не хочешь, а придётся доказывать ему обратное. Я замахнулся кулаком и постучал четыре раза. Не слишком настойчиво, не жиденько, довольно умерено и по-соседски, как я это себе представлял. Секунды вновь начали срастаться в ледяную минуту, а ответа всё не было. Постучал ещё раз. — Сейчас! Иду! Ладно бы хряк, так ещё и голос даже тяжёлый и хрюкающий. Фу! Мерзость! Ну ничего, больше Мариса и носу не высунет из нашего дома. В ближайшее время уж точно. Больше я такого не вынесу. Засаду и холод — это всегда пожалуйста, но выматывающую тревогу за неё, сковывавшую меня в течение практически сорока восьми часов — я почти не спал последние ночи — такое меня просто вконец доконает. Нынешняя, стоящая передо мной задача, была относительно проста и точна решаема. Но имелась у меня на сердце и глобальная миссия — чтобы моя любимая сестрёнка жила без страха в её сердце. Побои заживут, хотя в них, конечно, своя особенная жуть, но я хочу сберечь не только её лицо и тело, но и избитое нелюбовью отца сердце. Оно — не боксёрская груша! Довольно! Хватит! Остановись уже, ублюдок!!! В этот миг хряк открыл дверь и увидел дуло пистолета, указывающее точно ему в широкую грудь. По правой замёрзшей щеке вдруг скользнула злая горячая слеза. Каким чудом я удержался и не выстрелил, не знаю. А ещё ведь сомневался, смогу ли. Смогу, если вынудит! Ещё как! Сто лет бы глаза не видели эту скотскую рожу! — Три шага назад, — приказал я и спровоцировал эти самые шаги, зайдя с вытянутой рукой внутрь. Хряк ступил глубже в дом. Ещё одно опасение отступило. Он увидел и без вопросов поверил — оружие не игрушечное. И несмотря на дрожь в руке, по моим глазам ему, кажется, видно — я стопроцентно готов к выстрелу. И не просто ранящему, но и ко смертельному. Ему решать каким он будет. Я закрыл за собой дверь. — Мариса!!! — громко позвал сестру. — Ты не выстрелишь, щенок, — опасливо протянул её отец, подняв руки в жесте «сдаюсь», хотя никто не просил этого делать. — Я тебя помню, да, — он закачал головой. — Где твой рыжий дружок? Опять в окно лезет? — посмотрел в сторону того окна, откуда действительно мы с Хаксом в прошлый раз пролезли в дом. — Мариса!!! — повторил я, но ждать её появления не стал, сделав шаг вперёд: — Где она, урод?! — вторую щёку разрезала ещё одна горячая злая слеза. Так ледяной страх потихоньку таял, покидая уставшее напряжённое тело. Тот только гадко улыбнулся, что привело ко вполне закономерному итогу: мне тотчас захотелось перестрелять ему все зубы. — Что ты с ней сделал?! — Почему ты так долго ждал? — Что?.. Холод сковал сердце, вмораживая в него страшное предчувствие. Неужели?.. — Копы высадили нас у дома почти двадцать минут назад. Что мешало тебе постучать в дверь чуть раньше? Оружие едва не выпало из затрясшейся руки. Я видел — это не было злодейской игрой у меня на нервах: он нисколько не врал. Только пугающе искренне недоумевал, отчего я правда пришёл на выручку своей подруге так не скоро. Мои проклятые ноги… О, боже, нет! Я же бил их до одури, изо всех сил! Казалось, что прошла целая вечность, но — двадцать проклятых минут! — ведь не могло пройти так много. Неужели всё-таки могло?.. — Где?.. — с губ сорвался только тихий, обессиленный рык-полушёпот, когда я услышал: — Кайло… Она спускалась со второго этажа… Точно окровавленный ангел, вернувшийся с войны, на которую я непростительно и жестоко опоздал. Потому, что боролся с другим всадником, заставшим меня врасплох и схватившим ледяной костяной рукой за ноги. Бледные веснушки на лице в форме «сердечка» растворились под кровавыми потёками, синяками и ушибами… Миг, когда всадник, по имени Война, попёр на меня я не пропустил, хоть и не отводил взгляда от сестры, идущей вниз по ступеням. Увидел, что тот дёрнулся лишь краем глаза. И руки тут же на это среагировали. Должным образом. Вместо оглушительного выстрела, какого я ждал, раздался только аккуратный тихо свистящий «пиу!». Так вот как выглядит пистолет с глушителем… Для хряка, однако, мало что изменилось. Выстрел в плечо. Тот стоял теперь не шелохнувшись. Только мясистая рука удивленно поднесла пальцы к ране и, промокнув, Война уставился на свою кровь. Этот момент его замешательства мы, увы, упустили. Я вернулся взглядом к Марисе, безмолвно говоря «Давай! Бежим!», но она стояла на предпоследней ступени, кутаясь в свою уличную домашнюю одежду, и смотрела на отца… Когда тот нагляделся на свою кровь, всё изменилось в считанные секунды. Я ждал, что он попрёт на меня. Наименее вероятно — на Марису. Мы все стояли треугольником, рядом друг с другом. Но он сделал третье — всего несколько неспешных шагов мимо нас на кухню. А мы, онемевшие от тягучести сражения, наблюдали за ним… …Пока время не ускорилось в один звонкий миг. Мариса, наконец, побежала ко мне, только, когда мы услышали характерный металлический звук и увидели, что Война взял из подставки на разделочном столе большой кухонный нож. — Кайло!!! Это был самый отчаянный её крик, какой я даже представить не мог. Полный абсолютнейшего страха. За меня. Окровавленный ангел подлетел ко мне, вцепился в мои плечи, желая только одного — защитить. Собою. Но Мариса забыла, кто из нас на какой позиции. Я защитник. И я нападающий… Усилие в руке — и в воздухе раздался ещё один тихий «пиу!». В этот раз пуля ушла куда-то в грудь всадника с ножом в руке. Лёгкое? Сердце? Я был уверен, что уж этого ему окажется более чем достаточно, чтобы упасть или хотя бы отступить, но жестоко просчитался… За что тут же и поплатился… Правой стороной лица… В частности, глазом… Острый взмах ножа был почти изящный, мимолётный — разрезал кожу лба и щеки как мягкое масло… Мариса закричала так, словно это по ней прошлись. Хуже жидкого огня, сползающего по лицу, было то, что он заливал мне один глаз, и им я ни черта не видел. Но мысль, что по сестре действительно могли пройтись ножом, заставила собраться силами. Но, увы, тело вновь подвело меня, и я пал под ударами тучного всадника. Удар по спине — и я на полу. Пинок ногой — и отдалось где-то в почке. Ещё один — казалось, что желудка теперь не стало… Война есть война. И эта идёт не на жизнь, а на смерть… Прекратилось это неизвестно когда. Но известно как. Мариса огрела врага по голове, и, судя по тому, как тот зашатался и замер, простонав, чем-то весьма тяжёлым. Но не достаточно тяжёлым, чтобы уложить его окончательно. Этот момент замешательства мы упустить не могли… Мариса протянула мне руку и, схватив её, я со стоном поднялся. Хотя, скорее она вытянула меня вверх, на ноги: я не верил, что смогу самостоятельно хотя бы разогнуться, не то, что устоять на ногах. Её папаша встряхнул головой, видно, собирался за нами в погоню. Но закончилась она, не успев начаться… Я пропустил Марису вперёд к двери и она схватилась за ручку приоткрыв, но… Живым я бы уже не вышел. Её папаша замахнулся на меня с ножом… Я держал руку на спине Марисы, подталкивая её к выходу, молясь, чтобы ей хватило сил убежать одной. Без меня. Ей придётся позвать на помощь, но к отцу её после такого очевидного и неоспоримого акта насилия уже вряд ли кто-то вернёт. Сам я готовился увидеть, как же выглядят мои выпущенные кишки и какого цвета моя кровь. И я увидел. Кишки остались при мне. Кровь была тёмно-бордовая. Но не моя — Марисы… Против движения моей руки, подталкивающей её к двери, она, избитый ангел, сиганула навстречу к своему отцу. С такой открытостью, почти что благоговением, что я просто оторопел. И следом отцовская рука рассекла ножом дочкино горло. Лихо, плавно, невесомо. Жизнь хлынула по сторонам мрачно-ярким тёплым фонтаном. Ещё немного и первая брызгающая струя коснулась бы лица убийцы, но… не дотянулась. Мариса упала на пол, захлёбываясь и кашляя. Такие должно быть и есть звуки в аду. В моём личном, когда я туда попаду, будут именно они… Слов не было. Скулёж раздался только у меня в голове. То же отчаяние, какое вырвалось рёвом из груди Марисы, когда мне порезали лицо. Точно она сама была раненной жертвой. Теперь всё было один в один наоборот. Будто это не она, а я лежу на холодном полу и умираю. В другой, менее реальной реальности мои руки мельтешили, но так и не могли остановить густой горячий поток. Жизнь была неудержима. Мариса лежала на боку, отчего создавалось ложное впечатление, что вот сейчас она выплюнет всю кровь, что мешает ей делать нормальный вдох, и путь воздуха к лёгким будет вновь свободен. Но она первая избавилась от иллюзии, перевернувшись на спину и посмотрев на меня. Судороги прекращались очень быстро. Я знал, что ни слова больше от неё не услышу. Последним памятным словом, произнесённым вслух, так и останется полный страха за меня звук моего имени. Последним, сказанным одними губами, стало многогранное «Спасибо…». Спасибо, что был рядом, что пришёл, что не оставил, не бросил… С первого дня нашей жизни рядом, вместе друг с другом до самого последнего. Что хотел помочь, защитить, спасти. Чистая, детская, дружеская — сестринская — благодарность за благородные детские, дружеские — братские — мотивы и порывы. Но грош цена тем порывам, что не достигли конечной цели… — Моя девочка… Доченька… Мариса этого уже не услышала… Он в шоке. Я знал это. И если повезёт, он будет мучиться этим до конца своих дней. Вот только чем именно, я не был уверен. Тем, что собственноручно убил своего ребёнка? Или тем, что лишил этим себя возможности и дальше избивать и мучить его? Ответ мне был не нужен. Ответ мне был не важен. Я хотел никогда не узнать его! Никогда не прийти к тому пониманию, какого так яростно одно время искал. Я не хотел больше понимать… Я всего лишь хотел уничтожить. Не всадника, по имени Война. Передо мной на коленях сидел сам личный апокалипсис моей сестрёнки. И я сделал это с ним. Раздался последний тихий выстрел. Я ощутил на своём лице мелкую морось, моргнув. Зло, навсегда оставшись для меня абсолютным, замертво упало на пол рядом с ушедшим из мира добром. Хорошо, что идти им дальше разными дорогами…***
Я просидел возле тела моей сестрёнки неизвестно сколько времени — вечность, длиннее той, что сводила меня с ума в засаде. Я вообще мало что помню с момента, когда в доме стало тихо, и до момента, когда в дверь постучали… не знаю кто. Вероятно, соседи или гости мёртвого хозяина, сшугнув меня и вынудив бежать через заднюю дверь. Может быть, я кричал. Вероятно, выл. Момент просветления настал незадолго до стука в дверь. Более чёткие воспоминания начинаются с момента, где у меня глубоко во рту дуло пистолета, курок взведён, а пальцы лежат на стволе и на спусковом крючке. Вроде ещё я сидел крепко зажмуренный и быстро дышал. Кишка тонка, скажете вы. И будете не правы. Клянусь всеми богами, я почти нажал! Остановила мою руку тем не менее не слабость, а сила… У меня была семья. И я в ней главный защитник, добытчик и кормилец. Я не мог быть уверен, увижу ли я на том свете любимую, брата и сестру (моя святая троица!), но в чём я ни секунды не сомневался, что если та жизнь вечна, то именно столько я буду сожалеть о том, что бросил на произвол судьбы, на растерзание тем самым четырём уличным всадникам… Коннора, Стефа, Клэр, Виту, Бонни, Фреда, Финна, Найна, Роузи, Томми, Агнес, Джули, Винса, Джефа… и её. Малютку Рей. Моего маленького бежевого динозаврика, делающего свои первые самостоятельные шаги в этом холодном-холодном мире. Мире, что не предлагает и, вероятно, никогда не предложит ей своего тепла… …А я могу. Потому что, как бы по-глупому я её не называл, да и вообще их всех — малявками, мальками, мелкими, старшими… Они все — мои самые близкие люди на всём земном шаре. Моя настоящая семья. Мои пятнадцать причин жить… Вытащить изо рта пистолет, встать на ноги и покинуть это место последней встречи и прощания маленького добра с большим злом, отправившись к себе домой. Есть такое восклицание, которое бросают люди своим близким и любимым, иногда отвечая на их вопрос «На что ты готов ради меня?», либо просто желая убедить их или сообщить о силе своих чувств к ним… «Да я бы умер ради тебя!» Хорошо, наверное, кричать о таком, когда знаешь, что едва ли тебе представиться реальная возможность доказать свои слова на практике. В моей жизни «степень» любви была иная. От этого так называемого доказательства меня отделяло только время полёта пули. Но я знал, что если пущу её себе в голову, то докажу этим только обратное. Пусть живущие взрослые умирают на словах ради любимых. А я, мёртвый изнутри волчонок, насколько хватит сил попытаюсь жить ради всех, кого люблю. Знаю, придёт день, когда я, вероятно, дойду до состояния Митаки и Хакса. Когда сознание и душа ослабеют настолько, что уже и тело будет не способно что-либо доказывать себе или кому-то, принося изо дня в день добычу в дом и оберегая младших от холода. Но этот день — не сегодня…***
— Кайло? Чей-то голос упал со своей детской высоты в далеко недетское высокоградусное болото, в каком плавало моё сознание. — Ты пьяный. Упс! Не только сознание — поправочка! Ещё и сердце. Знаете, как я это понял? Ха! Потому что, когда на открытую ранку попадает спирт, то начинает нещадно щипать. Так и сейчас. В груди полыхает новый старый пожар, горький виски ласкает стенки желудка, часть выпитого уже просится обратно наружу, двигаясь всё ближе к выходу… Причём в разные стороны: хочется помочиться и блевануть. Но я не в силах встать и сделать хотя бы что-то одно. Сижу в комнате на стуле… Руки лежат на столе. Пьяная, со слов Рей, голова плавает сверху над ними. Глаза ничего не видят. Ещё одна поправочка — глаз. Разрезанное лицо мне кто-то чем-то промыл, когда я вернулся, но зрение в правый глаз так и не вернулось. Хрен пойми, временно или постоянно. Да и не важно. Я сейчас и одним-то глазом не в состоянии пользоваться по назначению. — Уйди, — проскулил своему пожарнику, прибывшему по мою пьяную, горящую душу. Кто только её сюда впустил?.. Ах да, это был я. Тот, кто забрал её с крыльца дома её алкашей-родителей. — Я не хочу, чтобы ты пил… Из горла вырвался громкий всхлип. Со дна болота всплыл новостной пузырь: лицо у меня всё мокрое, в слезах. За ним второй — оно ещё и страшно перекорёжено, точно сведённое в судороге. И даже боль в шраме не даёт понять, оно дрожит или так и застыло в посмертных муках. — А я не хочу, чтобы ты тут стояла… — и дышала моим перегаром. — Вали в свою кровать! — а то холод страшный. Боже, а голос-то… Будто совсем не мой. Дрожит. Скрипит. Заикаюсь чуть ли не на каждом слоге, но надо же мне как-то выпроводить моего пожарного динозаврика за дверь. — Ты станешь, как они, — тушить он умел пока только огнём… Хорошо, что я лежу головой на руках, и всей моей разбавленной горем и шрамом красоты она не видит. Хотя, может и видела уже, когда я завалился в дом — не помню кто тогда был рядом. Казалось, что все и сразу. Много рук, голосов и вопросов что случилось. Меня уже тогда ноги не держали. Ещё до встречи с бутылкой я был смертельно пьяный. После слов «Мариса умерла» по ушам ударил какой-то шум-гам. Крики, вздохи, слёзы, стенания… Не было вопросов как именно это случилось, достаточно и того правдивого ужаса, что я уже исторг из себя. Всё равно я не был тогда способен ответить, а они услышать. Быть может, им и в будущем не стоит знать, что их сестру убил её собственный отец. Хотя старшие могут и без моих слов догадаться. Те, кто первыми после отхлынувшей волны ужаса и шока пришли в себя, кажется, меня и умыли. Видно, плохо я стёр снегом кровь со своих рук и лица. Как в комнате оказался даже примерно не помню. Привели или дотащили? Здесь ли сейчас Финн и Найн или их догадались увести хотя бы на одну ночь? В подобных случаях я всегда уходил из дома и пил, шатаясь по округе. Мальки после только чуяли, что от меня плохо пахнет, но чем не знали. И как назло, именно та, что стояла сейчас рядом, знала это, наоборот, до отвратительного точно. Старшие по идее должны были знать, что я потянусь за дозой припрятанного сорокоградусного лекарства, но покинуть дом буду не в силах. Так что, надеюсь, я здесь сейчас один… — Я хочу спать… — промычал я, замечая, что слёзы как-будто пошли на убыль, и приподнял голову. Рей, стоящая где-то рядом, увидит шрам на лице, ну и ладно. Завтра придётся хотя бы ненадолго трезветь и быть тем, кем должен — вожаком стаи. Так что смысла прятаться от её взгляда сейчас ноль — скоро всяко увидит всю скорбную и скорбящую «красоту». А пока… Спать я правда хотел. Левый глаз, что мог видеть, слипался от слёз и усталости. В слепом правом, наоборот, бодряще щипало. И раз с тем количеством виски, что воевало во мне за сторону выхода (вверх или вниз) я всё ещё не вырубился, значит мало выпил… Рука потянулась к бутылке… …Как вдруг меня за неё дёрнули, строго попросив: — Не пей! Мелкая была далеко не Марисой. Эта советовать не станет — сразу приказами сыплет. — Отвали! Наверняка, это классический ответ её родителей. Пришла к тому, от чего и ушла. Господи, какая же я скотина… — Ты заболеешь! — До сих пор ведь не заболел. Отцепись! Она вцепилась пальцами в горлышко полупустой бутылки, пока я тянул её к себе, желая оставить на столе. — Ну и что! Когда-нибудь заболеешь, а потом умрёшь! — Ну, значит умру. Все мы там будем… — нельзя ей так отвечать, но мой жидкий друг по вызову забрал незримый руль, перехватив управление моими языком, и мыслями… — Я не хочу, чтобы ты был где-то там! Я хочу, чтобы ты был здесь, с нами! Со мной! — Я и так пока здесь. — Не хочу пока. Хочу всегда! — Так не бывает, динозаврик… — рука, наконец, ослабела, устав держать бутылку на весу и тянуть к себе. Контроль над собственным телом я тоже потерял. — Но должно быть! Спорить и вообще разговаривать о чём угодно и с кем угодно сил больше не было. «Поговори с новенькой, извинись, приласкай, загладить вину, будь помягче…» Всё, что мне так настойчиво-предложительно советовала Мариса… Всё, что советовала мне Мариса… Она уже никогда не увидит как я последую — не обещаю, но буду очень стараться — каждому из её советов. В отношении Рей — уж точно.***
Всю ночь я промаялся без сна в болезненном, больном полудрёме. Высокоградусное болото всосало в себя грань кошмара и яви. Кошмар наяву. Явный кошмар… Всё смешалось в доме моём: скуля и подвывая, точно раненый дворовый пёс, я слышал сквозь полусон, как воют и остальные члены моей бродячей, скорбящей стаи… Волком-вожаком я буду завтра. Помню, было время, я жил на улице совсем один — тяжёлое время. Но что было хорошо в волках-одиночках — они никогда не воют… Я люблю тебя… Моя сестрёнка…